— Я? — удивился Солнышкин. — Я? — Да все видели, как он спасал журавлей, бросая все свои заработанные!
Верный зарычал.
— Ну, ты чего? — отскочила Сладкоежкина.
А Солнышкин вдруг отстранился, сделал
огромные глаза и произнёс:
— А ведь точно! Я бы хапанул! Хоп — и всё, потому что я — ХАП! И плохой. Оч-чень плохой человек. Это я из-за жадности посадил Стёпку в лёд! Это я загипнотизировал Пионерчикова так, что он лаял Бобиком! Я посадил «Даёшь» на мель — я! Чуть не продал Борщика за сосиску, а Челкашкина за сардельку — я! И на матрасике, когда все работали, задрав ноги, лежал тоже я, я, я! Очень плохой, завистливый, жадный Бобик.
Кое-кто рассмеялся, кое-кто покраснел, но Том подбежал и крикнул:
— Солнышкин — вери гуд!
А Челкашкин отрезал:
— Брось валять дурака, Солнышкин!
— А я не валяю дурака! Я, может быть, паршивая собака, но терпеть не могу, когда люди из-за «зелёненьких» становятся синенькими!
— А я пока что не синенькая! — краснея, возразила Сладкоежкина. — Вы всё преувеличиваете...
— Нет, не преувеличиваю! — возразил Солнышкин и загнул палец. — На ремонт парохода кое-что надо?
— Надо! — крикнул Стёпка и пошарил в кармане. Если бы там что-то осталось, он бы сейчас отдал.
— А Перчикову помочь отправиться в космос надо?
— Конечно! — подтвердили все.
— А Федькину, Федькину, — вдруг заявил Солнышкин, — учиться петь надо?
И хотя сам Федькин пожал плечами, с капитанского мостика раздался голос Моря- KOBai
— Федькину обязательно! Обязательно надо!
— А на экспедицию за динозаврами? — подскочил к Солнышкину Пионерчиков.
— И на ножи, и на вилки, на лавровый лист, горчицу и перец! — вытираясь полотенцем, затарахтел раскрасневшийся Борщик, у которого всё подходило к концу.
— Вот видите, — подвёл итог плохой, очень плохой Солнышкин, глядя в глаза Сладкоежкиной.
— Но каждому тоже что-то нужно! Ведь у каждого есть и свои личные интересы! А они важней общих! — проверещала Сладкоежкина.
— Это точно! — подтвердил вынырнувший вдруг из трюма Мишкин. Он только что прирастил динозавру хвост таким крепким винтом, что с ним можно было бы бегать ещё семьдесят миллионов лет. — Вот в мой личный интерес сейчас входит хорошая тарелка борща и большая морская котлета!
Вокруг засмеялись, а Челкашкин повернулся к Сладкоежкиной и произнёс:
— Не бойтесь. О вас не забудут! А сейчас помогли бы Борщику всё привести в поря¬
док, как вы умеете. Скоро, к вашему сведению, Япония! И зайдите ко мне, возьмите бушлат. В Японии уже снег!
ПИРАТЫ ПАРОХОДА «ДАЁШЬ!»
Вся Япония была в снегу. От снега сверкал огромный, в пол неба, вулкан. Все в снегу, как японки в серебристых кимоно, кланялись, будто подоспели на встречу, малень- кие аккуратные сопки. Казалось, они кланялись и говорили: «Коничива» — «Здравствуйте» или «Аригато» — японское «Спасибо».
Аригато — за то, что вы нас помните.
Аригато за то, что пришли в гости.
Аригато — за то, что вы такие добрые хорошие люди.
Снег присыпал крыши пакгаузов и фуражки толпившихся на причале раскосых мальчишек, у которых из-под мышек выглядывали альбомы для рисования.
А вдоль причала на колёсиках бежала телекамера. И с блокнотами в руках, вежливо отталкивая друг друга, кланялись улыбающиеся корреспонденты.
Они вглядывались в приближающийся старый пароход, потёртые бока которого могли подбросить бывалым репортёрам столько историй, что хватило бы не на одну, а на десяток самых пиратских статей.
Но дело было не только в пиратах старого парохода, но и в том, что на его знаменитой палубе к Японии приближались два человека, в обнимку просидевшие десять лет в одной льдине.
Одни японцы уже махали руками и кричали:
— Коничива!
Другие весело приглашали:
— Кампай! Кампай!
Но на причал, подвывая, влетела сердитая полицейская машина, захлопали дверцы, и несколько полицейских бросились к причалившему судну.
— В чём дело? — недоумевая, спросил Моряков. Его команда контрабандой не занималась.
Все были по-осеннему принаряжены. Солнышкин прохаживался в красивом мужском свитере. А прежний, бабушкин, отлично сидел на ходившей рядом Матрёшкиной.
От кого-то пахло одеколоном, от кого-то духами. И только от вылезшего из машинного отделения Мишкина и его помощников поднимался лёгкий мирный парок и пахло соляркой.
— Странно, — удивился капитан, разглядывая полицейских.
— Это, скорее всего, проделки моего милого племянничка! — предположил готовый к отъезду Хапкинс и тут же стал подниматься на мачту.
— Не волнуйтесь, мы вас в обиду не дадим и всё сейчас выясним, — пообещал Солнышкин, И как только Мишкин смайнал трап, быстро зацокал каблуками по ступенькам.
К нему тотчас подлетели двое полицейских, а третий собрался обыскивать штурмана, но, сделав шаг навстречу, так и остался с протянутой рукой, улыбнулся и воскликнул:
— Солнышкин-сан, Солнышкин-сан, коничива!
Это ведь его, зазевавшегося на причале мальчишку, несколько лет назад спас молодой русский матрос, прыгнувший за ним в ледяную воду, за что был награждён мэром новенькой кинокамерой.
— Солнышкин-сан! Солнышкин-сан! — кричал, подпрыгивая, теперь весь причал, будто это был сам Гагарин или, по крайней мере, вождь племени Перчиков.
Многие японки, узнав старых знакомых, махали руками:
— О Моряков-сан! Ха, Борщик-сан!
И наконец, оттесняя полицейских, начитавшихся рассказиков в «Хапкинс ньюс» и «Котяре», всегда аккуратные японки бросились обнимать пиратов с парохода «Даёшь!».
САЁНАРА, СОЛНЫШКИН-САН!
Зашумели кинокамеры, забормотали магнитофоны и диктофоны. Корреспонденты
снимали пароход, экипаж, динозавра, Стёп- ку^с шубой мистера Хапкинса, маленького Тома в костюме динозавра рядом с коком Борщиком, Солнышкина с молодым полицейским. Детвору с Борщиком и пингвинами. Снимался репортаж «Десять лет в айсберге». И все, даже Сладкоежкина, давали подробные интервью.
Только Матрёшкина, бабушку которой знало всё побережье, всем улыбалась — коничива! — и, подкрашивая байдарку, всё готовилась к новому путешествию.
Учёные, конечно, с разрешения штурмана, осматривали и ощупывали гигантозавра, которого с уважением называли «динозавр-сан». Обходили его с дозиметрами, калькуляторами, фотоаппаратами, сдерживали детвору, пытавшуюся оседлать ящера.
А над всем этим шумом и гамом потихоньку, стараясь не испачкать костюм, подаренный Моряковым, водил кистью по верхушке мачты избегающий всяких интервью мистер Хапкинс.
Он хотел как можно тише сесть на какой- нибудь теплоход или самолёт, отбывающий в милый Сан-Франциско, чтобы совсем неожиданно подняться к себе на двенадцатый этаж и, на первый случай, занять президентское место в своей холодильной компании. А там... Он только вдыхал свежий морской ветер и оглядывал морскую даль...
Но из тихой затеи ничего не вышло.
Толпа расступилась, и на палубу, кланяясь налево и направо, поднялись несколько деловых джентльменов. Один из них, крепенький и весёлый, как Борщик, задрав голову, крикнул:
— Мистер Хапкинс, дорогой Джон! Кони- чива! Что это вы делаете?
— Крашу мачту. Мачту крашу! — нервно отозвался Хапкинс, но вдруг присмотрелся и узнал в поседевшем японце старого компаньона и приятеля, президента местной компании холодильных установок.
— Мистер Ито! — воскликнул он и стал спускаться с долей осторожности: ведь в льдину человека можно засунуть и очень вежливо улыбаясь...
Но Ито-сан был искренне рад, что его приятель жив, здоров и неожиданно молод. И весело спрашивал:
— Как ваше здоровье? Не подмёрзло? Как ваши дела?
Вместо ответа Хапкинс вдруг взял под локоть и представил Солнышкина:
— Знакомьтесь, это мистер Солнышкин! С этим очень молодым и очень приятным человеком можно иметь дела. Он спас меня от разорения.
— А меня из воды, — подключился вдруг молодой полицейский.
— А меня из карцера! — закричал курчавый негритёнок.
И вдруг стоящий среди любопытных Стёпа наклонился к Хапкинсу и сказал:
— Мистер Хапкинс, я тоже вас спас от разорения.
— Вы?! — Хапкинс широко открыл и рот и глаза так, что в них посыпались снежинки.
— Да! — похлопал себя по карману Стёпа. — Ваш чек... тютю. Так что и эти ваши денежки на месте, распоряжайтесь ими как хотите, если ими уже не распорядился ваш дорогой племянничек.
Стёпа бескорыстно улыбался. Кажется, он совсем-совсем оттаял. И только Верный лежал в углу, у камбуза, будто не имел к этому делу никакого отношения.
Сразу помолодевший, Хапкинс так расчувствовался, что наконец-то по-настоящему обнялся со своим ледовым другом. И конечно, не из-за денег, а из-за благородного поступка, вкус которого может быть так же целителен и дорог, как и запах родного зелёного лука.
Тут начался такой весёлый балдёж (в газетах его назвали дружеским балом), что Борщик отдал всего гигантского палтуса — всего, до последней прозрачной шкурочки, а Моряков стал просить Федькина подарить людям на несколько минут свой удивительный голос.
— Да кому он тут нужен! — нехотя отмахивался хлебнувший холодного «Саппоро» Федькин, но Моряков шумел:
— Держу пари! Вы ещё споёте на весь мир!
И конечно, Федькин взял в руки гитару...
Через некоторое время Хапкинс уже
поднимался по трапу самолёта, уходящего в Сан-Франциско. Он заключил несколько выгодных деловых договоров, но не очень им радовался, а волновался и переживал, как его через столько лет встретит родной город. Рядом с ним, оглядываясь и утирая слёзы, поднимался полюбивший выручившую его команду маленький Том, который приглашал всех к себе в гости в ресторанчик «Русский борщ», который собирался открыть на положенные ему сто тысяч честно заработанных долларов.
Л команда «Даёшь!», нагулявшись по дружелюбному городу, накупив сувениров, шоколадок, жевательных резинок и разных весёлых вещей, уже собиралась домой, а с берега летели крики:
— Аригато, тоно аригато! Саёнара!
— Саёнара, Солнышкин-сан! Саёнара, Моряков! Саёнара, Борщик!
На минуту все вдруг собрались у правого борта. На берегу перед вулканом открылась просторная ледяная площадка, уставленная снежными фигурами. Сверкали слоны, ящеры, драконы, замки, киты: похоже, там изобразили и Землячка с Сынком.
И вдруг все закричали:
— Динозавр! Наш, наш!
Там в самом деле поднимался снежно-ледяной гигантозавр, быстро скопированный при помощи какого-то устройства с динозавра, находящегося в трюме «Даёшь!». И что было удивительней всего — ,на месте хвоста, а точнее, под хвостом получился ледяной Борщик, часто отдыхавший именно на том самом месте.
— Безобразие! — возмутился обиженный Борщик. — Изображать изображайте — у плиты, у кастрюли, у сковородки. Но под хвостом? Извините!
ПРЕДСКАЗАНИЯ СБЫВАЮТСЯ
Не успел Борщик совершенно справедливо навозмущаться японскими компьютерами и собирался уже к себе на камбуз, как вдруг прислушался и крикнул:
— Остановите судно! Срочно задержите судно!
— В чём дело, Борщик? — спросил Моряков.
— Как в чём? Вы что, не слышите? Федь- кина забыли. Федькин разгулялся.
С берега и вправду доносился голос застрявшего где-то Федькина, который распевал вовсю с каким-то японцем:
Нам светит дружба и любовь,
И никаких хе-хе!
Вершина вулкана над городом уже прощально алела, а на подножие накатывалась густая тьма. На чистых, заснеженных улочках загорались десятки уютных огоньков, наступал вечер. Федькина надо было срочно искать!
«Даёшь!» приблизился к причалу. Борщик и Солнышкин спустились по трапу и побежали по ближней улочке на голос.
Из каждой лавчонки им улыбались, кланялись и приглашали войти. Отовсюду слышалось «Коничива», и почти повсюду звучал голос Федькина, словно он пел в одном конце улицы, а в другом отвечало эхо!
— Какая-то странная под вулканом акустика! — сказал Борщик.
Приятели подрастерялись.
— Там! — показал Борщик в один дом.
— Нет, там! — утверждал Солнышкин, кивая на совсем другое место.
Наконец они подбежали к магазинчику, на двери которого были нарисованы веточки цветущей сакуры, море и паруса, откуда, уж совершенно точно, слышался и тенор, и баритон, и колоратурное сопрано, твердившие: «И никаких хе-хе!»
— Федькин у вас? — спросили они у тихой невысокой старушки, пригласившей их в магазин.
— Федькин, Федькин! — кланяясь, заулыбалась она, открывая перед ними красивую дверь.
Но и в других местах и за другими дверями пел Федькин.
Старая японка вынесла из-за прилавка сразу новую пластинку и кассету, на которых по-английски было написано: «Песни матроса Федькина». Это была сделанная кем-то и уже растиражированная, запись концерта, данного Федькиным ещё там, далеко, «Под динозавром», на берегу тонущего острова Тариора.
Скорей всего, это постарались расторопные деловые ребята с «Джона Хапкинса», получавшие теперь вместо певца его звонкие денежки.
Предсказание Морякова начинало сбываться. Голос Федькина завоёвывал мир. А сам Федькин отлёживался потихоньку в каюте. Погода менялась. Поднимались волны, в лицо вахтенным бросался порывистый снег. А на перемену погоды отдавленный палец Федькина тоже заводил свою ноющую песню.
Но спасательная вылазка кока и штурмана не прошла бесполезно.
Солнышкин купил у старухи весь ящик пластинок, а Борщик — добрый запас лески и прекрасных японских крючков для ловли рыбы и кальмаров: ведь музыка музыкой, но так приятно было слушать, как вся команда похрустывает хвостиками только что поджаренной свежей рыбки!
На всякий маскарадный случай Борщик прихватил и страшенную маску клыкастого дракона, при этом сказав:
— Где-нибудь пригодится.
Друзья уже спускались мимо уютных магазинчиков на причал, когда Борщик налетел на какую-то странную японку, в кимоно и узеньких панталонах, с узлами в руках. Он стал старательно извиняться, но японка повернула знакомое лицо и капризно всхлипнула:
— Лучше бы помогли!
— Вакаранаи! — с перепугу крикнул Борщик. Он действительно от растерянности не понял, что перед ним настоящая Сладкоеж- кина, набравшая на «свою личную долю» кипу возможного и невозможного барахла.
— А вы что это опаздываете? — строго налетел Солнышкин.
— Лучше бы помогли! — крикнула Слад- коежкина. — Мужчины называются. Женщина надрывается, падает с ног, а они в это время задают вопросы!
И обескураженные приятели, взвалив на себя сладкоежкинские узлы и коробки, бросились вниз, к пароходу, сопровождаемые голосом Федькина, утверждавшего:
— И никаких хе-хе!
МАЛЕНЬКАЯ ТАЙНА СТАРОГО ПАРОХОДА
Наконец-то «Даёшь!» держал курс на самый настоящий Океанск. Динозавр был зачехлён. Ветер посвистывал в мачтах и антеннах. Снежок летел мимо иллюминаторов, и обедавшая в столовой команда во все челюсти нажимала на прощальный борщ и отбивные, похрустывала, посасывала и посвистывала в косточки. Но, услышав, как по радио говорили об их судне, бросала всё и ревниво слушала каждое слово.
А диктор Нелли Маркедонтова говорила именно о них:
«По нашим сведениям, пароход «Даёшь!» возвращается к родным берегам с удивительным ценным грузом. С каким? Пусть пока это останется нашим маленьким секретом...»
Она ещё называла предполагаемое время прибытия, а Борщик уже причмокивал:
— Представляю, какая это будет встреча!
— Встретят, это уж точно! Косточки хрустнут! — улыбнулся будущий певец.
Нужно сказать, что слова о хрустящих косточках не были случайными.
Во время палубного веселья мистер Ито отозвал Морякова в тихий уголок и заметил:
— Господин Моряков, а почему бы вам не продать вашего динозавра здесь, на месте? Лично я предложил бы вам очень хорошую сумму...