— Ну это, пожалуй, легкомысленно, — заметил Челкашкин, спустившийся подравнять паруса.
— А что тут такого, — рассмеялась Матрёшкина так, будто проделать подобное плавание было всё равно что сплясать какую- нибудь летку-енку. Глаза её синели, как два весёлых земных шарика, залитые океаном, и не оставляли никаких сомнений в том, что всё так и будет.
— Но одна! — повторил молодой штурман.
— Так, может, ты хочешь составить компанию? — живо спросила она.
Челкашкин сам себе усмехнулся.
Солнышкин оторопел. Он не поверил своим ушам и почти выкрикнул:
— Конечно, хочу!
При этом заявлении Землячок за бортом так подпрыгнул, будто готов был предложить для этого путешествия свою собственную спину.
— Ну что ж, тогда привыкай держать парус покрепче! — улыбнулась Матрёшкина, и они вдвоём запели: «Весёлый ветер, весёлый ветер, весёлый ветер...»
Понятно, под такую песню парус загудел ещё сильней, а «Даёшь!» ещё быстрей побежал к лагуне Тариоры, дно которой было усеяно великолепными жемчужинами.
ЛИШЬ ОДИН МАЛЕНЬКИЙ ИНЦИДЕНТ
Плавание проходило без приключений и каких бы то ни было инцидентов. За исключением одного, о котором стоит упомянуть, потому что на какое-то время он малость подпортил весёлой команде хорошее настроение.
Все думали, как выбраться из трудной ситуации. Солнышкин думал даже тогда, когда вертелся на перекладине! Он говорил: «Раковины нас спасут!» И все улыбались:
— Молодец, Солнышкин! Правильным курсом плывём, Солнышкин!
Перчиков почти не выходил из рубки и слушал информацию, не подвернётся ли ещё какой-нибудь удобный вариант для парохода «Даёшь!».
Кок Борщик тоже способствовал движению парохода и творческой мысли экипажа. Каждую свободную минуту между тем, что варил, кормил пингвинов и поднимал фартук, он то подбирал с палубы летучих рыб, то забрасывал в воду усаженную крючками кальмарницу и вытаскивал даже днём одного за другим хрюкавших и плескавшихся чернилами кальмаров.
Одних он опускал в кипящий котёл — подкармливать фосфором команду. Других, хорошенько просолив, вешал на леску и вялил, вялил, вялил...
В каюте у Борщика на полочке стояла открытка с нарисованными на ней тополями, арбузами и надписью «Привет из Мелитополя». Именно для своих друзей из родного южного городка добрый кок заготавливал диковинные океанские закусочки. В камбузе и на корме, как спасательные кружочки, покачивались колбаски и морские окорочка разной величины, чтобы во время отпуска под весёлый разговор можно было угостить всю родную улицу, которую друзья между собой уже называли улицей Борщика.
Так вот в минуту, когда кок вспомнил на палубе о пахучих тополях, арбузах и о родной улице, в его кальмарницу вцепился самый крупный за весь рейс кальмар.
Размечтавшийся кок не заметил, что сзади него на своём матрасе загорала поселившаяся в его каюте спутница Матрёшкиной. Он дёрнул леску, кальмар перелетел через его голову и с хрюканьем заплясал на спине спутницы свой воинственный танец.
Спутница, вскрикнув, подпрыгнула и грохнулась снова. Борщик от испуга поддел головой висевший сбоку спасательный круг, который тут же рухнул на череп вздрогнувшего динозавра.
Матросы опустили шкоты. Ветер погас. Команда собралась у трюма, а Челкашкин, бросившийся к ящеру, стал быстро ощупывать его голову.
— Трещина? — спросил Солнышкин.
— При чём тут трещина? — вскинулся Челкашкин и возмущённо потряс рукой: — Шишка! И качается зуб!
Впервые за семьдесят миллионов лет старый мирный ящер ни за что ни про что схлопотал ядрёную шишку и едва не лишился зуба.
И возмущённый Челкашкин, требуя кусок льда и крепкую нитку для подвязки клыка, спрашивал:
— За что? Ну скажите, из-за чего и из-за кого страдает животное?
В это время над собравшимися прозвучал не менее возмущённый голос капитана:
— О динозавре беспокоитесь, а несчастная женщина лежит!
И, обращаясь к доктору, Моряков спросил:
— Так кому нужно оказывать помощь в первую очередь: женщине или динозавру?
ЧТО ТАКОЕ ИНТЕЛЛИГЕНТНОСТЬ
— Так кому, динозавру или женщине? — спросил снова Моряков.
— Вот вы и помогите женщине, — неожиданно для всех сказал Челкашкин, спрыгивая с трюма. — А по-моему, здесь кое-кого нужно не лечить, а хорошенько воспитывать.
Пострадавшая приоткрыла один глаз и, дёрнув ножкой, раздражённо проскрипела:
— А по-моему, кое с кем надо разобраться, а кое-кого, — она бросила взгляд на Борщика, — может быть, даже отдать под суд.
Добрый Борщик подпрыгнул вместе с кальмаром:
— Меня? Меня судить? За что?
—За то, что натравливаете на женщину морских хищников, — всхлипнула пострадавшая.
Кое-кто посмотрел с недоумением на хрюкавшего кальмарчика, а мгновенно вскипевший Челкашкин подступил к ошарашенному Морякову.
— Все слышали? — спросил он. — Вот вы её спасите, отдайте ей, как Борщик, свою каюту, а она вас в благодарность не только с палубы сгонит, а ещё и под суд упечёт!
Это был уже не первый такой разговор Челкашкина с Моряковым. Доктор терпеть
не мог наплевательского отношения к коллективу с чьей бы то ни было стороны! На тебе! Все стараются, все потеют, а одна подрумянивает на солнце бока!
— Но может быть, человек изнемог в пути! — предположил Моряков.
— Да-да! Кто-то грёб, а кто-то, бедный, посапывая, укладывал ножку на ножку! — парировал доктор.
— Ну зачем же вы так! Ведь мы интеллигентные люди, — вздыхал Моряков.
Но интеллигентная лысинка доктора в подобных случаях накалялась, как спираль электроплитки в 360 ватт.
— Вы что, не видите, что это нравы пирожковой площади: слопать у продавщицы пирожок и ещё требовать, чтобы тебе сказали «спасибо». Со мной такие штучки не пройдут! — резко сказал доктор и вдруг, повернувшись к «пострадавшей», быстро спросил: — Ваша фамилия?
— Ну Сладкоежкина, — слезливо пропела она.
— А почему, позвольте вас спросить, вы не шили со всеми парус? Почему? Матрёшкина шила, Солнышкин шил, а Сладкоежкина не шила?
— А там моя иголочка была!
— В президиум вас за это! — усмехнулся Челкашкин. —А почему, позвольте спросить, вы валяетесь на палубе, когда все-все, — он
обвёл всех пальцем, — драят и моют, скребут, ведут борьбу за жизнь парохода?
— Ну, если бы пароход был мой... — краснея, начала Сладкоежкина.
— А, так, значит, он не ваш? — спросил доктор. Сладкоежкина пожала плечами. — Значит, не ваш? — Он лукаво усмехнулся. И, вдруг подхватив матрас, размахнулся и, пристально посмотрев на неё, ткнул пальцем за борт, где кругами так и погуливали два острых плавника:
— Тогда вот вам ВАШ матрас, берите ваш купальничек и валите на нём к берегу! Живо!
Команда посмотрела на доктора с оторопью. Такой шокотерапии от него никто не ожидал. Сладкоежкина всхлипнула:
— Вы что! С ума сошли?
— Да? — спросил доктор и сказал: — А ну-ка пойдёмте!
И через минуту в своей знаменитой каюте он доставал из шкафа новые аккуратненькие джинсы:
— Держите!
Потом выбрал аккуратную тельняшку:
— Надевайте!
И хотя доктор вправил и пришил всяким красавицам столько рук, ног и даже голов, что мог бы и не отворачиваться, но, встав, отвернулся к иллюминатору, а когда повернулся, перед ним стояла довольно приятная улыбающаяся девица и смущённо спрашивала:
— Что же мне делать?
— Думать! Думать о других. А так ведь это какая-то эпидемия — «Моё! Моё!*. Только распустись — и без палубы останемся. А? — вдруг сказал он. — И помогать. Для начала хотя бы Борщику.
Трудно сказать, что больше подействовало на человека, морская форма, которая, как известно, подтягивает кого угодно, или какие-то советы доктора, но что-то подействовало! Потому что Борщик подавал обед в таких сверкающих кастрюльках, что их можно было вешать туземцам на шею вместо драгоценностей, а сияющие ложки и вилки сошли бы за очень модные серьги.
И хорошо политый лучок в горшочках сиял и зеленел, как никогда. И Борщик в отглаженном чистом фартуке улыбался довольной команде. А Челкашкин тихо говорил Солнышкину:
— Теперь видите, что такое интеллигентность?
И даже выглядывавший из трюма динозавр, несмотря на хорошую шишку, кажется, был доволен: на судне был мир. Солнышкин и Матрёшкина вместе прокладывали курс. Удивительно приятно напевал свои песни Федькин. Слушал звёзды Перчиков. И «Даёшь!* опять летел вперёд «на всех парусах» по синему морю.
ТРЕВОЖНАЯ НОЧЬ
День пролетал за днём, ночь за ночью. Старый «Даёшь!» резвился на волнах, как молодой конь, и в обе стороны, как искры, от него отлетали огромные светляки.
Солнышкин по штурманской привычке ходил по рубке из угла в угол. Он поглядывал на мерцающие приборы, отмерял на карте циркулем пройденное расстояние и радостно докладывал стоявшей у рубки Матрёшкиной:
— Всё! Ерунда! До Тариоры с гулькин нос! Вон смотри, уже светятся береговые облака.
И действительно, на горизонте делали стойку белые, как пудели, облачка. А одно, прозрачное, медузкой зависло на месте, будто зацепилось за дерево.
Зашумели и закувыркались в воздухе птицы. По воде рядом с кокосовыми орехами поплыли навстречу такие яркие искорки, будто попугаи повыдёргивали из хвостов самые яркие перья для приветствия дорогих гостей.
Неожиданно в рубку ворвался Перчиков. Ворвался так стремительно, будто его наконец-то пригласили лететь в космос. Но он, показывая на слегка заалевшую воду, закричал:
— Смотрите, смотрите! Наши! Узнали?
Навстречу им неслась стая дельфинов со
своим красноносым вожаком и кричала, будто что-то очень хотела сообщить...
— Они, может быть, и радуются, но чем- то явно встревожены, — заметила Матрёшкина.
Но тревожились не только дельфины.
Странно вёл себя и Верный, словно что-то неприятное вспоминал, а может быть, и предчувствовал. Кончик его хвоста то и дело подёргивался, а в глотке закипало сердитое ворчание.
Следом за Перчиковым в рубку, тряся головой, заглянул сонный Челкашкин и сердито сказал:
— Никак не могу уснуть! Чёрт знает что! Только вздремнул — не сон, а какая-то чертовщина! Представляете, катит нам навстречу какая-то посудина, целит прямо в борт, а с неё голоса: — Борщика в воду! Челкашкина — в спирт! Я понимаю, Борщик, конечно, не сахар...
— Но и вы не мармелад, — заметил Перчиков.
— Да, — развёл доктор руками, — не мармелад, но в спирт!.. — Он усмехнулся: — И самое интересное, чьи бы, вы думали, голоса? Чьи голоса? Не поверите! Артельщика и почему-то мистера Понча! Странное сочетание! И кричат, как пираты! С чего бы это? — Он посмотрел на горизонт, почесал лысину и пошёл к трюму, откуда доносились звуки гитары, куда более приятные, чем пиратские голоса.
— А может, и в самом деле, пираты? — переглянулись Перчиков и Солнышкин. — В этих местах от них кое-кто уже убегал без штанов.
— Конечно, пираты! А кто же ещё! — услышав их разговор, закричал бегавший по палубе и хватавшийся за сердце Борщик. — Пингвинов утащили!
Солнышкин и Матрёшкина поспешили к коку на помощь, но уже через минуту, обняв его с двух сторон, рассмеялись:
— Смотри!
Вся стая пингвинов перебралась подальше от камбуза на спину Землячка, который возил их вдоль судна туда-сюда и посматривал на Солнышкина и Матрёшкину, будто хотел сказать:
«Вот так и вас я бы повозил с удовольствием».
Однако дельфины о чём-то явно предупреждали, а Верный всё продолжал ворчать.
— И чего это они?
— Очевидно, туземцы из-за Перчикова опять кого-нибудь собираются потрошить, — недовольно вставил разбуженный шумом Мишкин.
— Конечно, Борщика! — буркнул Петькин. — Он вкусней всех пахнет.
— А по-моему, того, кто больше всехшро- штрафился! — поправил его Перчиков.
И довольный поддержкой будущего космонавта, кок усмехнулся, вдруг представив,
как Петькина посыпают перцем, а кое-какие места смазывают горчицей.
Беспокойство его улеглось. Он вдруг предположил:
— А не отдохнуть ли нам всем перед островом? — И кивнул в сторону трюма: оттуда вылетали такие звуки, что старый динозавр готов был пуститься в пляс. Кок повесил на дверь камбуза табличку, на которой было крупно написано: «Я под динозавром!» — и оглянулся: — Идёте?
— А почему бы и нет? — не стал возражать Солнышкин. Вахту он только что сдал счастливому Пионерчикову, получившему хорошую шифрограмму «4+5».
— Конечно, пойдём! — согласилась сразу Матрёшкина с Перчиковым.
Даже Мишкин, окончательно разбуженный весело разгоравшимися утренними звёздами, сказал:
— Поехали!
И все отправились к динозавру вслед за Борщиком, волнениям которого — увы! — в эту ночь или, точнее, в это утро так и не суждено было кончиться.
В ДОБРОМ БРЮХЕ ДИНОЗАВРА
С тех пор как Солнышкин и Борщик, уступив свои каюты Матрёшкиной и Сладкоежкиной, поставили в трюме прямо под динозавром раскладушки, а Федькин между рёбрами вместо койки подвесил гамак, чтобы удобней было задирать заживавшую ногу, в трюме забурлила жизнь, которой позавидовал бы любой кочевой ансамбль.
Конечно, здесь каждый вечер начинались такие воспоминания, такие истории и анекдоты, что от борта весёлого парохода отваливались обхохотавшиеся медузы, рыбы, дельфины.
Конечно же, здесь обсуждались самые серьёзные научные проблемы. Отчего так быстро окочурились динозавры, не обкормил ли их Борщик прокисшим борщом, и почему опоздал им на помощь доктор Челкашкин. Конечно, все их споры мог бы разрешить шагавший когда-то по жаркой Антарктиде гигантозавр, но он предпочёл молчать, чтобы не рассыпаться от хохота.
В общем, внутри динозавра с вечера волновалось весёлое море чудес. Но главное всё- таки начиналось немного позже, когда над огромными костяными лапами ящера покачивались рёбра и в такт им раскачивался старый морской гамак, а матрос Федькин, объявив: «Песни старого пирата», затягивал:
«А что такое качка? Уже четыре дня на палубе горячка, в каюте толкотня». Потом быстренько запевал: «На далёком севере эскимосы бегали», и все подхватывали так, что не только медузы и кальмары, но и бывалые акулы отлетали от бортов, переглядываясь: они там что, чокнулись?
И конечно, миллионы лет назад древний хищный ящер и предположить не мог, что в его чреве далёкие потомки устроят такую весёлую и дружную жизнь.
В нынешнее время тем более никто бы не поверил, что в брюхе динозавра могли появиться самые жизнерадостные песни.
А песни появлялись. Потому что у Федькина незаметно прорезался такой голос, что даже Моряков однажды воскликнул:
—Да этого человека ждёт великое будущее!
Но Федькин в великие не собирался. Он даже не думал стать когда-нибудь лауреатом будущей премии, а просто пел про море, про мужество, про друзей. Пел звёздам, пел ветру, пел морю. И на его концерты набивался полный трюм слушателей.
Федькин подождал, пока Солнышкин усадил Матрёшкину на раскладушку, где уже, похрустывая изюмом, сидела Сладкоежкина, пододвинул ногу поближе к Челкашкину, который, не теряя времени, делал перевязку, и, наконец, дождавшись кока, бравый пират подмигнул ему и весело выложил только что сочинённую специально для него песню:
Всё обдумывая завтрак,
Опершись на правый бок,
В добром брюхе динозавра
Отдыхает добрый кок.
Перед штормом или штурмом,
Не сопя и не пыхтя,
Рядом с коком юный штурман
Спит, как малое дитя.
Экипаж, конечно, видел,
Как прекрасен их удел —
Ящер кока не обидел,
Ящер штурмана не съел .
Он им дал по чебуреку,
Принял в гости из кают.
Добрый ящер человеку
В тёплом брюхе дал приют.