И вновь подивился Петр: откуда сила такая берется? С таким солдатом не
страшно и против шведа идти. Снял Петр шляпу, поклонился, приказал
похоронить погибшего с офицерскими почестями.
До позднего вечера русские рубили просеку. А утром в крепости началась
тревога. Забегали на стенах караульные. Поднялся на высокую башню комендант.
Шведы смотрели на Неву. Там, словно утиные выводки, на легкой волне качались
русские лодки. Не сразу поняли шведы, в чем дело. А когда разобрались, было
поздно: русские начали штурм.
«ГОСУДАРЬ ПЕТР АЛЕКСЕИЧ ОТСТУПЛЕНИЕ ПОВЕЛЕЛ!»
Две недели днем и ночью громыхали русские пушки. От частых команд охрипли
артиллерийские офицеры. Усталые бомбардиры валились с ног. Нотебург горел.
Но шведы не сдавались.
— Эка орех каков! — говорил Петр. — Не раскусишь.
Наконец, на четырнадцатый день, одна из стен треснула. С шумом повалились
камни. А когда утихло и улеглась пыль, увидели русские: в стене широкий
пролом.
Бросились солдаты к лодкам, поплыли к острову. Командовать штурмом Петр
поручил храброму полковнику князю Голицыну. Высадились солдаты на берег,
кинулись к пролому.
— Сдавайтесь! — кричат русские.
Шведы молчат, бросают с крепостных стен камни и раскаленные ядра, льют
на головы наступающим горячую воду. Трудно русским. Видно, рано начали
штурм.
Понял Петр, что войска поторопились, отдал приказ отступить.
С царским приказом послали к Голицыну молодого, необстрелянного солдата.
Прибыл солдат на остров, стал разыскивать Голицына. Да разве найдешь! Кругом
дым, огонь, в двух шагах ничего не видно. Подбежит солдат к одному месту —
говорят, Голицын в другом; бросится туда — его посылают в третье.
Измучился солдат, отошел в сторону.
И вдруг напал на солдата страх. Страшно ему ослушаться и не передать
Голицыну царский приказ. Но еще страшнее вновь подойти к крепости. И рад
бы пойти, да ноги сами несут в обратную сторону, к берегу, туда, где стоят
лодки.
Подошел солдат к берегу. Видит — у лодок кто-то толпится. Посмотрел на
форму— преображенцы. «Ну, не один я струсил!» —обрадовался молодой солдат.
Смотрит новичок: преображенцы сталкивают лодки в воду. Лодки сталкивают,
а сами не садятся. «Что такое? — не может понять молодой солдат. — В чем
дело?» И вдруг понял: решили преображенцы биться до последнего. А раз так — не
нужны им лодки. Нечего лодкам стоять у берега, незачем дразнить солдат.
— Стой, братцы, стой! Что вы, братцы! — закричал молодой солдат.
Посмотрели преображенцы на новичка, подивились, что за крикун такой, и стали
продолжать свое дело.
— Стой, стой! — вновь закричал молодой солдат, подбежал к лодкам, вцепился
в одну из них руками. — Не пущу! — кричит. — Государь Петр Алексеич
отступление повелел. На чем плыть будем?
«Ну и трус! — подумали преображенцы. — Самого царя приплел!» Подошли к
солдату, стали оттаскивать от лодки. А он упирается и все твердит:
— Государь Петр Алексеич отступление повелел!
Но никто ему не поверил. Какая же вера может быть трусу? Разозлились
преображенцы, решили поступить с молодым солдатом, как с предателем. Схватили,
раскачали и бросили в воду.
Однако солдат не утонул. Хоть и трус был, да, видать, силу имел немалую,
выплыл. Вылез весь мокрый, вода ручьями стекает с кафтана. Посмотрел молодой
солдат в сторону крепости. То ли страх у него прошел, то ли стыдно перед
товарищами стало, только скинул солдат кафтан и побежал к пролому.
А у самого пролома столкнулся солдат с князем Голицыным. Хотел солдат
передать царский приказ, да понял — поздно. Смолчал.
Русские продолжали штурм.
ШВЕДЫ ВЫБРОСИЛИ БЕЛЫЙ ФЛАГ
Не раз Петр бивал Меншикова, любую провинность не прощал. Изведал Мен-
шиков и увесистый петровский кулак, и ловкую в руках Петра тяжелую дубовую
палку. Но зато и любил Петр Меншикова больше всех на свете. Знал: скажи —
пойдет Меншиков в огонь и в воду.
Вот и сейчас не отступает Меншиков от царя ни на шаг. Стоят Петр и
Меншиков у русских батарей, смотрят на крепость. Плохи дела у русских. Отбили
шведы штурм, приободрились. Того и гляди, сами начнут атаку.
— Государь, — обращается Меншиков к царю, — не устоят наши, пусти на
подмогу. Пусти, а, государь! — умоляет Меншиков.
Петр молчит. Дергается тонкий петровский ус. Царь нервничает.
— Государь... — вновь начинает Меншиков.
А дела у пролома совсем плохи. Шведы вышли из крепости, теснят русских
к реке. На рослого преображенца навалились сразу трое, схватили шпаги,
прокололи, словно бабочку.
— Государь, — не отстает Меншиков, — пусти! А, государь!
— Ладно, ступай, — сдается наконец Петр.
Собрав двенадцать лодок, Меншиков отплыл к крепости. Что есть силы солдаты
налегли на весла. Против течения по быстрине плыть трудно. Взмахнут солдаты
веслами, нажмут, бурлит по сторонам вода, пенится, а лодки почти ни с места.
— Давай, братцы, нажмем, братцы! — подбадривает Меншиков солдат, а сам с
тревогой смотрит на берег.
Не отводит глаз от крепости и Петр. Совсем мало русских осталось на острове.
Понимает царь: не подоспеет подмога. Отвернулся Петр, безнадежно махнул
рукой.
А когда посмотрел вновь, не поверил своим глазам: лодки — у острова.
Первым выскочил Меншиков. Взмахнул шпагой, врезался в толпу шведов.
Только теперь Петр заметил: Меншиков без кафтана, в одной розовой шелковой рубахе.
Меншиков пробился к стене. Ловко, как кошка, полез по штурмовой лестнице,
ухватился за край пролома, подтянулся, вскочил на ноги и радостно замахал
шляпой.
— Хвастун, ой хвастун! — не сдержался Петр.
Неожиданно в пролом повалил дым, злыми языками пробилось пламя.
Озаренная огнем, метнулась розовая рубаха Меншикова. Что было дальше, Петр не
видел, мешал дым. В судороге, словно кто-то дергал его за нитку, зашевелился
петровский ус.
Прошла минута, вторая, третья. И вдруг...
— Видишь? — закричал Петр прямо в ухо стоящему рядом солдату.
— Никак нет, ничего не вижу, бомбардир-капитан! — ответил солдат.
— Дурак! Куда смотришь? Вон куда гляди! — И Петр показал на стену.
Там, на самом верху, среди огня и дыма, меж острых зубцов стены, словно
победное знамя, развевалась розовая, из шелка шитая рубаха бомбардир-поручика
Александра Меншикова. Обезумев от боя, со страшно перекосившимся лицом,
Меншиков метался у самого обрыва. А рядом с ним, слева и справа, мелькали
зеленые кафтаны русских солдат. Вот их все больше и больше. Вот уже почти не
видно шведов. Вот...
Петр посмотрел в подзорную трубу. В стекле встрепенулось что-то белое. Флаг,
белый флаг! Шведы выбросили белый флаг. Шведы сдаются!
Отбросив в сторону трубу, Петр закричал:
— Виктория! Виктория! Орех-то разгрызли. Вон оно как!
Старой русской крепости Петр дал новое название — Шлиссельбург. Сейчас в
память о царе Петре Шлиссельбург называется Петрокрепостью.
НЕБЫВАЛОЕ БЫВАЕТ
Измученный дальней дорогой, в столицу Швеции прибыл гонец. Принес он
тревожную весть: русские идут к Финскому заливу, к крепости Ниеншанц.
Крепость Ниеншанц стояла на берегу Невы, недалеко от впадения Невы в
Финский залив. Потерять шведам Ниеншанц — значит, пустить русских к морю.
Заволновались шведы, снарядили военные корабли, послали помощь.
На всех парусах мчатся шведские корабли к Неве. Подгоняет попутный ветер
шведские фрегаты. Носятся над палубами чайки, обещают недалекий берег. А тем
временем русские штурмуют крепость. Не выдержали шведы штурма, не
понадеялись на помощь — пробили шведские барабаны сигнал к сдаче. Пришли корабли
к Неве, а уже поздно: русские в крепости.
Однако на кораблях о падении Ниеншанца ничего не знали. Остановились
шведские корабли в Финском заливе, а два фрегата, «Гедан» и «Астрильд», пошли к
крепости. Хотели шведы засветло подойти к Ниеншанцу, но не успели. Пришлось
им опустить паруса, заночевать на Неве. Поставили шведы на кораблях часовых,
легли спать.
Ходят шведские часовые, не думают об опасности. Ночь наступила темная,
небо беззвездное. Кругом тихо. Стоят корабли, словно впаянные в Неву, не качнутся.
Ходят часовые, перекликаются.
— Эй, на «Астрильде»! — кричит часовой с «Гедана».
— Эй, на «Гедане»! — отвечают ему с «Астрильда».
Вначале часовые перекликались часто, потом все реже и реже. Вскоре на
«Астрильде» часовой замолк. Усыпила шведа тихая ночь.
Походил, походил часовой на «Гедане». Скучно одному. Прислонился к мачте
и тоже заснул.
К утру сквозь сон почудился часовому с «Гедана» скрип уключин. Швед
вздрогнул, приоткрыл глаза. Кругом туман. Дует легкий утренний ветер.
Трепещется на мачте шведский флаг. Прислушался швед, скрип повторился.
«Что бы это?» —подумал часовой, подошел к борту.
И вдруг — швед даже не поверил своим глазам, подумал, не сон ли, — увидел
часовой вначале одну, потом вторую, потом сразу много лодок.
Швед кинулся к другому борту — и там лодки. В лодках солдаты. И тут швед
понял.
— Русские! — надрывая голос, закричал шведский часовой.
— Русские! — эхом пронеслось над Невой.
— Русские! — тревожно отозвалось в трюме.
И сразу корабль ожил. Выбежали на палубу перепуганные офицеры.
Заметались, не понимая, в чем Дело, заспанные солдаты.
А русские лодки тем временем подошли к фрегату. Облепили лодки фрегат со
всех сторон. Словно муравьи на сахарную голову, стали карабкаться по крутым
бортам «Гедана» русские солдаты.
Первым на палубу ворвался Меншиков. Блеснул в руках Меншикова
дымящийся пистолет, ловко заиграла острая шпага.
— Эка какой ты, швед, глупый! — приговаривал Меншиков и колол
направо. — Не ходил бы ты, швед, в чужие земли! — и колол налево.
Между тем над Невой поднялось солнце. Туман рассеялся. Стал виден и
второй шведский корабль, «Астрильд». И на «Астрильде» идет бой. На «Астрильде» —
сам Петр. Хорошо заметна высокая фигура Петра. Петр улыбается Меншикову:
понимает, что шведам не отбиться.
Однако нелегко далась русским победа. Геройски сражались шведские корабли.
Стыдно им было русским лодкам сдаваться в плен. А все же пришлось.
В честь победы русские отлили медаль. «Небывалое бывает», — говорил Петр
про эту победу.
НА БЕРЕГУ НЕВЫ
Пустынны берега реки Невы: леса, топи да непролазные чащи. И проехать
трудно, и жить негде. А место важное — море.
Через несколько дней после взятия Ниеншанца Петр забрал Меншикова, сел
в лодку и поехал к устью Невы. При самом впадении Невы в море — остров. Вылез
Петр из лодки, стал ходить по острову. Остров длинный, плоский, словно
ладошка. Хохолками торчат хилые кусты, под ногами мох, сырость.
— Ну и место, государь! — проговорил Меншиков.
— Что — место? Место как место, — ответил Петр. — Знатное место: море.
Пошли дальше. Вдруг Меншиков провалился по колени в болото. Рванул ноги,
стал на четвереньки, пополз на сухое место. Поднялся весь в грязи, посмотрел на
ноги — одного ботфорта нет. Остался в грязи ботфорт.
— Ай да Алексашка, ай да вид! — рассмеялся Петр.
— Ну и места проклятущие! — с обидой проговорил Меншиков. — Государь,
пошли назад. Нечего сей топи мерить.
— Зачем же назад, иди вперед, Данилыч. Чай, хозяйничать сюда пришли, а не
гостями, — ответил Петр и зашагал к морю.
Меншиков нехотя поплелся сзади.
— А вот смотри, — обратился Петр к Меншикову. — Жизни, говоришь, никакой
нет, а это тебе что, не жизнь?
Петр подошел к кочке, осторожно раздвинул кусты, и Меншиков увидел
гнездо. В гнезде сидела птица. Она с удивлением смотрела на людей, не
улетала.
— Ишь ты, — проговорил Меншиков, — смелая!
Птица вдруг взмахнула крылом, взлетела, стала носиться вокруг куста.
Наконец Петр и Меншиков вышли к морю. Большое, мрачное, оно верблюжьими
горбами катило свои волны, бросало о берег, било о гальку.
Петр стоял, расправив плечи, дышал всей грудью. Морской ветер трепал полы
кафтана, то поворачивая лицевой зеленой стороной, то внутренней — красной. Петр
смотрел вдаль.
Там, за сотни верст на запад, лежали иные страны, иные берега.
Меншиков сидел на камне, переобувался.
— Данилыч, — произнес Петр.
То ли Петр произнес тихо, то ли Меншиков сделал вид, что не слышит, только
он не ответил.
— Данилыч! — вновь проговорил Петр.
Меншиков насторожился.
— Здесь, у моря, — Петр обвел рукой, — здесь, у моря, — повторил он, — будем
строить город.
У Меншикова занесенный ботфорт сам собой выпал из рук.
— Город? — переспросил он. — Тут, на сих болотах, город?!
— Да, — ответил Петр и зашагал по берегу.
А Меншиков продолжал сидеть на камне и смотрел удивленным, восторженным
взглядом на удаляющуюся фигуру Петра.
А по берегу носилась испуганная птица. Она то взмывала вверх, то падала вниз
и оглашала своим криком нетронутые берега.
ГОРОД У МОРЯ
Для строительства нового города собрали к Неве со всей России мастеровой
люд: плотников, столяров, каменщиков, нагнали простых мужиков.
Вместе со своим отцом, Силантием Дымовым, приехал в новый город и
маленький Никитка. Отвели Дымову место, как и другим рабочим, в сырой землянке.
Поселился Никитка рядом с отцом, на одних нарах.
Утро. Четыре часа. Над городом палит пушка. Это сигнал. Встают рабочие,
встает и Никиткин отец. Целый день копаются рабочие в грязи и болоте. Роют
канавы, валят лес, таскают тяжелые бревна. Возвращаются домой затемно. Придут
усталые, развесят около печки вонючие портянки, расставят дырявые сапоги и лапти,
похлебают пустых щей и валятся на нары. Спят до утра словно убитые.
А чуть свет опять гремит пушка.
Весь день Никитка один. Все интересно Никитке: и то, что народу много, и
солдат тьма-тьмущая, и море рядом. Никогда не видал Никитка столько воды.
Даже смотреть страшно. Бегал Никитка к пристани, на корабли дивился. Ходил
по городу, смотрел, как в лесу вырубают просеки, а потом вдоль просек дома
складывают.
Привыкли к Никитке рабочие. Посмотрят на него — дом, семью вспомнят.
Полюбили Никитку. «Никитка, принеси воды», — попросят. Никитка бежит. «Никитка,
расскажи, как у солдата табак украл». Никитка рассказывает.
Жил Никитка до осени весело. Но пришла осень, грянули дожди. Заскучал
Никитка. Сидит целые дни в землянке один. В землянке вода по колени.
Скучно Никитке. Вырубил тогда Силантий из бревна сыну игрушку — солдата с
ружьем.
Повеселел Никитка.
— Встать! — подает команду.
Солдат стоит, глазом не моргнет.
— Ложись! — кричит Никитка, а сам незаметно подталкивает солдата рукой.
Наиграется Никитка, начнет воду вычерпывать. Перетаскает воду на улицу,
только передохнет — а вода вновь набралась. Хоть плачь!
Вскоре в городе начался голод. Продуктов на осень не запасли, а дороги
размокли. Пошли болезни. Стали помирать люди словно мухи.
Пришло время, захворал и Никитка. Вернулся однажды отец с работы, а у
мальчика жар. Мечется Никитка на нарах, пить просит.
Всю ночь Силантий не отходил от сына. Утром не пошел на работу. А днем
нагрянул в землянку офицер с солдатами.
— Порядку не знаешь?! — закричал офицер.
— Сынишка у меня тут. Хворый. Помирает сынишка, — стал оправдываться
Силантий.