Путь к женщине (сборник) - Н Никандров 4 стр.

  -- Вам надо обратиться к управделами наробраза, к това­рищу Модзалевскому, -- сказала профессору машинистка из этого отдела.

  -- А почему не к заведующему? - спросил профессор.

  -- У нас не заведующий, а заведующая, барышня, това­рищ Финк, -- объяснила машинистка. -- Но к ней очень труд­но добиться. У нее в комнате все время комиссии: комиссия за комиссией. И сейчас заседает комиссия. Вчера была ко­миссия о беспризорных детях, а сегодня о дефективных... Там сейчас у нее много народу: педагоги, врачи, народные судьи, начальник тюрьмы, смотритель арестного дома...

   Товарищ Модзалевский, высокий, худощавый, бледный брюнет, с напудренным лицом и черными быстрыми глазами, франтовато одетый, просмотрел заглавные строки "Охранной грамоты", кисло покосился на убогий наряд неряшливого, об­росшего волосами профессора, похожего в этот момент на ста­рого деревенского мужика, бросил ему обратно на край стола недочитанную до конца "Грамоту" и, возвращаясь к своим прерванным занятиям, нервно подергивая левой щекой, про­изнес в стол:

   -- Сам, сам, сам пусть придет! Почему сам не пришел!

   -- Я и есть сам, -- сжимаясь ответил профессор.

   Модзалевский устремил на него серьезный проверяющий взгляд.

  -- Садитесь, пожалуйста, -- сказал он и указал на стул. Профессор сел.

  -- Дайте сюда вашу "Грамоту". Профессор дал.

   Модзалевский углубился в чтение "Грамоты".

  -- Ого! -- засмеялся он завистливо и уткнул палец в пункт шестой. -- За что же это вам такие милости?

  -- Так... вообще... всем писателям и ученым, -- пошеве­лил мохнатыми бровями профессор.

   Модзалевский еще раз неприятно засмеялся, схватил "Гра­моту", побежал с ней в другой угол комнаты, к заведующему подотделом искусств, и сказал ему:

   -- Вот хорошо! Товарищ Карамазов, смотрите -- значит, и я тоже имею право на получение академического пайка! А я и не знал! Я ведь тоже когда-то пописывал в газетах статейки, и все их хвалили! Вот хорошо! Сейчас же возьмусь за это дело...

  -- Значит, я могу надеяться получить? -- спросил профес­сор у тов. Модзалевского, когда тот вернулся к своему столу.

  -- У нас? -- спросил тов. Модзалевский и ответил: -- Нет. Мы этими делами не занимаемся. У нас учебники, писче­бумажные принадлежности, парты, глобусы...

  -- Но где же я мог бы получать свой паек?

  -- Ответить вам на этот вопрос я затрудняюсь. Об этом должны знать в советских продорганах. В красноминаевской уездной заготовительной конторе были?

  -- Нет.

  -- Напрасно. Туда вы прежде всего должны были пойти.

  -- Тогда извиняюсь за беспокойство, -- встал профессор.

  -- Пожалуйста, -- сказал Модзалевский и, точно подавая корку хлеба, не глядя, хмуро ткнул профессору руку.

   "Имея за собой ученые труды в прошлом, разбросанные в разных повременных изданиях..." -- тотчас же принялся Мод­залевский сочинять бумажку относительно академического пайка для себя.

   -- Товарищ Модзалевский! -- окликали его по делу то с одного соседнего стола, то с другого.

   А он ничего не слышал, все писал, изогнувшись в дугу и подергивая всей левой половиной лица: "а также питая силь­ное влечение к наукам в настоящем..."

VI

   Дом, в котором помещалась красноминаевская государ­ственная заготовительная контора, и двор, и часть прилегаю­щей улицы, когда к ним подошел профессор, прежде всего на­помнили ему товарную станцию железной дороги в самый разгар грузовых операций.

   Тут, на небольшом пространстве, тесня друг друга, стал­киваясь, переплетаясь, во всех направлениях сновали грузо­вые автомобили, ломовые дроги, пароконные деревенские те­леги, легковые экипажи, ручные тачки. Мелькали, двигались, исче­зали и вновь возникали лошади, люди, ящики, мешки, бочки. Мешались рев автомобильных гудков, крики погонщиков, брань, свист, смех, запахи муки, постного масла в протекающих боч­ках, ржавых селедок, прошлогодних преющих яблок; взмахи кнутов, кончики винтовок сопровождающей груз стражи, сиг­налы воришек, нытье попрошаек, осторожная поступь упитанных дельцов, быстрый бег с дешевенькими портфелями поджарых советских служащих...

   -- А при чем же мы тут? -- удивленно спросил профессора с заметным польским акцентом помощник заведующего конторой, одетый с иголочки, опрятный цветущий мужчина с большими красными оттопыренными ушами и с рыжими, жесткими, очень густыми стоячими волосами. -- Если упродком ничего не мог сделать, то тем более бессильны вам помочь мы. Мы только сторожа. Мы только караулим в наших складах то, что нам поручают. И без наряда мы не можем отпустить ни одного фунта продуктов. Мы отпускаем только по нарядам. Никакие другие документы, кем бы они ни были подписаны, для нас не имеют никакой силы.

   У профессора вырвался изнеможенный вздох и утомлен­но призакрылись веки. Он зевнул в руку, подумал и беспомощ­но покачал головой.

  -- Куда же мне еще идти? -- ни к кому не обращаясь, спросил он. -- Кажется, уже везде был.

  -- А в исполкоме были? -- спросил чистенький поляк.

  -- Нет. Там не был.

  -- Вот видите, профессор. Вы ходите по всем отделам исполкома и не идете в самый исполком. Вам надо было сразу пройти в исполком. Каждый отдел знает только то, что касается его отдела, а исполком знает все, что касается всех отделов. Ясно, понятно?

  -- Это-то верно, -- сказал профессор. -- Выходит, что я напрасно целых пять дней проходил. Благодарю вас. Вы первый толком это мне рассказали.

   Помощник заведую.щего воодушевился, встал и, разгоря-ченно жестикулируя, во второй раз рассказал профессору то же самое. Потом, провожая профессора до выходных дверей, еще более возбужденный и предупредительный, он рассказал ему слово в слово то же самое в третий раз. И после каждого раза с приятной улыбкой спрашивал профессора:

   -- Ясно, понятно?

   В результате у профессора разболелась голова. И еще долго потом, когда он шел по улице, шумели у него в ушах докучливые слова вежливого поляка.

   Через час профессор блуждал по лестницам, этажам, ко­ридорам, приемным комнатам обширного помещения исполко­ма. Он сперва думал воспользоваться расклеенными на стенах, окнах и дверях объявлениями, но объявлений было столько, что ему вскоре пришлось от этого отказаться, и он начал расспра­шивать случайных встречных, так же, как и он, переходящих от дверей к дверям.

  -- Вам надо к секретарю исполкома, -- наконец сказали ему. -- Не в ту дверь, не в ту дверь! Вон надпись на дверях, рядом!

  -- Вам надо обратиться к дежурному члену исполкома, к тов. Хряпину, -- в свою очередь направил его секретарь. -- Не в ту, не в ту дверь! В следующую! Вон, видите, надпись висит!

   Тов. Хряпин, полный, с толстой шеей, атлетического тело­сложения мужчина лет сорока, коротко остриженный, в черной, слишком короткой косоворотке, подпоясанной широким ремнем с гимназической бляхой, сидел и, склонясь над столом, дремал над газетой "Красноминаевский коммунар". Висевший у него на боку в порыжелой кожаной кобуре револьвер "наган" крас­норечиво говорил, что этот человек действительно стоит на страже.

  -- А вы членом какого-нибудь профсоюза состоите? -- поднял он на профессора несоразмерно большой мясистый овал лица, в центре которого были четыре маленькие точки, тесно собранные вместе: два глаза, нос, рот.

  -- Нет, -- сказал профессор.

  -- Как же это вы так? Теперь нельзя. Теперь каждый должен где-нибудь состоять. Вот вам первый пример: будь бы вы состо­яли членом какого-нибудь профсоюза, я бы послал вас прямо в упрофбюро, а сейчас я даже не знаю, куда вас можно послать. Вот и все так: походят-походят, помучаются-помучаются, а потом все-таки записываются в союз. А сразу не хотят записываться!

  -- Что же мне делать? -- спросил профессор. Тов. Хряпин пожал плечами и сказал:

  -- Соберитесь все и сорганизуйтесь в союз.

  -- С кем же я сорганизуюсь в союз, когда в Красном Минаеве профессор я один?

  -- Это ничего. Как-нибудь устройте. Чтобы был все-таки коллектив. Чтобы я мог с вами разговаривать как с коллекти­вом, а то я сейчас даже не знаю, как с вами разговаривать.

  -- Но мне никак невозможно обратить себя в коллектив, потому что в Красном Минаеве я один!

  -- Тогда припишитесь к какому-нибудь родственному профсоюзу.

  -- Например? -- спросил профессор. -- Я не знаю, ка­кой союз мне ближе...

   Тов. Хряпин подумал, подергал бровями и сказал:

  -- Например, вам очень подходяще было бы записаться во всерабис.

  -- Но ведь там, я слыхал, только деятели театра, цирка...

  -- Нет. Там всякие есть. Там кого только нет. И все-таки люди где-то значатся, где-то собраны, к какой-то графе отнесены.

   На лице профессора изобразилось крайнее затруднение.

   -- Но неужели исполком не может распорядиться о выдаче пайка лично мне, одному человеку, не члену коллектива? -- спросил он с утомлением.

   Тов. Хряпин ласково улыбнулся, зажмурил свои маленькие глазки на большом округлом лице, поставил в воздухе ногтем вверх указательный палец и сказал:

   -- Что значит один человек?! -- и мягко засмеялся. Профессор медленно опустил голову, медленно повернулся к тов. Хряпину спиной, медленно пошел к дверям.

   Тов. Хряпину, по-видимому, сделалось жаль этого прежде­временно состарившегося человека, так похожего на обеднев­шего деревенского мужика, и он, чтобы сделать профессору приятное, вернул его обратно и попросил:

   -- Дайте-ка на минутку вашу "Грамоту", я на всякий случай запишу себе ее номерочек. Может быть, мы еще что-нибудь придумаем.

   Он записал в свой настольный блокнот номер "Грамоты", и профессор ушел.

   -- Идите прямо во всерабис, -- еще раз мягко напутствовал его тов. Хряпин.

   На запертых наглухо дверях всерабиса профессор прочел аншлаг такого содержания: "По случаю чистки союза от бан­дитского и буржуазного элемента, назначается с сего числа перерегистрация всех старых членов союза. Запись новых чле­нов временно прекращена".

   По всей лестнице теснилась непролазная толпа народу. Народ прибывал. Одни, вновь приходившие, с поднятыми снизу вверх головами и разинутыми от неожиданности ртами, стояли и читали аншлаг. Другие, по-видимому стоявшие здесь уже часами, в оживленных групповых беседах давали друг другу под­робнейшие советы.

   Все были недовольны правлением союза, и вокруг про­фессора стоял громкий ропот.

   -- А им что? -- слышал он одним ухом. -- Они сами себя записали в союз и закрыли лавочку. А мы пропадай без союза. Разве они о других думают?

   -- Главная вещь вот в чем, -- слышал он в то же время другим ухом. -- Не состоя в профсоюзе, не попадешь на должность. А не состоя на должности, не попадешь в профсоюз. Вот и вертись. Которые раньше проскочили, те хорошо живут, а которые не успели, те так ходют не жравши.

   И профессору тоже вскоре начали давать советы.

  -- Вам-то легко на них найти управу, вы -- профессор, -- привязался к нему один из коллег по несчастью, какой-то подо­зрительный субъект, от которого так и разило не то спиртом, не то эфиром, по-видимому, из опустившихся актеров провинци­альных театров, в странном коленкоровом костюме героя из какой-то шекспировской пьесы, очевидно украденном из теат­рального гардероба. -- У вас такая хорошая бумага, я бы тут половину города арестовал с реквизицией в свою пользу всего их имущества!

  -- Это вам так только кажется, -- улыбнулся профессор. -- Я уже все места исходил. И не знаю, где бы я мог найти на них "управу".

  -- Как где? -- кипятился подозрительный субъект. -- Вез­де! Везде, где угодно! В парткоме были?

  -- Нет.

  -- Ага. Вот то-то и дело. А говорите, везде были. Сейчас же идите туда. Вот где работают! Там в два счета рассудят ваше дело и дадут по загривку кому надо. Хотите я с вами пройду?

  -- Нет, нет... Потому что я не сейчас туда пойду... Завтра...

  -- Я могу зайти за вами завтра.

  -- Нет, я и не завтра...

  -- А откладывать этого дела нельзя!

   И профессору стоило великих трудов от него отвязаться.

   Субъект стоял в дверях и долго провожал его глазами, потом крикнул ему вдогонку бранное слово, дрянненько расхо­хотался, сплюнул, засунул руки в карманы шекспировских брюк и вернулся в толпу, на лестницу.

   Здание Комитета Коммунистической партии помещалось в старинном барском особняке, в глубине запущенного сада.

   Прежде чем войти в сад, профессор остановился и еще раз подумал, идти ли ему в партийный комитет или нет. Какое имеет отношение к его делу это учреждение? С чем он туда явится? С жалобой? Но на кого? В том-то и дело, что жаловаться было не на кого. Наоборот, не жаловаться на бездействие кого-нибудь хотелось ему, а выразить свое изумление перед той ко­лоссальной работой, которую выполняли все эти курупы, собесы, наробразы. И ему было положительно непонятно, откуда в такой короткий срок в такой некультурной стране на смену старых чиновников могли набрать такое несметное количество новых...

  -- Это партком? -- спросил он в саду у первого встречного.

  -- Нет, -- ответил тот. -- Это уком.

  -- Это уком? -- спросил профессор второго встречного.

  -- Нет, -- ответил тот. -- Это партком.

   Профессор прощупал сквозь пальто "Грамоту" и вошел в здание.

  -- Вам кого? -- тотчас же пересек ему дорогу совсем молодой человек крестьянского вида, костюмом и выражением лица похожий на банщика.

  -- Мне председателя.

  -- Какого председателя?

  -- Председателя партийного комитета.

   По лицу юноши расплылась широкая довольная улыбка.

  -- Разве в партийных комитетах председатели бывают? -- спросил он. -- Вам, наверное, секретаря?

  -- Ну, секретаря. Все равно.

  -- Тут тов. Аристарха спрашивают! -- сложив руки тру­бой, закричал юноша в глубину длинного коридора, пропустил профессора и, оправив на себе рубаху, снова сел на свой пост, за маленький столик возле дверей.

   Тов. Аристарх, пожилой человек, с торчащими, как щетина, наполовину черными, наполовину седыми волосами на голове и с такими же небритыми щеками и подбородком, встретил профессора очень приветливо, почти восторженно.

   -- А-а! -- воскликнул он, привстал с кресла и протянул гостю руку. -- Товарищ профессор! Наконец-то! Очень приятно! Мы давно собираемся вас использовать! Такая научная сила -- и пропадает даром! Садитесь, пожалуйста! Чем могу служить?

   Он говорил, а сам не спускал своих черных, необычайно живых, поблескивающих глаз с белой седины на висках у про­фессора, мучительно вспомнив о собственной седине: неужели он тоже так стар, как и этот профессор?

   Профессор сел и рассказал о цели своего визита.

  -- В исполкоме были? -- спросил тов. Аристарх, привыч­но-скоро пробежав "Грамоту" и опять уставясь жгучими глаза­ми в седину профессора и назойливо думая о своих сединах.

  -- Был, -- отвечал профессор.

   -- Ну и что же вам там сказали?

   -- Ничего.

  -- Как ничего? Что-нибудь да сказали?

  -- Ничего. Только записали номер "Грамоты".

  -- Ага! -- обрадовался и засиял, и затрепетал в кресле тов. Аристарх. -- Все-таки номер "Грамоты" записали? Значит, делу вашему дали ход. Пару недель подождите, а потом наве­дайтесь еще раз в исполком. А если там вам ничего удовлет­ворительного не скажут, тогда опять зайдите к нам. А мы за это время тоже со своей стороны справимся. Товарищ Корниенко, товарищ Фира! -- захлебываясь от радости и сияя, закричал он через раскрытую дверь в смежную комнату: -- Запишите сейчас! В одну из суббот известный историк права профессор Серебряков прочтет в нашем партклубе научную лекцию о ста­ром праве, а мы выставим пару наших ораторов, которые после него скажут свое слово о новом праве! Таким образом всю лек­цию в афишах и объявлениях можно будет назвать "Похороны старого права" или как-нибудь в этом роде, поударнее, похлеще! Значит, в эту субботу? -- спросил он у профессора, с сияющим лицом возвращая ему аккуратно сложенную вчетверо "Грамо­ту". -- Вот хорошо! Наконец-то мы вас используем! Тем более что мы со своей стороны тоже! Хотя, правда, сейчас мы бедны, очень бедны, касса наша пуста, но зато в будущем, если!