Валентин изобразил страдальческую гримасу:
— Да нет же! Я не гипнотизёр! Я ничего не внушаю! Я просто… просто даю человеку своеобразный импульс, а дальше он всё делает сам! Он хочет увидеть, и он видит! Я — Мастер Иллюзий, поймите вы, наконец!
Шестерёнки в моей голове снова пришли в движение. Дело становилось интересным, я даже почти забыл про головную боль.
— Выходит, вы дали этот самый, как вы говорите, «импульс» вашим соседям, отчего они захотели эту самую девушку, вашу Шанталь, увидеть?
— Точно! — обрадованно воскликнул Звезда. — Именно так!
— Хорошо, пусть. Пусть они сами захотели её увидеть. Но для чего? Зачем им нужно было её видеть?
Молодой человек смутился.
— Понимаете, моя мама, я же вам рассказывал, она за меня очень переживала, — сбивчиво заговорил он, — и часто разговаривала обо мне с соседями… Вот, с Надеждой Степановной…
— Это Никифорова? — уточнил я.
— Да. Понимаете, мама просила их… приглядывать за мной, когда её не станет. Заботиться обо мне… Вот. А я, вы знаете, ужасно устал от их расспросов и вообще ото всей этой заботы… Кроме того… В общем, тогда-то я и решил создать иллюзию… для них. И для себя, чего уж там греха таить… Я ведь человек нелюдимый, необщительный, замкнутый… Мне трудно сходиться с людьми… И поэтому…
— И поэтому, — перебил я, — вы создали эту самую девушку, Шанталь, — так?
— Громковато звучит, — он покачал головой. — Я её не то чтобы создал, я же не Бог… Но я дал импульс не столько им всем, сколько самому себе. И она… И Шанталь стала жить.
— А как вы… — я призадумался. Неужели так просто создать человека? — Где вы взяли этот образ, откуда вы её взяли, вашу Шанталь?
Звезда скромно улыбнулся.
— Ну, я же немножко пишу. Я просто описал её.
— Ну разумеется. А рукописи остались?
— Да, но я всё отдал милиции. У меня ведь имущество конфисковали на время расследования…
— Ну конечно, чего это я… Так, поглядим…
Я порылся в папке с его делом и извлёк оттуда два тетрадных листка в клетку, заполненных аккуратным, почти что школьным почерком.
— Прочтёте, Герман Сергеевич? — спросил Максимов. Кажется, толстяк окончательно пришёл в себя и теперь заинтересовался «созданием» нашего собеседника.
— Да-да, вот, уже нашёл. Читаю. Кхм. «…Шанталь была парижанкой, но жила в Москве. Наша встреча была случайна: в то маленькое кафе я заглянул по недоразумению, перепутав его с другим. Она сидела за одним из столиков. На ней было печальное траурно-чёрное платье, но даже в нём она была прекрасна. Волнующие волнистые волосы цвета воронова крыла так нежно завивались на височках, что я не мог произнести ни слова. Ярко-голубые глаза смотрели несколько отчуждённо, но когда я подошёл и сел напротив, девушка принялась изучать меня с довольно беззастенчивым интересом, так что я решил не оставаться в долгу. Она была удивительно хороша собой. У неё был слегка вздёрнутый носик и мраморно-белая, почти прозрачная кожа. Тонкие пальцы в узких перчатках беспокойно теребили маленький батистовый платочек. На столе перед ней лежала жёлтая лилия. “Вам нравится эта лилия?”, наконец спросила она. Я не знал, что ответить, но в её глазах читалась странная грусть, и я сказал: “Нет”…»
— Неплохо, но на мой взгляд несколько вторично, — заметил Максимов.
— Да, конечно… — Звезда кивнул, рассеянно улыбнувшись.
— Стоит отдать вам должное: у вас хороший вкус, — одобрил я, пытаясь отогнать от себя невесть откуда взявшееся дежавю. Я был готов поклясться, что эта его Шанталь кого-то мне напомнила, но сколько я ни пытался вспомнить, на ум так ничего и не пришло.
— Спасибо, — он чуть покраснел. Ха, гляди-ка — гордится!
— Не за что. Тем более вы всё-таки решили её убить. Может, поясните нам с профессором этот момент?
Максимов, к слову, смотрел на юношу с откровенным осуждением.
— Ох, ну вот! Вы снова всё не так поняли! — наморщился Звезда.
— Неужто? Вы ведь создали девушку, внушили людям, что она реальна, а потом убили её. Поправьте меня, если я ошибаюсь.
Похоже, я поймал этого парня. Впрочем, тут нет ничего удивительного: опыт, опыт, и ещё раз опыт.
— Да нет же! — воскликнул Валентин. — Поймите: нельзя убить того, кто никогда не жил.
— Минуточку! Исходя из ваших слов, для вас она была вполне живой, ну или хотя бы существовала. Более того, она существовала и для ваших соседей — они же её видели.
— Но ведь я её выдумал! — выкрикнул парень.
— И что из этого следует? — дело было практически сделано. Я его прижал. А уж психический он или нет, неважно: — Если бы она существовала, скажем, в ваших снах, то, конечно, это ваше право. Но ведь в ситуацию оказались вовлечены посторонние… И потом, нельзя же так безответственно относится к тому, что ты создал. Вспомните Экзюпери. Вы в ответе за тех, кого, и так далее. Вот как вы думаете, профессор? Профессор?
С Максимовым творилось что-то неладное. Похоже, вся эта история привела его в крайнее расстройство. Лицом он сделался багрово-красен, в глазах стояли слёзы. Вот те на, удивился я: похоже, наш ядовитый старичок не чужд романтики, и даже более того… Профессор Эдуард Владимирович Максимов — мечтательная натура! Просто глазам своим не верю.
— То, что вы сделали — хуже, чем убийство, — заговорил он яростно, страстно, горячо. — Вы не просто убили человека (да-да, и не перебивайте!), вы ещё и обманули всех тех, кто знал вас и впоследствии её! Вы манипулировали сознанием людей! Имели вы на это право, господин Звезда?! Имели?! Не отвечайте! Не имели! Не знаю, как господин Кастальский, но я свой вердикт уже вынес. Засим позвольте мне удалиться!
Он вскочил с места и, не дожидаясь нашей реакции, выбежал за дверь.
— Фантастика, — я покачал головой. — Верите ли, Валентин Иосифович, я никогда не видел его таким. Похоже, вы создали такую девушку, что даже наш достопочтенный профессор не смог остаться равнодушным. А то, что вы её уничтожили, ещё больше разозлило его, мой друг.
— Но позвольте! — юноша был бледен. — Это же абсурд! Я же сам её придумал! Сам, как вы говорите, «создал»! А значит, имел право и «уничтожить»!
— Думаю, профессор с вами вряд ли согласится. Впрочем, теперь уже всё равно.
— Что вы хотите этим сказать? Меня осудят?
Он старался казаться спокойным, но в душной тишине кабинета я отчётливо слышал барабанную дробь его сердца.
— Осудят? Ну что вы, голубчик. Не знаю, как профессор, а я не могу вспомнить в Уголовном Кодексе ни одной статьи, по которой вас можно было бы осудить. Мошенничество и злоупотребление доверием? Но вы же имущества не присваивали, в преступление не вовлекали, государственную тайну не раскрывали, от воинской службы не уклонялись… Ведь не уклонялись?
— Нет, я по здоровью не пригоден…
— Ну вот, — я даже улыбнулся. — Судить вас за якобы убийство якобы существовавшей особы, от которой не осталось никаких данных, никаких документов или чего-то подобного, невозможно, ведь даже морального вреда вы никому, кроме себя, не причинили. Мало того, ни один суд не станет судить вас за «убийство» выдуманного персонажа. А что соседи ваши девушку видели, так мало ли чего они видели. Всё равно доказательств у следствия в вашем случае нет и быть не может.
Лицо моего задержанного посветлело.
— Значит, я свободен?
— Не торопитесь, Валентин Иосифович, — я улыбался. О, я был весьма доволен собой: — Судить вас, конечно же, никто не станет. Но, дабы не возмущать общественность, — ведь она, общественность-то, верит в вашу виновность, — так вот, чтобы не ходили толки о том, что де милиция отпустила убийцу… Да и вам такая жизнь придётся не по душе, уж вы мне поверьте… Так вот… Я, как штатный психолог Зябликовского ОВД, стану настаивать на вашем немедленном помещении в психиатрическую лечебницу. Советую имени Алексеева, это бывшая Кащенко: там недавно ремонт сделали. Для общества вы, быть может, и не опасны, но наверняка мы этого знать не можем, ибо наука ещё не до конца изучила феномены, подобные вашему. А вдруг вы решите внушить кому-нибудь этот свой импульс с какой-нибудь противоправной целью? Рассудите здраво, Валентин Иосифович: вы человек молодой, нервного склада характера, к тому же сирота. Живёте, опять-таки, безо всяких на то средств. Бог знает, до чего докатиться можете. Вот поэтому я, как специалист и вообще лицо ответственное, не могу оставить ваш случай без внимания, вы уж меня простите. Опять же, подумайте вот о чём: соседи ваши теперь точно успокоятся. Все их вопросы сами собой отпадут, если они узнают, что вы попали в психлечебницу. Даже если кто-то до сих пор верит в то, что вы убили человека, то при таких обстоятельствах легко вообразить, что вы сделали это, будучи в состоянии невменяемости, а значит нет особой разницы, выдуманная девушка убита или настоящая, потому что вам в этом случае одна дорога — на принудительное лечение. Вот и всё. Ну? Как вам?
Он молчал, долго молчал. А потом вдруг заговорил:
— Знаете, Герман Сергеевич… Я просто хочу, чтобы вы поняли… Знаете, даже если вы создаёте идеальную девушку, это ещё не значит, что всё у вас будет идеально. Отнюдь. И Шанталь была… Я очень любил её. Но она меня не любила. Она делала то, что я скажу — но она не любила меня. Я, видите ли, не написал о том, что она меня полюбила…
Мастер Иллюзий вздохнул, немного помолчал, а потом продолжил:
— Мы стали друзьями. У меня не было никого ближе Шанталь. Но её не интересовала жизнь, созданная мной, нет. Ей были интересны другие люди со своими жизнями. Она постигала их миры, их реальности. И однажды… она сказала мне, что хотела бы создать свой мир. Я, вы знаете, спросил её тогда: а нашлось бы в твоём мире место для меня? И знаете, что она ответила? «Маловероятно». Понимаете? «Маловероятно»…
Я слушал этого странного парня и понимал: вот теперь он говорит самое важное. Я мог относиться к нему как угодно, считать его кем угодно, но важно было именно это. Именно эта история, этот момент. Я не мог этого объяснить, я мог только принять это.
— Поймите, Герман Сергеевич! Я говорил ей, что она — моё Создание, она не может создавать сама! Но она мне не верила. Я пытался объяснить ей Закон Создателя, но она не хотела слушать…
— Закон Создателя? — вот-вот, именно это. Максимов этого понять, конечно же, не сможет. Но я-то не Максимов: — Интересно. Озвучите?
— Конечно, почему бы и нет. Закон Создателя гласит: Создание не может быть Создателем. Вот и всё. Это просто. Но Шанталь…
— А скажите, — спросил я, — что бывает с такими Созданиями, которые пытаются сами создавать?
Парень пожал плечами:
— Ничего особенного. Просто в этом случае их Создатель перестаёт быть Создателем, в результате чего нарушается порядок вещей во Вселенной… Вы же понимаете, вы должны понимать! Я же вижу, какой вы, я же вижу, вы понимаете! Вот… Словом, единственным способом всё исправить было уничтожить её… Вообразите, каково мне было! Ведь я по-настоящему любил её, и неважно, насколько «выдуманной» она была! Для меня она была самой настоящей!..
Он всё говорил, говорил, а я отчего-то чувствовал, что проваливаюсь в странную дрёму, не похожую ни на что. Где я был? Кем? Для чего?
И в этом странном тумане в голову мне пришла неожиданная мысль: его слова являются ответом на мои вопросы. «Вы же понимаете, вы должны понимать!» — но почему? Почему я должен понимать подобные вещи? Здесь была какая-то загадка, тайна, что-то, что я когда-то знал, но давно позабыл, а теперь снова вспоминал…
И «пытошная» уже расплывалась перед моими глазами, оставляя вместо себя чистый лист бумаги, пустое пространство, заполненное неярким белым светом…
Я был там, в этом пространстве. Я — но не человек по имени Герман Кастальский, который, по сути, всегда был всего лишь маской. Нет: я вновь становился тем, кем был всегда, с самого Начала, оттуда, где начинается и заканчивается всё Сущее, из слепящего даже в этой белизне многоцветья Истока, Радужного Потока, Радуги…
— Добро пожаловать домой, Гермес, — обратился ко мне некто, сидящий на невидимом возвышении. Некто, укутанный в белоснежный плащ с монашьим клобуком, и оттого почти невидимый в этом пространстве. Некто, кого я знал с сотворения Миров, кто был мне ближе, чем кто бы то ни было, кого когда-то я чтил, как отца и любил, как брата, кого я так долго не мог простить, и неизвестно, простил ли теперь…
Я глубоко вздохнул и поклонился сидящему:
— Приветствую тебя, Великий Магистр.
Я не видел его глаз, только губы.
Он улыбался.
…
Глава 2.
— Я рад, что ты пробудился. Я ждал тебя.
А ведь сколько раз, думал я с лёгкой досадой, сколько раз я слышал этот голос в своих снах, сколько раз видел эти пространства — но наутро забывал, снова и снова просыпаясь Германом Кастальским, человеком в Мире людей. Сколько раз ловил себя на том, что не люблю вспоминать о прошлом, потому что в нём слишком много белых пятен, которые нечем заполнить…
Ныне память моя вернулась ко мне, но вместе с ней вернулась боль, захлестнувшая меня подобно штормовой волне, девятому валу, что пускает ко дну корабли вместе с командами…
— Ты не сможешь прятаться вечно, Гермес. Ни от меня, ни от своей боли.
Да, конечно. Он всегда был таким. Всегда. Он всегда говорил мне то, чего я не хотел слышать больше всего. И каждый раз оказывался прав.
— Я думаю, нам лучше сразу перейти к делу, — в его голосе послышались разочарованные нотки. — Это поможет тебе быстрее прийти в себя.
В ту же секунду в пространстве стало одним существом больше.
То была Кошка, большая белая Кошка в красном мундире с золотой пластинкой на груди (Матриарх, а значит, никак не меньше Второй Касты) и тремя орденскими лентами на правом плече, одной серебряной и двумя золотыми (соответственно, Орден Колыбели II степени и два — I степени, а значит, воевала во Второй Войне).
Она сразу же склонилась перед Великим Магистром в почтительнейшем поклоне, припав на одно колено. В ответ он едва заметно шевельнул рукавом одеяния. Тогда Кошка развернулась и поклонилась мне в пояс. Я кивнул ей. Она распрямилась и застыла на месте, выжидающе глядя на нас.
— Расскажи Лорду Гермесу то, о чём ему следует знать, — сказал Великий Магистр.
— Да, мой Повелитель.