— Нет, Иван Андреич, я просто вспоминаю. И еще я расслышала явственно, как он произнес: «Ее надобно спрятать». Но это было, когда я только подошла к двери. А какие неприятности, Иван Андреич? Что с Брискорном?
— Кабы я знал! Не признается. Возможно, что-то рассказал Екатерине Николаевне.
— Нет… — подумав, произнесла Тараторка. — Коли кто кого любит, то про себя плохо говорить не станет. Надобно ж нравиться…
— А что, зеркала и свечи все еще наверху?
— Да… Я поплакала, еще немножко посидела, а потом побоялась — они спустятся и меня увидят. Ну и пошла к гостям. Как хорошо, что я не пудрюсь и не румянюсь! Тогда бы заново штукатуриться пришлось! А так — нос вытерла, и все прекрасно!
Тараторка бодрилась, старалась обернуть все в шутку, и за это ее бы следовало похвалить, но Маликульмульк сдержался. Пусть думает, будто он не видит ее наивной игры. Так ей будет легче.
— Пойдем, — сказал он. — А то в девичьей забеспокоятся — куда это я тебя увел. Няне Кузьминишне доложат, а ты ж ее знаешь. И придется мне, как порядочному человеку, на тебе жениться…
Это была странная шутка — оба понимали, что не совсем шутка. Но она явилась слишком поздно — как в фейерверке случается иногда запоздалая ракета, яркая, но запоздалая.
— А мне — за вас замуж идти… — не договорив, она вышла из канцелярии и не стала дожидаться, пока он запрет дверь.
Маликульмульк подумал — и пошел к башне Святого духа. Кроме всего, ему смертельно хотелось выкурить трубочку. А в башне это можно было сделать безнаказанно — никто бы за спиной не бурчал: ишь, навонял табачищем.
В знакомой комнате он прежде всего заглянул под кровать. Там действительно лежали два предмета, похожие на зеркала, и сверточек со свечами. Маликульмульк зажег одну, прилепил на шкаф и стал исследовать свое жилище. Скрипка не иголка — в щель не воткнешь. Умные люди умеют простукивать стенки в поисках тайника, отчего бы не попробовать? У человека с музыкальным слухом должно получиться…
Вершок за вершком обследуя толстые стены, Маликульмульк в уме восстанавливал ход событий. Что-то связывало Брискорна с бароном фон дер Лауниц, какая-то неприятная тайна. Может статься, Брискорн как-то уговорился со стариком, что раздобудет ему скрипку, взял деньги вперед, а вынести ее из замка не смог? Невозможная нелепость, дичайший поступок для инженерного полковника — но ежели предположить? Он уговорил влюбленную Екатерину Николаевну вынести скрипку из комнаты музыкантов и спрятать ее в башне. Потом, возможно, счел нужным перепрятать. Отчего она должна храниться в замке? Ведь уже первого января можно было ее благополучно переправить в любое место! Та же Екатерина Николаевна могла днем спрятать ее под шубой… Она дама дородная, шуба у нее не узкая — отчего она этого не сделала? И какие грехи свои оплакивала она, стоя на морозе у Петропавловского собора?
Тайник не нашелся.
* * *
Канцелярское утро после праздника — печальное зрелище.
Работать не хочет никто. А все хотят втихомолку поделиться воспоминаниями — что жена выставила на стол, кто из родни нанес визит, какими питейными подвигами ознаменовалось событие.
Маликульмульку положили на стол конверты с большими печатями — срезай, начальник, балуйся! И пустились в беззвучные разговоры — благо его сиятельство беседовал в кабинете с частным приставом и в ближайшие четверть часа канцелярией вряд ли бы заинтересовался.
Маликульмульк дал занятие рукам, а сам думал, что надобно после обеда сбегать в аптеку Слона, посоветоваться с Парротом. Может, физик знает какой-то способ обнаружения тайников. А потом навестить милейшего Федора Осиповича. Ибо в голове угнездилась мудрая мысль и требует внимания, как настырная кокетка на маскараде: что, коли охотников за скрипкой было двое? Брискорн с Екатериной Николаевной и некто, похитивший княжескую шубу? Брискорн, допустим, старался ради барона фон дер Лауниц. А тот, другой, — ради задастого купидона в страхолюдном кудрявом парике.
За «Экс Вьетан» гонялись трое. Трое, разгоряченные погоней за шедевром Гварнери дель Джезу и пришедшие в ярость от того, что упустили сокровище, могли положить глаз на скрипку Никколо Манчини. Трое достаточно богаты, чтобы нанять похитителей, — даже до того могло дойти!
Коли так — есть повод прятать и перепрятывать скрипку в замке. Как будто есть… И вынести ее в самый последний миг, да и доставить в какое-то непредсказуемое место — ведь господа, желающие ее получить, наверняка следят друг за дружкой.
Вдруг по канцелярии словно сквознячок пробежал — все разом взялись за труды, заскрипели перья, зашуршали бумаги. Не прошло и полуминуты — князь прислал человека за депешами и за переписанными документами. Экое чутье, в который уж раз подивился Маликульмульк, человеку обыкновенному вовек не нажить такого чутья. Однако надо и самому взяться за дело… а за какое дело?.. на стол-то эти мерзавцы лишь пустые конверты положили!..
Он обратился, как всегда, к Сергееву, и тот тихонько доложил ему, какие бумаги прибыли с утра, какие отданы, чтобы сделать экстракты, что следует, прежде чем класть на стол его сиятельству, снабдить выписками из архива. Объяснял он это, прекрасно зная, что в голове у начальника сведения задержатся ненадолго. Не так голова у господина Крылова устроена, ей-Богу, не так. Он способен из-за тех же Морозовых устроить шум — по одной той причине, что упрямое купеческое семейство терпит обиду от магистрата, и не вникать при этом в подробности их переписки с магистратом. А надобно вникнуть, найти, к чему прицепиться, выбрать имена и фамилии тех, кто может в этом деле быть полезен; цифры, наконец, выписать и даты сверить. И не проповедовать справедливость, а преспокойно листать своды законов и указов, ища подходящую лазейку. День листать, другой листать — в свободное от прочих служебных занятий время. Недели через две явится нечто вроде мысли — и с ней еще надобно повозиться. А заорать на магистратского чиновника несложно — что ж не орать, коли глотка здоровая?
Некоторое время он исправно читал бумаги и даже что-то в них понимал, черкал карандашом, давал работу копиистам. А ближе к обеду в канцелярию заглянул казачок Гришка:
— Господина Крылова их сиятельства просят!
Маликульмульк выбрался из-за стола и поспешил к двери. О, если бы открылось нечто важное, связанное с похищением скрипки, — так взмолился он, — о, Господи, если бы это!
Он направился было к кабинету князя, но казачок удержал его — оказалось, звала княгиня.
Уже по одному тому, что свита жалась в коридоре, боясь даже заглянуть в гостиную, было ясно: хозяйка в гневе. Маликульмульк без лишних слов отворил дверь.
Варвара Васильевна повернулась к нему.
— А, заходи, полюбуйся!
Вдоль стены стояли четверо — трое самых младших Голицыных и воспитатель, аббат Дюкло. И все четверо имели вид самый жалкий. Доктор Христиан Антонович, в шубе поверх шлафрока, причесанный кое-как, только седые волосы убрал в косицу, обретался в углу, опираясь на консоль. Там же стояла его походная аптечка.
— Верно ли, что это можно сделать канифолью для смычка? — спросила княгиня, указывая на своего любимца, десятилетнего Васеньку. Маликульмульк подошел поближе и увидел, что щека у мальчика вся в кружочках пластыря, как будто он — щеголиха екатерининских времен, собравшаяся прельщать петиметров и налепившая многообещающие мушки.
— Или кто-то научил их солгать? — продолжала Варвара Васильевна. — Я сама брала в руки канифоль, она для кожи безопасна! Может, есть какой-то особый сорт?
Маликульмульк посмотрел на мальчиков и француза, которому хорошо еще, если оплеух не перепало за небрежение и забвение своих обязанностей.
— Нет, ваше сиятельство, это канифоль могла наделать беды. Кто-то им рассказал про огненный фонтан. Они и решили попробовать.
Ни единого слова лжи не произнес Маликульмульк, даже, сколько мог, выгородил своих юных приятелей. Они действительно от кого-то узнали, что канифоль, растертая в порошок и подброшенная вверх посредством обыкновенного носового платка, вспыхивает огненным столбом чуть не в аршин высотой. Главное в этом развлечении — растереть ее помельче, потому что от больших крупинок возможны ожоги; очевидно, мальчишки просто поленились. Впервые они произвели подобный опыт еще в Казацком, стянув кусок канифоли у Маликульмулька. Он их выдавать не стал, но взял с них слово, что больше к футляру со скрипкой и сопутствующими ей предметами не прикоснутся.
— Что за фонтан?
Маликульмульк зашарил по карманам в поисках платка, достал, смутился, сунул обратно — не дамам показывать этакую портянку.
— Экий ты разгильдяй, — сказала княгиня. — Матрешка, принеси Ивану Андреичу чистый платок!
В соседней комнате мелкой дробью пронеслись шажки, скрипнула дверь.
— Простите, ваше сиятельство, — покаянно сказал Маликульмульк. — Это от трубки…
— Это от неряшества твоего. Ты с Рождества, поди, платка не менял! Матрешка! Давно по щекам не получала?!
Горничная выбежала, с поклоном подала Маликульмульку платок с княжеской монограммой, но с оборванными на уголке кружевами. Она точно поняла смысл приказания.
— Да грязный у него забери. Ну, вытирай нос да сказывай дальше.
— Саша, Володенька, подойдите-ка, — сказал Маликульмульк. — Возьмите за уголки и натяните. Позвольте, ваше сиятельство…
Он взял из блюда, стоявшего на столике для рукоделия, рассыпчатое печете, покрошил на платок, снизу взял батист за серединку, оттянул вниз, отпустил — крошки взлетели.
— Вот так они растертую канифоль подбрасывали и лучинкой поджигали. А горящие крошки полетели ему в лицо.
— Не ты ли научил?
— Нет, ваше сиятельство. Я им зла не желаю, и они это знают. Мне лишь обидно, что ваши дети без спросу в моих вещах хозяйничают, — отвечал Маликульмульк.
— Вот это новость! — княгиня опять повернулась к детям и перешла на французский: — Вы слышали, господин аббат? Вверенные вам дети совершили кражу! Князья Голицыны совершили кражу! Как такое вообще могло случиться? Чему вы учите их, наставник самозваный?!
— Матушка, мы не крали! — воскликнул Вася. — Христом Богом — не крали! Мы эту канифоль во дворе нашли! Володька нашел!
— Канифоль — во дворе? Как она туда попала? Иван Андреич, я тебя знаю — за тобой не присмотришь, ты и сапог с ноги потеряешь. Ты, что ли, обронил?
— Ваше сиятельство, канифоль лежит в скрипичном футляре, в особом отделении, футляр заперт — как бы я ее выронил? Позвольте… Володенька, где именно подобрали вы эту канифоль?
Но самый юный Голицын вдруг засмущался.
— Саша? — спросил Маликульмульк своего любимца. У этого отрока уже стал проявляться талант к сочинению эпиграмм, и он иногда брал у Маликульмулька томики стихов, таких, чтобы покороче.
— Иван Андреич, меня при том не было, они канифоль с Южного двора принесли. Потом уж мы с ней пошли в Северный двор…
— А что, так ли важно, где нашли эту гадость? — спросила княгиня.
— Может статься, и важно. Также я хотел бы видеть остатки канифоли.
Они обменялись взглядом. Варвара Васильевна была умна и неплохо знала род человеческий. Потому к словам Маликульмулька отнеслась со вниманием.
— Иди-ка сюда, сынок, — позвав младшенького, княгиня села, забавно расставила колени, Володенька подбежал и прижался к ее груди, обнял за шею. Так и самая простая деревенская баба утешает дитя, подумал Маликульмульк, глядя, как мальчик что-то шепчет княгине на ухо, а она обнимает его с нежностью матерой медведицы, которая своими мощными когтистыми лапищами ни за что не поцарапает приникшего к ней медвежоночка.
— Детка ты моя, — произнесла княгиня. — Крошечка ты моя, жизненочек, не надо бояться. Никогда никого не бойся. Будь как отец твой — он ведь никогда страха не ведал и не ведает. Иван Андреич, сейчас Володюшке наденут тулупчик, ты его выведешь на двор, и он покажет, где нашел эту канифоль, будь она неладна. Ты, Васенька… Ты пойдешь в детскую и будешь сидеть там до ужина! Ты, Саша… ты сядешь с господином аббатом за французскую грамматику, будешь неправильные глаголы учить.
Вася и Саша переглянулись, и взгляд этот был Маликульмульку понятен: не старшие, а кроткий ангелок Володя был главным затейником и подбил братьев делать огненный фонтан. Но спорить с княгиней по этому поводу он не желал — все трое были хороши! Явно ведь что-то соврали аббату, чтобы без него, на просторе, произвести свой канифольный фейерверк.
Речь княгини смутила Маликульмулькову душу. Он знал, конечно, что Варвара Васильевна до сих пор любит князя без памяти, и ничего удивительного, что она с такой гордостью говорит о его отваге. Но странная мысль родилась: если допустить, что вскоре найдется девица, которая станет госпожой Крыловой, родит детей (мальчиков!) и станет их однажды вразумлять так, как княгиня — Володюшку, то чем ей гордиться? Володюшка спросит об отце — и Варвара Васильевна много чего наговорит, даже если только ордена перечислит, и то… А будущей госпоже Крыловой какие подвиги перечислять? Про турецкие-то войны, про штурм Очакова и разгром Арслана-паши еще долго помнить будут. Про «Инфанту Заморы», единственное детище, угодившее на сцену, давно забыли, а журналы ушли на растопку печей и сворачивание бумажных фунтиков для орешков.
— Мусью Дюкло, заберите у них канифоль и принесите мне, — велела княгиня. — Ступайте… мало мне забот, еще и вы, сударь, за детьми уследить не можете…
Маликульмульк знал, что тут возразить: младшим Голицыным нужен был не аббат-француз, а обычный дядька, из числа отставных солдат, каких в провинции норовят приставить к недорослям. Княгиня имела свой взгляд на воспитание: дети прежде всего должны быть здоровы. По утрам их обливали холодной водой, на прогулках поощряли к бегу, лазанью и прыжкам. У каждого были свои коньки, и в Риге мальчиков уже не раз возили кататься на Мариинский пруд, благо потом можно согреться в знаменитом «Иерусалиме». Из-за приема, кражи, Васильева вечера было не до них — вот они и искали себе развлечений, как умели.
За шубой он не пошел — Южный двор невелик, и даже если находка сделана в дальнем углу, туда можно дойти по галерее и не замерзнуть. Когда привели одетого Володю, он взял мальчика за руку и повел вниз.
Оказалось, канифоль была найдена прямо в галерее.
— Вот тут она лежала, Иван Андреич, — Володенька показал на перевернутый ящик в двух шагах от двери. Раньше Маликульмульк этого ящика не замечал.
— Прямо тут? Покажи-ка…
— Вот, возле самой стенки.
Маликульмульк внимательно оглядел место. Ящик стоял на каменном полу галереи, в трех вершках от стены. Кусок канифоли лежал так, что лишь любознательный мальчишка, заинтересовавшись ящиком, мог его обнаружить.
— Занятно, — сказал Маликульмульк. — А ящик откуда взялся?
— Наверно, в нем винные бутылки были. Я думал — из него теперь можно костер устроить…
— Этого только недоставало! Хватит того, что вы с канифолью учинили. Более ничего придумать не сумели?
— Так скучно же, — сказал Володюшка. — Нас гулять отпустили — а играть не во что. Дома-то из всякой палочки сделаешь кляпень, из другой — биточку и играешь, хоть втроем, хоть вчетвером. А тут и палочку найти негде.
— Это точно, — согласился Маликульмульк. — В Зубриловке вам лучше было. А ты попроси маленьких Дивовых, пусть вам палок принесут. У них-то в Цитадели этого добра хватает, они могут выйти на эспланаду, срезать ветки с деревьев. Ведь к вам Дивовых приводят?
— Приводят, да редко. Зимой, сказывают, им учиться надо, а не баловаться. А нас все обещают повезти кататься на Александровские высоты! Да все никак не повезут!
Пообещав Володюшке поправить эту беду, Маликульмульк повел его наверх.
— Ну что, Иван Андреич? — спросила княгиня. — Откуда взялась канифоль?
Она была в гостиной одна — и доктора, и аббата отпустила, а придворные дамы войти без зова не решались.
— Сам бы я желал это знать. Обронить ее в том месте, где ее Володя подобрал, было никак невозможно. И, ваше сиятельство, там откуда-то взялся перевернутый ящик.
— Ну и что?
— Ваше сиятельство, я все думаю об этой проклятой скрипке. Вы верите, что она улетела по воздуху к итальянскому некроманту?
— Дядюшка, царствие ему небесное, всяких чудаков привечал, — сказала, подумав, княгиня. — Иной грозился дух Клеопатры египетской явить во плоти и в натуральном виде, иной божился, что с сильфидой спит. Может, попущением Божиим, что-то этакое и бывает, только я ни разу не видала. Да и дядюшка, сдается, тоже.