Тозамтоуи, а по ней к Уральскому хребту, в район горы Манья-Тумп.
Петр Ефимович выслушал меня до конца и с искренним удивлением спросил: : ;
— Ты чо, начальник, ходил ли чо ли Тозя*!* тоуя?
Старые манси не пользуются картами, да Н не умеют ими пользоваться. Они просто запоминают тропы. Помнится, как Петр Ефимович вел нас по пути, которым ходил десять лет назад. Он часто останавливался, присматривался к местности и потом, узнав или припомнив направление, шел дальше. Зрительная память исключительно развита у этих таежных людей.
Мы долго еще рассуждали о предстоящем походе, договаривались об условиях и закончили тем, что выйдем в тайгу завтра утром.
Не буду описывать наших сборов: они обычны и известны каждому. Брали самое необходимое: сухари, сахар, чай, соль, крупу, сухое молоко, ружья, патроны, фотоаппараты, запас пленки и киносъемочную камеру. Все это нужно было нести в рюкзаках. По примеру Петра Ефимовича на этот раз отказались от палатки и спальных мешков. Спать летом в тайге под открытым небом — одно удовольствие. В крайнем случае можно всегда соорудить шалаш. Из спальных принадлежностей прихватили с собой лишь легкие брезентовые чехлы от спальных мешков.
Мы условились со стариком, что завтра зайдем за ним, когда будем проходить мимо его дома. Но утром у нас в комнате неожиданно появился сам Петр Ефимович.
— Что случилось? — забеспокоился я.
— Покажи груз, начальник.
Я показал на два пузатых рюкзака. Старик попробовал их на вес:
— Однако тяжелый, надо олень.
Не говоря больше ни слова, он взял оба рюкзака и понес их из комнаты. Мы пошли за ним. К нашему удивлению, у крыльца стоял небольшой северный олень. На спине его уже были навьючены маленький мешок и ружье хозяина. Старик стал прилаживать к вьюку и наши рюкзаки.
Я молчал, растроганный добротой старика. Он проявил к нам большое уважение — взял в поход своего собственного оленя, чтобы везти наш груз.
Возле оленя сидела белая собака. По обрубленному хвосту я узнал четвероногого спутника старика— Паля. Состарился, одряхлел пес, но, видно, продолжал неотступно следовать за хозяином.
— Паль!
Пес повернул голову.
— Ты что, забыл, как на глухарей охотились!?
Паль нехотя встал и, виляя хвостом, подошел.
Принюхиваясь, он лениво помахивал обрубком хвоста и пристально смотрел мне в глаза, как будто вспоминал: «Где это я видел тебя, человек?» Не мудрено: прошло три года. Понюхав еще раз мои ноги, он сильнее замотал хвостом. Глаза его стали добрыми. Узнал!
Между прочим, собаки у северных народов и у сибирских жителей очень добродушные. Они не лают по-пустому, как наши дворняжки, и не бросаются на незнакомца. Лежит посреди деревни огромная собачина со страшной мордой, этакий лев, вроде спит, а одним глазом следит за тобой. Обойти его, кажется, нельзя. Идешь мимо и душа в пятки: «Вот бросится сейчас!» А он проводит тебя одним глазом и не моргнет.
К СВЯЩЕННОЙ ГОРЕ
После полудня мы от-I ‘правились. Впереди шел Петр Ефимович и вел за узду оленя с колокольчиком на шее. Рядом с ним семенил верный .друг старика — пес Паль. Следом шли мы, увешанные ружьями и фотоаппаратами.
Вышли к тому месту, где быстрая Манья впадает в Северную Сосьву, и направились вдоль берега в глубь тайги. Шли самым удобным путем — по берегам Маньи. Лучше десять раз переходить вброд реку, чем идти по таежным болотам по колено в грязи.
К вечеру второго дня' мы достигли своей старой стоянки, на берегу речки Мазыпатьи. Отсюда двинулись по тропе Лебедзинского. Она совсем заросла. Никогда бы и не узнать былой дороги, если бы срубленные великаны сосны не напоминали о старинной просеке.
Когда кончился сосновый бор после Мазыпатьи, старик снова повел нас к долине Маньи. Начались болотистые низины. Мы направились к озеру Сур-тым-Тур. Я видел это озеро с Уральского хребта, когда мы ходили на исток Печоры. Большой круг
его блестел среди зеленого океана тайги. Показывая на него, Петр Ефимович говорил тогда:
— Это Суртым-Тур. Там утка много есть.
Он снял с плеча ружье, приложился к нему и, отвернув лицо в сторону, добавил:
— Так стреляй — много убивай.
— Так мы зайдем туда, Петр Ефимович!
— Э-э-э, дорога шибко худой: болото.
Теперь мы шли к этому озеру по едва заметной
тропе. Дорога действительно была «шибко худой». Прыгали мы с кочки на кочку, из лужи в лужу, ноги до колен вязли в отвратительной темно-коричневой жиже. В воздухе не умолкала гнусавая комариная симфония.
Особенно доставалось нашему оленю. Его панты были буквально облеплены комарами. Животное отфыркивалось от насекомых, которые назойливо лезли ему в ноздри.
Комары — это бич тайги. Известный исследователь Северного Урала Э. Гофман писал в 1856 году: «Приятно жить в горах, но комары, комары!.. Они уничтожают почти всю прелесть этой жизни».
Болоту, казалось, не будет конца. Приходилось то и дело выливать из сапог грязную жижу. Неожиданно нахмурилось небо, откуда-то нанесло тучи, заморосил мелкий дождь.
От дождя быстро сыреет тайга. Лужи образуются там, где в солнечную погоду обычно сухо. Постоянные болота, наполнившись водой, становятся еще непроходимее. Мы идем следом за стариком, собирая на себя влагу с мокрых листьев. Через полчаса промокли до нитки. Комаров становилось еще больше. Тучами вьются они над нами, лезут 30
в уши, за ворот, кусают руки, лицо. Комару маленький дождь нипочем!
На болоте уверенно продвигался лишь олень. Там, где мы проваливались по колено, копыта животного только слегка придавливали землю и не тонули. Когда олень ступает на мягкую болотистую поверхность, ступня раздвигается на четыре острые конечности, копыто как бы начинает стоять на четырех широко развинутых точках. Таким образом олень превосходно держится даже на зыбких местах болот.
Впереди между деревьями заблестела водная поверхность озера. Но старик отвернул от него в сторону. Не упуская из вида Суртым-Тур, мы прошли еще километра два и остановились на берегу ручья, текущего из озера в Манью. Здесь было сравнительно сухо. К тому же и дождь перестал.
Развьючили оленя. Петр Ефимович привязал к его шее баклажку, которая, путаясь в ногах, мешала бы ему быстро передвигаться. Так он не уйдет далеко от нашего лагеря.
Как приятно после трудного перехода развести костер, обсушиться! У костра оживает человек. Все таежные невзгоды забываются, как только разгорается чудодейственный огонек. Ну, а кружка горячего чая буквально воскрешает путешественника: к нему возвращается веселое настроение, работоспособность,- появляется разговорчивость, желание шутить.
На таежном костре чай готовят очень крепким. Не знаю, вредно или нет пить крепкий чай, но после трудных переходов по тайге и горам именно крепкий чай спасает от усталости, утоляет жажду и добавляет силы.
Под вечер погода наладилась. Заходящее солнце оранжевыми лучами осветило тайгу. Наступило приятное вечернее затишье. Дым от костра расползался по низинам. В кустах вдоль ручья засвистели рябчики.
Всю ночь у костра урчала собака: в тайге ходил медведь.
* * *
Солнце еще не поднималось из-за леса, когда старик разбудил нас.
— Вставай надо. Утка много Суртым-Тур.
Снова чайник висит над костром. Мы готовим
снаряжение, кинокамеру, фотоаппараты, ружья. Петр Ефимович сообщает:
— Моя слушал, утка крякал много.
Предупреждаю его:
— Если на озере есть лебеди, стрелять не надо: мы'будем снимать.
— Ладно. Будем снимай, — сказал он, посмотрев внимательно в сторону озера, и, почесав затылок, добавил: — Я думай, как пойдем: берег совсем топкий.
Об этом думали и мы с Павлом, навертывая на ноги сразу по две портянки, чтобы крепче сидели сапоги. Только там, где редкие деревья подходят близко к воде, можно кое-как подобраться к берегу. В течение получаса мы, чертыхаясь, пробирались по земле, которая колыхалась под нами, как корка на киселе. Часто эта корка не выдерживала нашего веса, и мы — то один, то другой — проваливались по колено в отвратительную чавкающую грязь. А в одном месте Павел угодил в жижу почти по пояс.
Но вот и берег. Мы дошли до крайних деревьев и выглянули из-за стволов. Перед нами было громадное озеро, окруженное со всех сторон стеной леса. Противоположный берег его казался очень далеким. На озере плавало много стай различных уток: нырки, шилохвости, кряквы, чирки.
Завидев нас, утки предусмотрительно отплыли на середину озера. В нескольких местах появлялись большие круги — это ходила рыба, по всей вероятности, крупная.
Но вот в прибрежной траве противоположного берега появились какие-то белые птицы.
— Лебедь! — крикнул старик.
— Тише! — попросил я.
Мы с Павлом быстро приготовили кинокамеру. Через телеобъектив на матовом стекле я увидел, как два белоснежных лебедя с четырьмя уже большими лебедятами важно плавали среди травы. Расстояние, отделяющее нас, было внушительным, однако птицы вели себя настороженно. Они, вероятно, заметили нашу группу.
Вдруг один из лебедей, очевидно самец, разбежался по воде и взлетел. Сделав круг над озером, он издал тревожный крик, затем пошел на снижение к своему семейству. Я снимал этот кадр и очень боялся, что лебеди улетят совсем. Однако все кончилось благополучно: самец просто произвел разведку, уточнил наше присутствие.
Дикий лебедь—это грациозная, изящная птица. Многие привыкли видеть этих красавцев в зоопарке или на городских прудах, считают их ручными и домашними. На самом деле это очень нелюдимая птица. Старик манси рассказал нам, что весной супружеская пара лебедей выбирает себе для гнездовья самое глухое таежное озеро в безлюдных лесных просторах. Причем, гнездятся только по одной паре на озере. Они не переносят соседства своих сородичей, выживают их. Дело доходит до страшной битвы, пока одна из пар не сдается, не уходит с озера.
Засняв лебедей и уложив аппаратуру в рюкзак, мы стали советоваться, что делать: стрелять уток или нет?
— На котел мяса надо, — заявил Петр Ефимович.
На озере шла мирная, суетливая жизнь. Утки были так увлечены нырянием, что не хотелось их тревожить. Первый же выстрел всполошит их, вызовет всеобщую панику. И это на озере, на берегах которого давно уже не раздавалось ружейных выстрелов!..
— Не надо стрелять уток, лучше рябчиков,— сказал Паша.
Он, конечно, имел свои соображения: за утками надо лезть в воду, а это не очень приятно.
Старик возразил:
— Э-э! Рябчик чево! Совсем плохой пища. Утка лучше!
Я стал на сторону Паши:
— Пожалуй, не будем стрелять уток: не достанешь их на воде.
— Может, твоя верно говори, начальник, — согласился старик. — Пойдем тайга — будет глухарь, капалуха.
И мы пошли к своему лагерю. Я был доволен тем, что мы .не нарушили мирной жизни глухого таежного озера.
Каждому настоящему любителю природы знакомо, наверно, такое чувство, когда не поднимается рука, чтобы выстрелить в зверя или птицу. Стоишь, как зачарованный, и любуешься живой картиной. Еще мгновение, и нет ее, исчезла. «Ну и хорошо»,— говорит какой-то внутренний голос...
* * *
На другой день мы покинули нашу стоянку у озера Суртым-Тур и отправились к устью Тозам-тоуи. Трудно различить две речки в месте их слияния. Которая из них Манья, а которая Тозамтоуя? Просто два шумливых ручья.
Обрывистые берега мешали приблизиться к воде. Выбирая удобный путь, мы двигались, не теряя реку из вида.
В тайге нет дорог, но есть звериные тропы. Звериные тропы... Это звучит как-то по-сказочному. Косули, лоси, дикие северные олени ежедневно ходят на водопой и кормежку по одним и тем же тропкам вдоль ручьев и рек. Животные искусно обходят болота, непроходимые заросли, каменные препятствия.
По таким необычным дорогам и вел нас Петр Ефимович. В тайге было тихо. Лишь изредка раздавался пронзительный крик кедровок, оповещавших о нашем присутствии. Они надрывно кричали, словно хотели сказать: «Внимание, лесные жители! К нам пожаловали незваные гости!»
— Зачем орет? Совсем плохой птица! — говорил с возмущением старик и с ненавистью поглядывал на кедровок.
Между деревьями поблескивала Тозамтоуя.
Шумные порожки чередовались с тихими и глубокими плесами. Крутые, заросшие лесом берега сменялись болотистыми низинами. Густые кедрачи вдруг уступали место сплошным сухостоям. Высохшие и сломленные бурями деревья, похожие на телеграфные столбы, тянули к небу обломки сучьев. Кругом было дико и по-таежному величаво.
У глубоких ям, в которых важно плавали крупные хариусы, мы останавливались, готовили несложный инструмент для рыбалки. Крючок, обмотанный птичьим пером, и удочка готова. Здесь же на берегу разводили костер, нанизывали Пойманных хариусов на палочки и пекли «таежный шашлык». Долго не задерживались. Попив крепкого чайку, шли дальше.
Невдалеке от этих мест путь наш пошел между возвышенностями. Заметно переменилась растительность: вместо болот с чахлыми деревьями потянулись высокорослые ели, лиственницы, пихты и березы. Мы то идем по живописной долине, то поднимаемся на небольшую сопку. Начались первые отроги Урала. Впереди хорошо различаются синеватые горы.
С каждым шагом поднимаемся выше и выше. Ручьи перестали прятаться в зеленых мхах, побежали между камнями, наполняя тайгу громким журчанием. С гор потянуло прохладой, уральским холодком, от которого преследующие нас комары поспешили скрыться.
Наше молчаливое шествие натыкалось иногда на шумно взлетающего с земли глухаря. Собака отчаянно срывалась с места и уносилась следом за птицей. Такие встречи становились все чаще и чаще. Петр Ефимович говорил:
— Табор делать надо, начальник: глухарь есть.
Но больше всего на нашем пути встречалось рябчиков. Любопытству их не было предела! Услышав наше приближение, они словно нарочно вылетали из кустов, садились на" деревья и начинали свистеть. Собака не обращала внимания на эту «мелкую» дичь. Мы тоже проходили мимо. Лишь только отдельные экземпляры привлекали наше внимание только для киносъемки или пополнения запасов. Тушка рябчика, запеченная на палочке у костра, — лакомство.
Под вечер вышли к живописному ручью, впадающему в Тозамтоую слева. Небо горело малиновым закатом. Дым костра расползался по речке. Тучи комаров вились возле нашей стоянки. Над нами с характерным криком пролетели два лебедя, окрашенные в пурпур заходящим солнцем. Наверное, направлялись на Суртым-Тур.
Прошла еще одна таежная ночь с таинственной тишиной, с черными силуэтами деревьев на фоне звездного неба. Длительные разговоры, чаепитие у огня и ночлег под несмолкаемый треск костра...
Нас будят выстрелы в тайге. Оглядывайся: чуть свет, а старика уже нет у костра. Паша бормочет спросонья:
— На охоту утащился, старый!
Из леса прибегает Паль, радостно виляет хвостом и норовит лизнуть каждого из нас. В глазах его можно прочесть: «Хозяин идет с едой. Будет вкусный завтрак!»
И действительно, вскоре между деревьями замелькала маленькая фигура старика. В руках он несет двух огромных птиц. Их вытянутые шеи неимоверно длинны, лапы волочатся по земле.
Мы встречаем охотника с восторгом.
Старик кладет глухарей у костра, садится на землю и закуривает махорочку. Затягиваясь дымом, он хитро щурит глаза, поглядывает на нас:
— Зачем долго спишь? Охота утром самый хороший!
Чтобы не остаться перед стариком в долгу, Паша начинает теребить одну птицу. Другую берет сам Петр Ефимович и, не трогая пера, вынимает из нее внутренности. Эта будет на завтра. В пере она долго сохранится.
Затем старик берет ощипанного Пашей глухаря. Я слежу за работой Петра Ефимовича и удивляюсь его умению разделывать дичь. Он никогда не палит .глухарей над костром. Умелыми движениями пальцев сдирает с птицы кожу, которая нашим рукам совсем не поддается. «Раздев» таким образом дичь, старик, ловко орудуя острым ножом, отделяет куски мяса. Через несколько минут в руках у него остается один скелет, который он бросает собаке. Такой искусной разделке дичи позави-довщ1 бы любой городской кулинар!
Даже при нашем аппетите мы осилили только половину глухаря. Полкастрюли мяса остается на ужин. Не мудрено. Ведь в этой птице и после разделки не меньше четырех-пяти килограммов.