В это время выходит Шурочка Дрозд в платьице с рюшами и соломенной шляпке. Она идет за Фоминой на цыпочках и, когда Фомина останавливается в задумчивости, набрасывается на нее сзади и закрывает ей глаза своими ладонями.
Фомина. Ааааааа! Кто это? Отпустите! (Делает несколько движений, и Шурочка отлетает. Фомина оглядывается.) Ой, Шурик... (Помогает ей подняться.) А если бы я умерла от неожиданности?
Шура. Ты такая нервная, даже странно. Вроде круглый год на воздухе...
Фомина. Ты не сердишься на меня?
Шура. Нет. А ты на меня?
Фомина. И я на тебя нет.
Шура. Анька, ты такая умная. Этот Август действительно маразматик. Он у нас дома такое натворил...
Фомина. Электричество порушил?
Шура. Ой, ужас. Он взялся лечить моего дедушку...
Фомина. А что с дедушкой-то?
Шура. С дедушкой у меня проблемы. Видит он очень плохо, почти совсем ничего не видит. И соображает неважно. Все забывает, путает. Однажды в суп вместо сметаны клей положил. Пошел на демонстрацию седьмого ноября и заблудился, три дня найти не могли...
Фомина. Он пенсионер, что ли?
Шура. Куда там! Работает. Поваром в детском садике.
Фомина. И что Август? Вылечил его?
Шура. Понимаешь, он кое-что вспомнил. Например, где он потерял проездной на трамвай за ноябрь семьдесят четвертого года. То есть некоторые улучшения были. Но кошка, Пуся моя, совершенно облысела. И у мамы все цветы завяли. Вот что он натворил.
Фомина. Хорошо еще, не спер ничего.
Шура. Не говори. У соседки, правда, молоко пришло. Помнишь, соседка моя, Алиса, высокая такая?
Фомина. А кого она родила?
Шура. Да так никого толком и не родила. Но молоко пришло.
Фомина. Смотреть надо в следующий раз, кого в дом тащишь.
Шура. А самое главное, это такой ужас... Я узнала, чем он занимался в армии.
Фомина. Не пугай.
Шура. Когда он служил в армии, он... расстреливал...
Фомина. Расстреливал?!
Шура. Расстреливал облака. В этих войсках служил, которые погоду делают. Представляешь, плывут себе облака, а этот дундук в них – бабах!
Фомина. Вот за то, что ты знакомишься неизвестно с кем, тебя просто выдрать надо! (Шлепает Шуру по попе.)
Шура. Ой! Ты что, Анька? Ну-ка, одерни. Одерни быстро!
Фомина (дергая ее за платье). Раз-два-три-четыре, чтобы мальчики любили, раз-два-три-четыре-пять, чтобы с мальчиками спать! Я тебе, Шурик, всегда говорила, семейная жизнь еще никого не доводила до добра. Помнишь Леню Харитонова? Какой был красавец! В плечах косая сажень, росту под два метра, глаза синие-синие, веселый такой. А после женитьбы такой маленький стал, вот мне по плечо, скукоженный, хромой и восемь букв не выговаривает.
Шура. Правда, что ли?
Фомина. Пойди сама посмотри.
Шура. Ужас, ужас...
Фомина. Хочешь кофе? Или оранжаду?
Шура. Ань, я к тебе по делу. На свадьбу хочу пригласить. Я двадцатого августа замуж выхожу. За хорошего человека.
Пауза.
Фомина. Всякая женщина хочет, чтобы на ней хоть кто-нибудь был женат. Но у тебя, мон анж, просто обострение какое-то. Идея фикс.
Шура сидит, виновато потупившись.
Ну, и где же твой хороший человек? Что не привезла показать?
Шура. Я бы и рада показать. Но его сейчас нет на Земле.
Фомина. Нет на Земле?
Шура. Он там. (Показывает глазами и головой.) Наверху.
Фомина. Этого-то я и боялась.
Шура. Чего ты боялась?
Фомина. Что ты приведешь в дом инопланетянина.
Шура. Да нет! Ну при чем тут... Ой, Анька! Он – командир корабля. Многоразового использования.
Фомина. Шурка! А он нас на ракете покатает?
Шура застенчиво хихикает.
Послушай, Шура. Ну ты же взрослая тетенька. Сколько можно врать? Космонавта выдумала. Шура! Сколько нам с тобой лет?!
Шура (немеет от возмущения и беззвучно шевелит губами, затем шепчет трагически). Ты мне не веришь, Аня? Ты думаешь, что я лгу? Ты не веришь, что я люблю космонавта-исследователя? А я все время думаю о нем. Как ему там грустно и одиноко на ветру...
Фомина. В космосе нет ветра!..
Шура. Погоди, я сейчас все объясню. (Чуть не плачет, с отчаянием.) Однажды был очень дождливый день. Я шла по улице и встретила лошадь. Это было так. На Садовом была жуткая пробка. А пешеходы стояли и ждали, когда машины отъедут, чтобы можно было пройти. И я тоже стояла вместе со всеми. И в кузове грузовика я увидела лошадь. У нее было такое грустное умное лицо. Я смотрела на лошадь, а больше, кроме меня, ее никто не замечал. И вдруг я оглянулась и увидела, что рядом еще один человек тоже смотрит на лошадь. Это был он, космонавт-исследователь, Герой России Валера Затыкайченко. Мы посмотрели друг на друга, и он сказал. «Не думайте о грустном». А я сказала: «Давайте думать, что она просто едет в цирк или в гости». Тогда он спросил: «Кто вы и куда вы идете?» А я сказала: «Я Шура Дрозд, иду на курсы плетения кружев коклюшечным способом». А он сказал: «Шура, я прошу вашей руки. Только завтра после обеда я улетаю в космос, а сейчас иду в зоопарк кормить моего любимого бегемота». И мы пошли в зоопарк, покормили бегемота и долго гуляли и говорили обо всем на свете. Мы опомнились только поздно вечером, когда зоопарк уже закрылся вместе с нами. И тогда он сказал: «Что бы ни ожидало нас впереди, я никогда не забуду эту ночь». И он накрыл меня своей шинелью, а выход мы нашли со стороны террариума, там дырка в решетке заставлена большим портретом автора авторских песен Олега Митяева. Он проводил меня домой и сказал: «Когда я вернусь, мы с тобой, ты и я...»
Фомина. Шура, что ты несешь? Это бред!
Шура (подскакивает как ужаленная). Который час? Сейчас же по радио концерт идет! По заявкам! Понимаешь, мы договорились передавать по радио друг другу музыкальные приветы... (Бросается к кубу, поворачивает его так, что к залу обращаются телевизор и радиоприемник, нажимает кнопки, ищет нужную волну.)
Диктор. ...церт подходит к концу. И в заключение выполняем еще одну заявку. Пятую неделю несут космическую вахту российский космонавт-исследователь Валерий Затыкайченко и эфиопский бортинженер Мунда-Наньюнда. По просьбе Валерия Затыкайченко для его невесты Шурочки Дрозд звучит вальс Хачатуряна к драме Лермонтова «Маскарад».
Шура, торжествуя, гордо выпрямляется и оборачивается к Фоминой. Фомина делает шаг к ней навстречу. Они приближаются друг к другу и начинают вдвоем бешено вальсировать. Вальсируют долго. Затемнение. Музыка уходит.
Гремит гром. Шум дождя. Сверху течет вода. По сцене шныряет повязанная косыночкой Фомина, расставляет железные тазики. Вода шумно льется в тазики. Фомина укутывается в клетчатый плед и садится на пол, грустно глядя, как льется из дырявой крыши вода.
Звонит телефон длинными, прерывистыми звонками. Фомина берет трубку. В телефоне – шум, скрип, далекие гудки, далекая музыка, голоса, переговоры пожарных и милиции, полная неразбериха.
Голоса в телефоне. Черлак, черлак, плюсса, воды нет у меня... квадрат же шесть... не слышу ответа... восьмерочка, ответьте... свислочь, пустомыты, чердаклы... целуй всех наших... хандыга, хандыга, сокол солдатский... была среда... по а сто один движется фургон в направлении Калуги... нюрба, нюрба, как слышно... подними вертолет... ландыши, ландыши, светлого мая привет... четверо вооружены... кулунда, черлак, карабулак базарный... авария там на электростанции... ну, тогда до пятницы... (Вдруг разборчиво и близко.) Ты меня любишь? Скажи мне. Ты меня еще любишь?
Фомина. Вы не туда попали, товарищ. (Кладет трубку. Снова сидит и смотрит, как дождь льется в железные тазы.)
Опять прерывисто и длинно звонит телефон. Фомина берет трубку. Там ничего не слышно, кроме хорошей грустной музыки, которая звучит совсем близко. Фомина смотрит на трубку. Льет дождь. Затемнение. Дождь стихает, поют птицы, светит солнце. Куб обращен к залу той стороной, где духовка. Фомина в косыночке задвигает в духовку противень с пирогом. Звонит телефон. Появляется Еловецкий.
Еловецкий. Ань, куда ты девалась? У тебя что, телефон сломался?
Фомина. Он у меня всегда ломается, когда дожди. Кабель куда-то там вымывается. Таковы мои климатические особенности.
Еловецкий. А я тут по случаю килограмм клюквы возле метро купил. И стал есть. Ем-ем, ем-ем, вдруг вижу, а там...
Фомина. Лучше не надо.
Еловецкий (радостно). Пуговица! Маленькая такая. Перламутровая. Я ее в лупу стал рассматривать. Это пуговица с платья девушки, собирающей клюкву! Живет себе там, на севере... Белые ночи... Знаешь, я думал о ней и не мог заснуть до утра.
Фомина. Женись, Петруша, ой женись. Не доведут тебя до добра эти мечтания.
Еловецкий. Знаешь, я устал быть молодым. Я хочу стать старым.
Фомина. Да ты и есть старый. Холостяк с собачонками. Все картины покупаешь, чтоб потом опять продать.
Еловецкий. Знаешь, ко мне тут Степцов заходил. Он сказал, что ему все это надоело.
Фомина. Что ему надоело?
Еловецкий. Что он тебя любит, а тебе по фигу.
Фомина. Мне тоже надоело.
Еловецкий. Он решил со всем этим покончить.
Фомина. Наконец-то.
Еловецкий. Он решил тебя прирезать. За все свои мученья. За свою гнутую жизнь.
Фомина. На все воля Божья.
Еловецкий. Вот жопа, а? Ничем не проймешь! Человек по тебе одиннадцать лет сохнет! Он уж чего только ни делал, чтобы тебя забыть. И в Магадан уезжал, и в Питер...
Фомина. Ив булочную ходил!
Еловецкий. Детей наплодил, женился два раза, а один раз даже венчался. Я свидетелем на регистрации был и на венчании тоже этим самым, как его... И вот уже перед самым венчанием он вдруг ко мне поворачивается, рубашка белая, сам бледный, как покойник, в руке свечка, и говорит. «Я ведь все это только чтобы Аньку забыть...»
Фомина. Я это сто раз слышала. Что ему нужно забыть? Семинар по истории КПСС?
Пауза.
Еловецкий. Слушай, Аня. Он просил, чтобы я тебе не говорил, но я скажу. Он разорился. Задолжал крепко. На него сильно наехали и, наверное, его скоро убьют.
Фомина. Что, серьезно? Погоди... Вот козлиные законы! Зачем убивать-то? С убитого и подавно долг не возьмешь. А сколько он должен? Надо что-то делать... Давай что-нибудь продадим. Продай картины, и я что-нибудь продам...
Еловецкий. Ну при чем тут «продадим»? Я тебе говорю, что человека кокнут не сегодня завтра, а ты – продадим...
Фомина. Ну что еще я могу теперь для него сделать?!
Еловецкий. Хочешь, скажу тебе правду? (Пауза, затем торжественно.) Ты думаешь, это очень красиво – сидеть одной как сыч в доме с дырявой крышей, поганки на клумбе выращивать. Ты думаешь – ты фамм фаталь, хо-хо-хо! А на самом деле ты одинокая гармонь, ясно? Потому что ты никого не любишь. У тебя нет сердца.
Фомина (смеется). Что-что-что-что-что? А ты-то кто такой? Ты-то кого любил? Катьку? Или Машку Соколову? Или эту свою фею из коробки с пастилой?
Еловецкий (уныло). Никто никого не любит. Такие теперь времена.
Из духовки вьется дымок.
Фомина. Вот временам и говори правду. Пирог из-за тебя спалила.
Кладет трубку, открывает духовку, возится с пирогом. Входит Шурочка Дрозд.
Шура. Ну. И как тебе это нравится?
Фомина. Что мне должно нравиться?
Шура. Ты газеты читаешь? Радио слушаешь? Телевизор смотришь?
Фомина. Бог с тобой.
Шура. А в газетах пишут, что у Центра управления полетом не хватает средств, чтобы осуществить приземление корабля. И мой Валера будет еще неизвестно сколько болтаться в космосе. Может, вообще до глубокой старости. Может, он передумает на мне жениться?.. Господи! (Рыдает.) В кои-то веки встретила хорошего человека, а его теперь не могут из космоса обратно достать! Ну что же мне делать-то, а? Неужели так и жить бобылем? А если он меня там забудет...
Фомина. Не забудет. Такое не забывается. Кроме того, сколько денег нужно, чтобы приземлить этот несчастный корабль? Сейчас что-нибудь продадим...
Звонит телефон. Она берет трубку. Возникает Еловецкий.
Еловецкий. Слушай, тут вчера такое было! Мы с Литвиновым поехали в «Славянскую». У него там одноклассник сутенером работает. И Литвинов так ловко сговорился, что выторговал двух классных шлюх за полцены, представляешь?
Фомина. Вот свезло-то, а?
Еловецкий. Я привез свою к себе... Это такой чудесный человек. Она мне утром яичницу зажарила – пальчики оближешь. Унитаз починила! Там, оказывается, надо было в бачке одну пупку поправить. Я вот думаю, может, мне на ней жениться?
Фомина. Погоди. А как же с той женщиной?
Еловецкий. С которой?
Фомина. Которую ты любил в Израиле. Всю зиму.
Еловецкий. Аньк, да ты что, спятила? В Израиле зимы вообще не бывает.
Фомина. Ну, ты и крендель, друг мой! Хорош гусь, ничего не скажешь!
Еловецкий. Да, Ань, я что звоню-то. Ко мне только что на секунду заскочил Степцов. Он уже поехал к тебе. Чтобы тебя прирезать. Схватил нож и поехал. Он к тебе едет. Так что я тебя предупреждаю.
Фомина. Большое спасибо. Собаку я завещаю тебе. Собачий паспорт и карточка прививок – в среднем ящике письменного стола. (Вешает трубку, подходит к поникшей Шурочке.) Ты, Шурик, вот что. Ты езжай сейчас домой. Сиди и жди своего космонавта. Он обязательно приземлится. Надо только подождать. Сразу ничего ни у кого не бывает. А ты ему пока что-нибудь свяжи. Носки, например. А то он там зазяб, небось, в своем космосе. Вот и свяжи ему носки. Сплети коклюшечным способом. Ты езжай домой, потому что ко мне сейчас приедет один человек, чтобы меня прирезать.
Шура. Как прирезать? За что?
Фомина. Сама толком не знаю. Это долгая история.
Шура. Может, вызвать милицию?
Фомина. Не стоит. Он парень надежный. Раз сказал – прирежет, значит, так надо. И никаких.
Шура смотрит на Фомину, оторопев.
Фомина. У тебя все будет хорошо. Космонавт скоро вернется. Ты будешь варить ему варенье и читать вслух рассказы Паустовского. Можешь потом забрать себе мою стиральную машину. А космонавту передай, что я хотела пожать его мужественную руку. Счастливо, Шура.
Шура пятится к кулисе, недоуменно глядя на Фомину и прижимая ладонь к губам. Потом стремительно возвращается к Фоминой, порывисто обнимает ее и убегает.
Оставшись одна, Фомина разглядывает себя в зеркало, поправляет одежду, душится, прихорашивается. Звонит телефон. Она берет трубку.
Голос Мальчика. Прием-прием. Ань, ты хорошо поживаешь?
Фомина. Поживаю хорошо, прием.
Голос. Давай, знаешь чего?
Фомина. Чего?
Голос. Давай хвастаться.
Фомина. Хвастаться? Конечно, давай. Давно я что-то не хвасталась.
Голос. Ты первая.
Фомина. Нет, ты первый.
Голос. А мне зато из Австралии прислали живого кенгуренка. Вот послушай, как он у меня хрюкает. (Мальчик похрюкивает.)
Фомина. Ну и что? Зато моя подруга скоро выйдет замуж за космонавта, и нам всем дадут скафандры и суп из тюбиков.
Голос. А у нашей учительницы по английскому все зубы изо рта вынимаются.
Фомина. А зато мой дедушка, когда был маленький, с двадцатого этажа свалился, и ему ничего не было. Отряхнулся и дальше побежал.