Конклинг улыбнулся, обнажив темные зубы.
— Эти духи давно уже изгнаны. Самнер был человек превосходный, но непомерно заносчивый. — Смешно, как мы всегда подмечаем (и осуждаем) в других наши собственные недостатки. — Когда кто-то сказал генералу Гранту, что сенатор Самнер не признает Библию, генерал Грант ответил: «Только потому, что не он ее написал».
Я расхохотался — в том числе и от удивления.
— Никогда не думал, что генерал Грант остроумен.
— О, он хитрый, тихий, странный маленький человек. А сегодня, — Конклинг глубоко вздохнул, — он был сражен наповал.
— Маршем?
Конклинг кивнул.
— Всякая надежда на третий срок в Белом доме была порушена в зале заседаний комиссии конгресса. — Он махнул рукой в ту сторону, где свершилось это неслыханное оскорбление, подобно знаменитому Эдвину Форресту в роли Отелло.
— Вы были на слушании?
Конклинг покачал головой.
— Мы знали уже несколько дней назад все, что будет сказано и сделано.
— Белнэп будет смещен?
— Думаю, что хоть этого удастся избежать.
— Но ведь он — или они — виновны? Кажется, за несколько лет Марш передал Белнэпам около сорока тысяч долларов.
— Да. — Это не было утверждением, скорее знаком препинания. — Столько всего продается, мистер Скайлер.
— Справедливо. Мне рассказывали: чтобы устроить юношу в Вест-Пойнт, вы должны заплатить своему конгрессмену пять тысяч долларов.
— Думаю, что цена выше, если юноша из штата Нью-Йорк. — Конклинг был оживлен и мрачен одновременно. — Место в сенате тоже стоит недешево. Мои поклонники, говорят, истратили четверть миллиона долларов, чтобы предоставить мне это простое кресло. — Он постучал по спинке кресла.
Я был шокирован; этого он, по всей видимости, и добивался.
— Но уж вам-το зачем деньги, вас и без того выберут.
— Сенаторов выбирают законодательные собрания штатов, в Нью-Йорке же оно состоит из продажных продавцов. — Он улыбнулся своему каламбуру, я тоже улыбнулся, но едва-едва, не понимая еще, куда он клонит.
— Цена слишком высока? — задал я наводящий вопрос.
— В наши дни все продается за деньги, мистер Скайлер, за очень большие деньги. Однако я верю в свою партию. — Столь искренним был взгляд этих светлых глаз, что я понял: рядом со мной искуснейший лжец. — Я все еще верю в Гранта, хотя, видит бог, он доставил нам столько затруднений со своими дружками военных лет…
— Знает ли он, что они воруют?
Конклинг снова одарил меня своей внезапной, чарующей, хотя и темнозубой улыбкой.
— О, мистер Скайлер! Я же знаю, что все мои слова вы напечатаете в «Геральд» Джейми Беннета, дабы помочь своему — а также и моему — другу, старине Сэму Тилдену, который все пустит в дело ради победы на выборах. Однако он не победит, уверяю вас. В конечном счете.
— Раз дело обстоит таким образом, сенатор, и если вы будете его соперником, то страна попадет в хорошие руки, каким бы ни был результат голосования. — Я был столь же бесчестен, как и Конклинг, который вдруг сильно меня озадачил:
— Слова настоящего посланника во Франции, мистер Скайлер. И могу ли я добавить, что, если я когда-нибудь стану президентом, я сам крепко задумаюсь, не назначить ли вас на этот пост?
Я не мог себе даже представить, каким образом моя мечта стала известна Роско Конклингу, поскольку знают о ней только три человека, и я абсолютно уверен, что Эмма, Биглоу и Тилден не проронили ни слова. Я ответил ему, надеюсь, достаточно прохладно, но, увы, не блестяще!
— То немногое, чем я помогаю губернатору Тилдену, делается просто pro bono public.
— Это ясно без слов, как говорят французы. Знаете ли, когда генерал Грант два года назад хотел назначить меня председателем Верховного суда, я сказал ему те же самые, в общем, слова. Что в интересах общества я должен остаться на своем месте и делать все, что в моих силах, для его администрации.
— А затем, в подходящий момент, занять его место, которое, конечно, куда более почетно, чем кресло покойного судьи Чейза.
Я безжалостно вонзил в него нож. Он считает меня простачком. Узнав каким-то образом о моих планах, он подумал, что, предложив мне то, что обещал Тилден, он заставит меня молчать относительно его связи с дочерью покойного верховного судьи. Но я не могу себе представить, как я или кто-то другой использует в политических целях этот роман. Только потерпевшая сторона, безумный сенатор Спрейг, может поднять шум — если захочет объединить свои усилия с Блейном или Тилденом, чтобы низвергнуть любовника своей жены… Все это следует обсудить с Биглоу.
Я никогда не узнаю, как собирался мне ответить Конклинг, потому что именно в этот момент подошел служитель и сказал, что сенату предстоит какая-то важная акция и посторонние должны удалиться.
Мы пожали друг другу руки со всей внешней обходительностью.
— Надеюсь вскоре вас увидеть, и княгиню, разумеется, тоже.
Несколько минут назад я спросил Эмму, говорила ли она кому-нибудь о моем желании получить пост посланника во Франции.
— Никогда, папа! Тем более в этой стране волков, или, поскольку мы в Африке, шакалов.
Но когда я передал ей, что сказал Конклинг, она сразу все поняла и смутилась.
— Извини, папа. Я проговорилась. Я обсуждала это с Кейт Спрейг.
— Боже мой!
— Это не так страшно. — Эмма попыталась меня утешить, поцеловала в щеку (меня слегка знобит, першит в горле). — Конечно, я не должна была никому говорить, но Кейт, вся в слезах, столько рассказала мне о своих делах, что мне показалось справедливым кое-что сообщить ей взамен. — Эмма перешла на французский. — Она мне сказала, что Конклинг женится на ней, если она каким-либо законным образом избавится от мужа. Я не знаю, как это точно делается, но…
— Однако ведь есть еще живая и здоровая миссис Конклинг, возделывающая свой сад в У тике.
— Знаешь, я ей сказала то же самое, и Кейт ответила крайне невразумительно на сей счет. А ведь она всегда выражается очень ясно и твердо. Она что-то сказала о разводе…
— …который положит конец карьере Конклинга.
— Я тоже так подумала, хотя, ничего в этом не понимаю. Должно быть, Кейт рассказала Конклингу, что была со мной чересчур откровенна.
Не могу сказать, что я возлюбил Конклинга за его попытку сделать из меня союзника или разоружить, однако его безудержная смелость, конечно, вполне президентская — нет, скорее королевская, а потому не вполне уместная в данное время и в данном месте.
Вечер, проведенный у родственников Джона, в семье Дэев, оказался чисто эпгаровским, но в конфедератском стиле. Хотя дом их сложен из кирпича, он показался мне подозрительно коричневым к концу вечера.
Как и великие ньюйоркцы, Дэи и прочие Реликты редко говорят о политике, по мере возможности игнорируя временных обитателей города — политических деятелей. Однако сегодня даже эти доподлинные — со знаком плюс — Реликты вынуждены были признать, что они заинтригованы скандальной историей Белнэпов. Они знали первую миссис Белнэп, вторую считали несколько безвкусной и, разумеется, осуждали коррупцию.
— В нынешней администрации не с кем поддерживать знакомство, кроме разве бедной кузины Джулии; ей, кажется, удается просто не замечать все неприятное. — Бедная кузина Джулия — это супруга Гамильтона Фиша, официальный обед в нашу честь в его доме нам еще предстоит.
— Презренное занятие — политика, — объявил мистер Дэй, коренастый мужчина с повязкой на одном глазу, которая делала его похожим на пирата. — Занятие на любителя. — На что шестилетний племянник, представляющий какую-то южную ветвь фамильного древа, пропищал:
— А я хочу быть сенатором!
Это вызвало всеобщий смех; мальчика немедленно удалили из гостиной, которая оказалась — несмотря на африканский антураж — точной копией любой из девяти нью-йоркских гостиных достопочтенных братьев.
Внешность миссис Дэй, несомненно, выиграла бы от повязки на одном, а то, пожалуй, и на обоих глазах, потому что эта несчастная страдает от какой-то странной глазной инфекции; она задала мне знакомый вопрос: «Почему вы не остановились в «Уормли»? Это единственное приличное место. Я всегда говорю: останавливаться в «Уилларде» столь же непристойно, как и служить в Капитолии — кругом все эти низкие людишки, которых видишь в общественных местах».
Я взмолился о снисхождении. Эмма не переставала улыбаться. Она вся просто сияла и улыбалась, когда Джон предложил тост в ее честь (я не сумел рассмотреть бутылочную этикетку, но, боюсь, вино было домашнего приготовления. Не от него ли меня лихорадит?).
— За мою будущую супругу! — Джон был пунцового цвета и застенчив, предлагая тост, чем, пожалуй, завоевал мою симпатию. Конечно, он влюблен в Эмму, а сильное чувство (даже в браке) достойно похвалы.
Когда дамы встали из-за стола, Джона и меня принялись развлекать десять вашингтонских джентльменов, все до единого Реликты, абсолютные южане по своим манерам и акценту, не говоря уже о политических убеждениях.
— Я проголосовал бы за шелудивого пса, если бы он баллотировался по списку демократов, — заявил один из них (не слишком лестное объяснение поддержки, которую он оказывает губернатору Тилдену). Хотя политика их не очень занимает, они гневно поносят Блейна, который в недавней речи высказался за лишение гражданских прав Джефферсона Дэвиса, бывшего президента бывшей Конфедерации. Что же касается республиканской партии, то она будет вызывать в этих людях отвращение до тех пор, «пока хоть один солдат федерального правительства будет стоять со штыком у Капитолия любого из южных штатов», — прогремел некий Реликт.
Любопытно, что и десять лет спустя этот конфликт так их волнует. Но ведь следы войны видны повсюду. Город окружают заброшенные форты; и временные уродливые здания, возведенные в качестве казарм, госпиталей и государственных учреждений, так и стоят по сей день. Кроме того, Дэи и их друзья — южане, а Вашингтон является олицетворением южного города, африканского по своей сути; весьма странное место для ведения войны против остального Юга. Достойно восхищения, что Линкольну так долго удавалось избежать покушения. И все же мне кажется странным, что даже теперь федеральные войска по-прежнему находятся в штатах Луизиана, Флорида и Южная Каролина.
— Этим летом я приглашен в Ньюпорт, — сказал мне Джон, пока остальные говорили о недвижимости, единственном предмете, который волнует кровь истинных Реликтов, поскольку многие из них живут продажей или сдачей в аренду домов презренным «проезжим» политикам.
— К Сэнфордам?
— Да. Они — она сказала, что вы с Эммой будете там в июле. Это правда?
— Полагаю, да. — На самом деле я еще не принял решения. Хотя мы с Эммой хотели бы погостить у Дениз, ни одного из нас не прельщает перспектива играть роль публики во время каждодневных непереносимых представлений Уильяма Сэнфорда. Я предпочел бы остановиться у миссис Астор и посещать Дениз как можно чаще. Увы, если не считать туманных намеков, приглашения от Таинственной Розы или ее верного дворецкого так и не последовало. Я сказал Джону, что наши планы еще не определились.
— Мои родители нервничают, — сказал Джон, нервно рассмеявшись. — Они находят, что Ньюпорт столь же отвратительное место, как и Лонг-Бранч, куда ездит президент.
— Высокие стандарты! — воскликнул я. (Уверен, что все дело в вине: у меня боли в желудке, и слабительное было бы весьма кстати.)
Когда мы присоединились к дамам, Дэй одарил нас образцами реликтового остроумия, призванного, вероятно, щекотать нервы и возбуждать смешанное общество.
— Почему, — спросил Дэй у Эммы, — черт так никогда и не научился кататься на коньках?
— Не научился чему? — Эмма овладела еще не всеми глаголами нашего языка.
— Кататься на коньках. Ну знаете, по льду.
— А! Ему хотелось покататься?
— Нет, не в том дело. Но предположим, что ему захотелось бы попробовать. Так почему же он так и не научился?
— Я озадачена, — ответила Эмма.
— Откуда ж, черт возьми, в аду лед?! — Дэй и реликтовые джентльмены гоготали над этим старым, я бы сказал, реликтовым анекдотом, а дамы неодобрительно кудахтали по поводу того, что в их присутствии в такой лукавой форме было допущено богохульство.
Эмма бесхитростно улыбалась. Сент-Гратиен, кажется, принадлежит совсем другому миру, для нас, скорее всего, окончательно потерянному.
2
События последних дней свалили бы любое парламентское правительство. На сегодняшний день администрация Гранта представляет собой сплошные руины, и поговаривают даже о том, что президент, возможно, подаст в отставку.
События разворачиваются с такой быстротой, что я превратился в своего рода пищущую машину, в которую Нордхофф закладывает нужную информацию. Он необыкновенно щедр. Но все-таки он пишет ежедневно, а я, слава богу, один раз в неделю.
Первого марта Бэбкок ушел в отставку с поста личного секретаря президента. Как всегда следуя неумному совету, президент только что назначил на место Бэбкока своего собственного сына. Видимо, Грант хотел сохранить Бэбкока, но Фиш заявил, что в таком случае президенту придется подыскивать себе нового государственного секретаря. Нищета, однако, Бэбкоку не грозит. Президент вознаградил его должностью главного инспектора общественных зданий Вашингтона, на которой Бэбкок сможет наворовать себе еще одно состояние. К счастью, правда, Бэбкока собираются привлечь к суду за взлом знаменитого сейфа в СенТг Луисе, и потому еще есть надежда упрятать его за решетку.
Нордхофф все эти дни ходит мрачнее тучи, хотя и доволен ходом событий. Коль скоро публика имеет возможность увидеть истинное положение вещей, авгиевы конюшни американской политики еще могут быть вычищены. Бедняга Тилден. Ему предстоит роль Геркулеса.
Второго марта Белнэп ушел в отставку с поста военного министра. Я сегодня был у них, а потому могу изложить их версию случившегося. Она значительно отличается от того, что, по мнению Нордхоффа, было на самом деле.
В ужасе от перспективы импичмента в конгрессе, Белнэп утром второго марта отправился в Белый дом. С ним был министр внутренних дел Захария Чендлер, близкий к президенту политик из Мичигана. О том, как развивались события, мне рассказал Нордхофф; все это довольно правдоподобно.
Если верить сторонникам генерала Гранта, президент был настолько поглощен делом Бэбкока, что ничего не знал об обвинениях, выдвинутых против Белнэпа… Даже воспроизведение этих слов на бумаге укрепляет меня в мысли о том, что если Грант не знал, то он и в самом деле деревенский идиот. Понимаю, что найдется немало людей, которые охотно зачислят его в эту категорию, но я сам к ним не принадлежу. Никакой идиот не мог продолжительное время командовать громадной армией, не говоря уже о том, чтобы победить сильного и изобретательного противника. Но изложу всю историю по порядку, как она сообщена мне Нордхоффом.
Незадолго до прихода Белнэпа и Чендлера министр финансов Бристоу (президентская Немезида!) прервал завтрак генерала Гранта, попросив его принять в полдень одного нью-йоркского конгрессмена, который хочет изложить президенту подробности белнэповского скандала. Генерал Грант согласился его принять.
Спрашивается: упомянул ли Бристоу, зачем конгрессмен хотел видеть президента? И если да, то президент, выходит, знал, что Белнэпу грозит импичмент. Это ключевой вопрос.
Бристоу уходит. Президент просит подать экипаж, чтобы ехать в студию художника, который пишет его портрет. Как раз в тот момент, когда генерал Грант спускается из жилых комнат Белого дома, посыльный говорит ему, что военный министр и министр внутренних дел срочно хотят его видеть. Они ждут в Красной гостиной. Президент направляется к ним.
Белнэп заявляет, что хочет немедленно уйти в отставку с поста военного министра, бормочет при этом нечто нечленораздельное. Чендлер говорит все в открытую, хотя и не совсем честно. От его слов у Гранта складывается впечатление, что Белнэп вынужден уйти в отставку, дабы огородить свою жену, которая замешана в чем-то не вполне законном. Не возвращаясь в свой кабинет, Грант посылает за своим сыном Улиссом и просит его написать письмо о принятии отставки Белнэпа, затем рвет его в клочки (письмо вышло чересчур холодным), пишет сам новое письмо и подписывает его. Белнэп и Чендлер уходят.