– Неправда, – вяло протестую я. – Хочу. Хочу жить как нормальный человек, хочу, чтобы деньги были, хочу…
– Так давай приведем твое хочу в полную боевую готовность, – говорит Лена, сев ко мне на колени и поглаживая, – и ты выстрелишь, как настоящий мужик. Понимаешь, о чем я?
– Примерно, – отвечаю я.
– Кто-то знает, что ты это делаешь? Ну, пишешь рекламу несуществующих книг?
– Никто, кроме матери, – признаюсь я.
– Что она говорит по этому поводу? – интересуется Лена.
– Говорит, что я полный дурак.
– Она не права, – серьезно говорит Лена, – ты не так прост, каким хочешь казаться, милый.
– Я прост, как лицо Микки-Мауса, – говорю я печально. – Которого попросту нет.
– Возьми себя в руки, – резко говорит она. – Будь мужчиной.
– Трудно это делать, когда тебе поручили место Матушки Енотихи, – сетую я. – Да и потом, мне гораздо больше нравится, когда ты берешь меня в руки. М-м-м-м…
– Ты прямо как Илья Муромец чертов, на печи валяешься уже тридцатый год, – говорит Лена. – А у тебя ни денег, ни семьи, ни жилья, ни цели, ни смысла.
– Ну, – признаю я.
– Так пора начинать двигаться, малыш, – говорит она, – м-м-м-м-м, двигаться во всех смыслах.
– О, – говорю я и пытаюсь прижаться губами к ее груди, но Лена перехватывает мне голову и глядит в глаза.
– Напиши пьесу, – говорит она.
– Что? – еще не понимаю я.
– Эту чертову пьесу. Для чертова представления в чертовом парке с чертовым колесом, – говорит она. – Не делай вид, что ты снова не понял. Я говорю о пьесе, которую хочет директор.
– Он хочет сценарий шоу, – помедлив, отвечаю я.
– Плевать. Напиши сценарий шоу, а потом слегка переделай его в пьесу. Разве не все они так делали, эти писатели? Этот… Шекспир, например? Писали себе книжку, а потом снимали по ней фильмы, ну, или в то время, когда камер и пленки еще не было, ставили по ней спектакль.
– Все было, – кашлянув, говорю я, – несколько иначе, хо…
– В общем, напиши пьесу, – говорит Лена. – Ты можешь.
– Мне страшно, – честно признаюсь я.
– Ты подавал надежды, – говорит она. – Твоя мать соизволила со мной поделиться. Да и от директора я слышала.
– Это было давно. Боюсь, я не состоялся, – мрачно делюсь я и пытаюсь приподняться, но она не дает.
– Давай, – запрокидывает Лена мне голову и приближает лицо вплотную. – Давай. Напрягись, чтоб тебя. Не все же из тебя выветрилось.
По сусекам помети, по амбарам поскреби. Выжми все, что можешь. Напиши пьесу.
– Ради чего? – вяло спрашиваю я. – Чтобы эта сволота, ну, я о директоре, ты поняла, заработал на мне еще денег? Да и не верю я в то, что смогу.
– Сможешь, – сухо говорит она. – Потому что это принесет прибыль не ему, а нам.
– В смысле? – переспрашиваю я.
– Послушай, – говорит она, – я говорю и о том, что мы можем с тобой сделать вдвоем.
– Я об этом и думаю, – я пытаюсь вырваться, чтобы наконец…
– Да нет, – говорит она. – Я о деньгах. О куше. Куше, который мы с тобой, малыш, можем сорвать в этом году, в этом парке.
– Вот как? – говорю я, все еще глядя на грудь.
– Отвлекись! – встряхивает она мою голову. – Я говорю не о фантазиях, которыми ты вечно забиваешь себе голову. Писать анонсы ненаписанных книг – это, конечно, здорово, но этим можно заниматься еще тридцать, сорок, сто лет!
– Ну, насчет ста не уверен…
– Ты понимаешь, о чем я, малыш. Так вот. Не нужно ждать ста лет. Мы можем заработать денег прямо сейчас. И не просто хапнуть кусок, который переварим за пару месяцев. Я говорю о настоящем куше.
– Как это? – спрашиваю я.
Она встает и поворачивается ко мне спиной. Говорит в лунное окно:
– Мы можем стать владельцами парка аттракционов.
22
Буквально за пятнадцать минут я успеваю поверить в чудо.
Ну и ну, говорю я себе. Ну и ну, говорю я Луне. Ну и ну, говорю я Елене.
Диспозиция такова: оказалось, что директор парка аттракционов, почтенный мужчина, питает страсть к занятиям предосудительного рода. И речь идет вовсе не о походе с проститутками в баню или, там, сеансе эксгибиоционизма на вечерних променадах в парке. Все гораздо хуже. Хуже вообще и лучше для нас с Леной, конечно. Дело в том, что наш директор – грязный извращенец!
– Я на это внимание обратила еще два года назад, – рассказывает мне Лена, свернувшись на табуретке у батареи, она вообще любит, где теплое, ну прямо кошка, а не Мать Енотиха. – Повела в парк на аттракционы племянницу. Девочке было двенадцать. Двенадцать с половиной, если точно. Хорошенькая, уже не ребенок, еще не…
– В общем, почки набухают, – прерываю я. – Так?
– Ага, – кивает она.
Мы сдержанны, холодны и спокойны. Ведь мы говорим о Деле.
– Мне как будто обожгло руку, – говорит она. – А я держу ее на плече малышки. Ну, ты знаешь, как оно бывает. Ждешь в очереди и берешь ребенка под крыло. Опеку. И тут – этот ожог. Я оглянулась, за нами он. Метрах в двух.
– Я готова всем на свете поклясться, – клянется Лена, – что он отпрянул, а на самом деле стоял вплотную к нам. Когда я говорю, что мне обожгло руку, я имею в виду вовсе не взгляд и тому подобную мистическую чепуху. Нет, конечно. Обожгло натурально. Чем-то горячим.
Я глянула на него мельком и поняла. Это было дыхание. Он выдохнул, когда отпрянул.
– В общем, с тех пор я постаралась приходить в этот парк почаще. Была раз двадцать за полгода, наверное. Каждый раз старалась притащить с собой подружек. То ту, то эту. Все как на подбор. Ну, а одеваются сам понимаешь как.
– Да, – киваю я, – чулки, ботфорты и топик, тонкие сигареты, парикмахерская и коротко стриженный молодой человек на – «вольво», и все такое.
– Ты наблюдательный, – говорит она, – прям писатель.
– Не будем о грустном, – прошу я.
– Ладно, – продолжает Лена, – в общем, я специально как бы проверяла, обратит ли он на них внимание. Нет! Ни разу. Ну, а когда в радиусе двадцати метров появляется девочка лет десяти-тринадцати, он, чтоб его, буквально меняется.
– Не заметил… – неуверенно говорю я.
– Я заметила, – жестко перебивает Лена, – и пока этого достаточно. Слушай дальше. Он вокруг малолеток просто как волк рыскает. Круги наворачивает. Что самое интересное и что очень нам поможет, не только рыскает…
– Ты хочешь сказать?.. – спрашиваю я.
– Я хочу сказать, что иногда наш директор, почтенный бизнесмен и все такое, – усмехается Лена, – потрахивает малолетних девочек прямо в парке аттракционов.
– Гм, – говорю я. – Ты своими глазами видела?
– Я видела, как девочка заходит с ним в павильон, а выходит с мутным взглядом в примятой одежде, блестящими губами и раскрасневшаяся. Не раз видела.
– Но как?! – поражен я.
– Пару из них я определила. Дай мне сигарету. Прикури. Спасибо. Так вот, парочка – это из соседнего района, где общежития.
– Да, – говорю я, – наш кишиневский Гарлем. Допускаю.
– Еще одна выглядела как бродяжка, – перечисляет Лена, взмахивая красным огоньком в длинных пальцах, – а вот две-три были явно, что называется, из приличных семей.
– Но?.. – недоумеваю я.
– Всякое случается в жизни, милый, – говорит Лена, – и они в любом случае жертвы, а он насильник. Возможно, он кого-то покупал, кого-то шантажировал, кому-то угрожал. Поверь мне. Есть тысяча и один способ заставить маленькую девочку пойти с Плюшевым Другом в пустой павильон и заставить ее там сделать чмок-чмок. Как минимум. А если ей уже встречалась пара таких умников, то можно и совершенно безбоязненно не ограничиться только лишь чмок-чмок, а провернуть еще и чпок-чпок. Возражения?
– Никаких, – смеюсь я, подняв руки. – Дальше.
– В общем, я вычислила его, – говорит Лена, – но доказательств у меня не было, потому что он не совсем уж дурак. Девочек водит в заброшенный павильон, напялив на себя костюм. Пару раз в Снупповом костюме был, один – Сказочным Принцем, разок – Мушкетером. Но я по походке и осанке определила. К тому же в те дни, когда я его видела в том или ином костюме, работник, который в нем ишачит, отсутствовал.
– Ого, – с уважением говорю я. – Ты прямо детектив.
– Ну, не совсем, – выдыхает Лена дым носом, – потому что когда я поняла, что директор парка педофил, грязный, чтоб его, педофил, я не пошла в полицию и не отнесла заявление. Не обратилась в Комитет Защиты Прав… как там дальше? Не забила тревогу. Не сделала почти ничего.
– Почти?
– Да, кроме того, что устроилась сюда работать.
– То есть, – медленно говорю я, – ты устроилась на работу, чтобы…
– …проследить за этим козлом, получить доказательства, прижать его к ногтю, ну, или к стене, выбирай, что нравится, – продолжает Лена, – и начать его шантажировать.
– Ага, – киваю я. – Мы можем попросить у него кучу денег.
– Нет, милый, – улыбается она. – Деньги, они как снег. Тают. Сколько их ни есть, всегда тают. А мы можем попросить у него то, что постоянно производит кучи денег. Сам парк аттракционов.
– Ого, – говорю я. – Ничего себе размах.
– Конечно, а почему нет? Это несущественно при постановке вопроса «или в тюрьму навсегда?».
– Верно, – соглашаюсь я. – Мы получаем парк и сдаем его в полицию.
– Нет, что ты, – снова улыбается она, – что мы скажем? Вот педофил, у которого мы шантажом отобрали бизнес, возьмите-ка его за задницу так, как он брал за нее девочек, которым нет еще шестнадцати, ага?
– Да, – говорю я, – но тогда получается, что…
– …что мы получаем парк на наше имя, все: все активы, все деньги, все счета, все оборудование и, что самое главное, землю, – продолжает за меня Лена, – а взамен отпускаем нашего жизнелюбивого поклонника современного менеджмента и корпоративных гимнов на пенсию. Отпускаем с почестями, устраиваем прощальную вечеринку, дарим вазу. Все должно быть как по маслу. И он уходит. Варить себе кашку, гулять по утрам с собакой в парке, читать свежую прессу в муниципальной библиотеке…
– …гоняться за малолетними девочками в парках, – угрюмо заканчиваю я.
– Это уже не наши проблемы, милый, – говорит Лена.
В лунном свете ее лицо выглядит чуть менее полным, чем оно есть на самом деле. Подбородок заострился, и глаза блестят, как у кошки. Я прекрасно понимаю, что ее воля в сравнении с моей – как Мохаммед Али в лучшие его годы на ринге с одноруким пожилым диабетиком. Да и, в конце концов, все это действительно не мои проблемы. Я киваю.
– Отлично, – говорит она, не отрывая от меня глаз. – И еще я хочу, чтобы ты начал писать пьесу. Ну, или сценарий шоу. Как тебе угодно.
– А это еще зачем, ведь мы…
– Нужно глядеть не на один шаг вперед, милый, – терпеливо толкует она мне. – Ты думаешь, мы срываем куш и все, отдыхаем. Как бы не так. Это все равно что отхватить магазин в разгар сезона. Ну, получишь ты его, и? Нужны ведь и товары. Оборот.
– Да, – я, кажется, начинаю понимать.
– Мы не просто отхватываем парк, но еще и снимаем огромные сборы. Но для того нам на самом деле нужно хорошее шоу. И напишешь его ты. С энтузиазмом.
– Потому что напишу его для себя, – заканчиваю я.
– Правильно, – улыбается она, и я чувствую себя хорошим учеником.
Встаю, подхожу к ней и тяну за плечи наверх. Сажаю на подоконник. Вхожу и чувствую себя победителем. Крутым парнем. Да уж. Пора.
Только такие Белоснежке по нраву.
23
– Матушка Енотиха, здравствуй!
– Привет, малыш, ах-аха, привет масипусенький, привет, мой мааа…
– Мама, мама, а почему Матушка Енотиха говорит как дядя?
– Малыш, ты что-то спутал, милый. Ты явно что-то спу…
– Говорю тебе, она говорит как дядя!
– Послу…
– Ну, что ты, малыш, разве Матушка Енотиха, разве твоя любимая Матушка Енотиха, разве она может бы дя…
– Да, да! Ты же все это говоришь мне голосом дяди, дядя! Какая же ты Матушка Енотиха?! Матушка Енотиха тетя! Тетя!!! А ты дядя!
– Но послушай, малыш, ведь часто бывает так, что тетя говорит голосом дяди, и на…
– А я хочу, чтобы Матушка Енотиха была тетей! Проваливай из тела Матушки Енотихи, ты, гадкий дядька!!!
– Малыш, послушай, малыш, хочешь, я спою тебе песенку и ты сразу поймешь, что я тетя? А? Матушка Енотиха. Тетя. Твоя любимая Матушка Ено…
– Не надо песенку! Я все равно тебе не поверю. Получается, это такой же фокус, что и с Дедом Морозом?
– Дед Мороз есть, малыш, ну, что ты.
– Деда Мороза нет! Есть только дядя Гена, который напялил на себя твой красный халат и мочалку на лицо! Я знаю, я все видел!
– А пото…
– Да-да-да!!! Я все видел!!! А еще он с тобой лежал в кровати, я видел!!!
– Ма…
– Послушайте, утихомирьте-ка вашего мальца, поч…
– Не смейте со мной так разговаривать! Не смейте хамить малышу! Или я сейчас администрацию вызову.
– Мамочка, мамочка!!!
– Малыш, слушай, я пою!
– Малыш, слушай, он поет!
– Ладно, я слушаю.
Я становлюсь перед маленьким шантажистом и начинаю делать гимнастику. Руку вверх, вторую руку вверх, руку на бок, вторую на бок. Дрыг-дрыг ногами. Обычные танцы девчонок с пуфиками на руках. Проблема в том, что я мальчишка. Лет тридцати, без пуфиков и в огромном, адски жарком – сегодня в городе плюс тридцать четыре по Цельсию, и здесь остались только такие психи, как этот малыш и его мамаша, – костюме Матушки Енотихи.
– Раз-два-три, раз-два-три, – тонким голоском пищу я, – свои руки подними, раз-два-три…
– Гы-гы, да! Это голос тети! – радуется засранец.
– Вот видишь, малыш, – радуется мамаша, которую тот явно затерроризировал, а нечего хахалей к себе домой при ребенке водить, думаю я и подскакиваю.
– Наш мы танец начинаем, руки в боки упираем! – пищу я так, будто мне на яйца наступили, да так, в общем-то, оно и есть, потому что из-за жары и пота яйца приклеились к ляжке, в буквальном смысле приклеились, и при каждом прыжке штанина грозит их оторвать, боже ж ты мой, вот когда я стану настоящей Матушкой Енотихой…
– Ыы-ы-ы, – малыш копирует мои неловкие движения, и я вспоминаю, как директор, которому жаловались на неудобство костюмов, говорил: вы кретины, стадо кретинов. Так и должно быть, этих детей и их родителей при виде ваших неловких движений должно переполнять чувство полноценности, понимаете вы?
– Танец вместе мы начнем, а потом уж отдохнем! – хриплю я, мечтая о глотке воды, любой воды, холодной, теплой, газированной, с солью, сладкой, оранжевой, красной, бесцветной, даже стакан мочи я бы сейчас тяпнул, лишь бы была прохладная.
– Вот с тобой мы кувыркнулись, а потом перевернулись, – благодарю я мысленно Микки, который сочинили эту хрень, когда еще был в состоянии что-то сочинять.
– Ух ты, совсем как тетя! – верещит сорванец и начинает бешеный танец индейца вокруг тотемного столба, причем столб я, остается надеяться, что я не получу в задницу топор, с такого мальца станется…
– Осторожнее, милый, ты закружишь Матушку Енотиху, – просит мамаша тонким, вот кому не нужно притворяться, голоском и я сдвигаю башку Енотихи, чтобы увидеть ее толком, и столбенею, потому что мамаша прекрасна, как выжимка из ста тысяч фотомоделей.
– Ничего с ней не случится, – резким, как у наглой приблатненной вороны, голосом отвечает малец и продолжает скакать, зажав в руках мои огромные мягкие пятерни, – скок-скок, прыг-скок!
– Гляди, малыш, – тонко пищу я, – да там сам Снуппи-Дог!
– Сам Снуппи-Дог?! – спрашивает он. – Сам?
– Конечно! – тоненько ору я. – Сам Снуппи-Дог, собственной персоной! А ну-ка, бегом к нему!
– Ааааа, – с ревом несется к Снуппи малец.
– Аааа, – протяжно стонет Снуппи, с ненавистью глядя на меня из прорезей для глаз.
Сосватал-таки, читается в этих прорезях. Прости, Снуппи, думаю я и отскакиваю, пропуская мимо целую группу из младших классов, которых привела группка родителей. Малыши держатся за руки и похожи на большую гусеницу с головами на спине вместо щетинок. Дожидаюсь, пока группа пройдет, и приваливаюсь к другой стороне каруселей. Пытаюсь отдышаться.
– Возьмите платок, – сочувственно говорит мамаша.