Моя мать в это время пыталась сложить свою судьбу из случайных деталей. Как я понимаю, она забеременела достаточно поздно. От кого, не очень понятно. Судя по смутным – конечно, иных мне и не выдавали – намекам бабушки, это был человек, которого мамаша тоже давно знала. Но вроде не сокурсник и не соученик. Кто же это был?
Какой-то хер, как говорит мой кореш Снуппи.
И вот, в результате получился я. Папаша куда-то пропал. Единственный раз, когда я получил от матери внятный ответ на его счет, был какой-то Новый год. Мы сидели в гирляндах, мандаринах, надутые, скучали друг с другом, как обычно. Я вдруг спросил ее, где папа. Он уехал на Север зарабатывать деньги, сынок, сказала она, да забыл о нас. Я был достаточно взрослый для того, чтобы она могла это сказать. Должно быть, подумал я, он погиб на войне. Или он летчик-испытатель. Ну, был. И она не хочет огорчать меня тем, что он погиб. А может, фантазировал я, он сидит в тюрьме за Ужасное Ограбление Банка. И на нем кандалы и наручники, и цепи, и он в высокой башне, но роет из нее подкоп ложкой и рано или поздно вырвется оттуда и придет к нам.
Судя по его отсутствию до сих пор, ложка сломалась.
Ну, да и ладно. Должно быть, мы очень смешно тогда выглядели. Мать и сыночек, оба сидят, разинув рты, рядом. И в то же время сидят далеко, бесконечно далеко друг от друга. Вложи им каждому в рот по мандарину, они бы и того не заметили, ха-ха. Я как-то спросил свою мать, о чем ты постоянно мечтаешь? Она посмотрела на меня мутно, как будто на чужого – да мы такими и были, если помните, – и сказала, что ни о чем.
Сдается мне, так оно и было.
Мамаша меня не баловала, но и не зверствовала, в общем, была обычной матерью, а я обычным ребенком. Когда Союз рухнул, она стала торговать на рынке обувью и достигла определенного прогресса. Нам хватало не только на еду, но и на оплату коммунальных счетов. Матери предлагали расширить бизнес и, как тогда говорили, «подняться», но она, скрестив руки на животе – который становился, признаю, все больше – и, глядя в небо, отказывалась. Она никогда не шла к чему-то. Она просто жила.
Теперь я понимаю, что во всем копирую свою мать.
Должен же я копировать хотя бы ее.
Раз уж у меня нет отца, которого я мог бы копировать.
Шли годы. Мать жила, а директор – бился. И он выиграл схватку, разбогатев. Когда он случайно встретился с моей матерью в городе – а девяностые порвали нити между многими, очень многими, – то они мило побеседовали. Я как раз закончил школу и валял дурака. Она попросила пристроить меня на лето кем-нибудь. Он ответил, что может только Крохой Енотом. Так что, в некотором смысле…
Он все равно мой отец, так ведь?
20
Белоснежка, о, Белоснежка, любовь моя. где ты была предыдущей ночью? в чьей постели спала? я знаю, ты невинна. ты будешь весталкой всегда, даже когда стадо самцов пройдется по твоей белой, по твоей нежной, по твоей в синих прожилках под матово-розово-пушисто-сладкой кожей груди.
да, мы разные. как насекомое и рыба или птица и подземный червь. мы представители разных миров. два разных вида. у нас разные системы координат. как у шмеля и хамелеона, к примеру. но что-то же есть у нас общего, раз я хочу спать с тобой. ты как запах весны на улице, пыльной от зимней грязи, которая уже высохла, но еще не смыта дождями. ты как сверло дантиста, ты где-то глубоко в моей глотке, ты крошишь мои зубы, дробишь мою эмаль, наполняешь мой рот слюной и вкусом гари. ты словно ад, поднявшийся из-под земли, чтобы спалить мою душу.
о, милая. я хочу взять тебя, я хочу воткнуть в тебя свою руку. хочу вывернуть тебя наизнанку, как кожаную перчатку. вывернуть твоим мягким мехом, твоим нежным ворсом, наружу. лежа на кровати, с Матушкой Енотихой в одной постели, я часто думаю о том, – да нет, я знаю, я уверен просто, – что вся твоя изнанка покрыта мхом мясистого ворса. звезда моя, те, кто нашел эту рифму для тебя, шутники и живописцы общественных туалетов, они и не понимали, как точны были. ибо у вас – тебя, моя пульсирующая страсть, моя Белоснежка, и звезды – есть то, что вас объединяет. свет. мягкий свет, излученный в галактику. пульсирующее мерцание. глубина утробы. мясо Горгоны. плоть Сатаны. лазейка во времени. путешествуя по твоему нутру, никогда не пойму, сколько веков прошло с тех пор, как я спустился с веревкой, фонарем и ножом в эти кривые пещеры. чавкающие полы, осыпающиеся от эрозии стены. твоя дыра. о, твоя дыра. с потолка твоих крыш опустятся, вереща, сомны летучих мышей. вдалеке будет капать вода, Белоснежка…
та самая вода, которая каплет из тебя, когда жадный юнец запускает руку в твои трусики, обжимая тебя на перевернутой лодке. она точит тебя. меня не обманешь: когда я наконец дорвусь до тебя и запущу туда руку, о! всю пятерню, ты вот-вот распалишься, и миллионы декалитров теплой мутноватой жидкости хлынут по тебе. навстречу мне, моему фонарю, веревке и ножу. крысы будут пищать, летучие мыши – биться, но жидкость прочистит тебя, и я погибну, чтобы разложиться в тебе под слоем твоей течки. перед тем как уснуть, я увижу оранжевый всполох прошедшего. где-то за поворотом слева – о, Белоснежка, я продам душу за твои бедра – я услышу крик еще одного несчастного, который рискнул. он умрет не как я, не как твой слуга и смиренный философ. умоляю тебя. дай мне соскользнуть в глубину твоих труб. дай ухватиться за жесткую складку между тобой и зловонным отверстием задницы. дай мне вцепиться в нее зубами, и так, на весу, пережить Ледниковый период, плейстоцен и Столетнюю войну.
о, Белоснежка! латники будут рычать и вырезать друг другу сердца, а я буду висеть, держась за тебя лишь зубами, и сглатывать теплую слюну пополам с твоим потом. этот сладкий коктейль даст мне сил. милая, о, милая, дай мне. ощупывая твои стены, по колено в воде твоих шахт – она все пребывает, – я плещу желтым маслом лампадки. ты будешь сжиматься, ведь масло горячо. безмолвная, безликая дыра – она твоя праматерь, Белоснежка, и я засажу тебе в нее. в рясе белья, в кружевах бинтов. тебя кромсают, тебя начиняют, к тебе можно отнести любое слово любого языка праматерей и богов, тебя обоняют, к тебе ластятся, ты есть все.
только дай мне, и я напишу об этом книгу, лучшую книгу в мире. это будет книга, которую я вырежу тупыми ножами на внутренней стороне твоих бедер. на изнанке лона. я начну свое путешествие в тебе, робко заглянув внутрь: поначалу не будет страшно. розовые стенки у входа, кажется, будут светится сами. но уже за вторым кольцом – чтобы пройти в него, мне следует будет победить рыцаря в костюме Домино, а за ним еще одного, в костюме Микки-Мауса – наступит тьма. шелест листвы и безразличное сопение топки – ты будешь издавать его звуки, она сможет говорить. под моими ногами взорвутся противопехотные мины. откуда-то побегут вьетнамцы со штыками наперевес. и лишь пауки, закидавшие потолки твоих шахт комками сетей, спасут меня, протянув мохнатые лапы. я отвернусь от безвкусных теней, которыми ты наводнила себя, как старый лорд – заброшенный замок. я буду лизать твои лики, я стану утопать в тебе по колено, как путник – в болоте, я постепенно смиряюсь с погибелью к тебе. я познаю смирение животного, которое пожрал хищник. в тебе, благодаря тебе, во имя тебя, и да будь благословенна, дыра Белоснежки. благодаря тебе я узнаю, что значит признать поражение, а не потерпеть его. что значит умирать достойно. и не пытаться выдохнуть перед тем, как уйти в жижу с головой, напротив, я научился делать это с выдохом. ты мой путь и мой логос, мой смысл и мое небытие. благодаря тебе я хочу познать суть вещей, Белоснежка.
и лицо мое обретет покой.
знаешь, я мечтаю сжать тебя намертво. хочу нарисовать карту твоего юного и узкого лона. я чувствую себя Таинственным Кормчим – тем самым, что втайне ото всех открыл Адмиралу пути прохода в Великую Азию, на поверку оказавшуюся Америкой. ветер странствий стучит в мое окно, свежий соленый запах твоего нутра – запах вяленой рыбы, летучей рыбы, морских брызг и грязной пены портового прибоя – будоражит мне ноздри. я тщательно вычерчу карту и подарю тебе.
я сплю с Леной, но мечтаю залить в твое нутро самый благородный металл планеты – серебро – и повесить потом слепок твоей дыры на самом видном месте моего сердца. я мечтаю вырезать в своем сердце тайник, чтобы хранить в нем твои скоромные губы. я бы вырвал их, и засушил, как крылья таинственной ночной бабочки – говорят, когда такая прилетает в дом, кто-то непременно умрет, – я бы выжал тебя, как губку, и залил твои соки во флаконы самых прекрасных в мире духов, которые от этого стали бы еще лучше. я бы разорвал твои ягодицы надвое – как проголодавшийся охотник подстреленную и поджаренную дичь – и закусил ими после глотка вина. я бы построил ради твоей дыры Храм и убивал там пленных каждое утро ножом из яшмы.
прошу тебя, дай мне. я не буду даже ревнив. мне бы не было даже жалко делиться тобой с кем-то. разве Земля бывает чьей-то? а твоя дыра это и есть Земля. миллионы лет прошли, а мы все те же, милая.
миллионы лет. колесо, плуг, земледелие, накопительство, появление денег, мифы, песни, культура, Джоконда, моя пресветлая мразь, рыба в кольцах прожаренного лука, кольца, кольца, кольца: окуни, схватившие белыми ртами солнечные лучи, питекантропы, неандертальцы, и все это в тоннах заварного крема, пласт культуры, культурные пласты, археология, Шлиман, Троя… он верил в свою мечту, поэтому добился своего, мальчики, а сейчас пойдемте играть в регби – это укрепляет мышцы и тренирует командный дух, вы же одна команда; семьсот тысяч лет, Колумб проплывает мимо Португалии: мой Адмирал, как вы думаете, у нас что-нибудь получится, сожгите этого проклятого Бруно, Энштейн? выпустите этого жида; коммунисты для нас хуже побежденного Гитлера, давайте дадим кредит этим черножопым, терроризм, бомбы, культура, миллионы книг, миллиарды тел, сотни миллиардов килограммов человеческих тел, ставшими испражнениями – все это прошло, пронеслось за миллионы лет по планете, как вихрь.
а мы – все те же он и она, что и миллионы лет назад.
я люблю тебя.
21
Детектив «Прощание в Стамбуле» – самое значительное событие в мире литературы за последние несколько лет! Героя этого захватывающего романа – молодого криминального репортера – обвиняют в преступлении (соучастие в поставке крупной партии наркотиков). Герой и правда виновен. Бросив работу в газете, он помогает коррумпированному полицейскому продать большую партию конфискованного героина. Но вся операция давно уже была «под колпаком» у Интерпола…
Совершив сделку со следствием и избежав тюрьмы, герой в спешке бежит из родного провинциального городка в Стамбул. Дома его уже ничто не держит – ведь совсем незадолго до неприятностей с законом в автокатастрофе погибает его любимая девушка, Анна-Мария.
Лежа на стамбульском пляже, герой вспоминает историю своих отношений с Анной-Марией. И внезапно понимает, что Анна-Мария и история с наркотиками – тесно связана. Как? Герой сопоставляет факты, вспоминает, что Анна-Мария появилась в его жизни незадолго до того, как он стал соучастником преступления…
Случайность это или нет? И жива она или нет? Не была ли ее смерть инсценировкой?
Герой распутывает преступление, опираясь лишь на воспоминания.
Роман – жесткий детектив с элементами эротики…
…Повесть «Любовь это» – настоящая сенсация в мире современной прозы! Повесть состоит из 33 (по числу букв алфавита, и названные соответственно, от А. до Я) ироничных историй о любви с неожиданными концовками.
Крестьянин топит в бочке с вином горячо любимую жену; православный священник, влюбившись, дает обет католического целибата; смотритель зоопарка влюбляется… в зебру; разносчик пиццы становится любовником жены криминального авторитета города; брат убивает возлюбленную брата за то, что девушка не позволяет им уйти в партизаны…
Совершенно разные, все эти 33 истории тем не менее оказываются связаны между собой (то есть все это оказывается одной историей – любовной)…
…Повесть «Самокат» – один из ярчайших текстов последнего десятилетия в мировой литературе. Что это? Это повесть о молодом безалаберном мужчине – прожигателе жизни, – у которого остаются от жены, умершей во время родов, ребенок и ее дневник.
И о том, как герой, читая дневник покойной жены, влюбляется в нее по-настоящему и меняется – становится не просто биологическим, а настоящим отцом. Роман, с которого начинается покорение читателя автором, «Самокат» нарочито и якобы автобиографичен, весел, мудр и трогателен одновременно. Журналист без стыда и совести, пижон, разгильдяй и вообще малоприятный тип становится в одночасье отцом-одиночкой, и именно с этого момента начинается настоящая жизнь с положенными ей подвигами и приключениями. Ну и с прекрасной дамой в придачу!..
Закончив писать, я разминаю руки. Вот так вот вам, мудаки! Ха-ха. Получайте, блин.
Посмотрим, что вы на это скажете, думаю я. Уроды, бляха, говорю я.
Быстро пересматриваю письма и запечатываю каждое. Пишу на конвертах адреса издательств и откладываю бумаги на холодильник. Иду спать. А ночью выхожу выпить воды на кухню и замираю. Над столом, читая мои письма в издательства, сидит, подсунув одну ногу под себя – излюбленная поза, – Матушка Енотиха.
– Эй? – говорю я.
– Ой, – говорит она, ничуть не смутившись. – Слушай, что это такое-то, а? Что это за фигня.
– Синопсисы, – говорю я, – усевшись напротив нее. – Типа короткое содержание книги. Такие отсылают в издательства, чтобы они решили, нужна им книга или нет.
– И?
– Что? Оказались им нужны мои книги или нет? Судя по всему, пока нет, – говорю я.
– Я не об этом, – испытующе глядит на меня Лена. – Я имею в виду, и где же они, эти твои книги? Человек, который что-то пишет, он ведь должен хоть время от времени сидеть за письменным столом, так ведь? Что-то там писать. Черкать. Ну, как эти. Пушкин, там, или Толстой.
– Спасибо за сравнение, – говорю я.
– Да я и не сравнивала, – спокойно отвечает она. – Так где они? Твои книги, рассказы о которых ты шлешь в издательства?
– Их нет, – говорю я.
– Так, – задумчиво наклоняет Лена голову. – Давай еще раз.
– Ладно, я объясню, – говорю я. – Есть сотни тысяч мудаков, которые мечтают напечатать книжку какую-нибудь. Стихов или говенной прозы. Лесбиянки, отцы-одиночки, сторожа, школьники, пиар-менеджеры, инженеры, бизнесмены, журналисты, проститутки, дворники, баптисты, танцо…
– Я поняла. Дальше.
– Ага. В общем, каждый второй хочет видеть себя писателем. Что самое забавное, они и правда пишут. Пишут книги. Как правило, одну. Ну, а потом начинают бомбить издательства этими книгами. И всем им приходит вежливый ответ.
– Да? – поднимает брови Лена.
– Будьте добры, пришлите нам краткое, листов на десять, описание вашего текста, чтобы мы могли решить, подходит он нам или нет, – цитирую я.
– Так, – кивает Лена.
– И, конечно, тексты этих несчастных придурков им никогда, слышишь, никогда не подходят, – объясняю я. – Получается…
– Что они писали свою книгу зря, – заканчивает Лена.
– Умница, – киваю я. – Так вот. Я знал об этом еще до того, как начал писать свою первую книгу. И тогда я сказал себе. Эй, парень. А почему бы не поставить все с головы на ноги? Почему бы тебе не написать сначала синопсис, а уж потом, если издательству книга подойдет, саму книгу. А?Ну, какой смысл ее писать, если ты не знаешь, подойдет ли им сюжет, история или нет.
– Неглупо, – признает Лена.
– Ну, вот я и стал писать синопсисы и рассылать их по издательствам.
– Как давно ты этим занимаешься? – спрашивает Лена, закурив.
– Наверное, около года, – признаюсь я.
– Зачем?
– Просто надоело побираться. Хочу денег.
– Так, – смотрит она на струйку дыма в лунном свете, – а твоя идея посетила тебя сразу после школы.
– Ага, – говорю.
– То есть четырнадцать лет ты ни хрена не делал и не шел к своей цели, – улыбается она. – Ну и ну. Мне достался мужчина, который ничего не хочет.