— Это необычное может коснуться и эсэсовцев?
— Уверен! Понимаете, они, в сущности, открыты. Наш противник понимает, что примерный район их сосредоточения нам известен — скрыть его трудно. Техника есть техника, плюс партизаны. Он прекрасно понимает, что поднять и передвинуть такую махину, как немецкая танковая дивизия, незаметно почти невозможно. А может потребоваться. А он — умный. Значит, придумает нечто необычное. И еще. Мне кажется, он разгадает наш финт с группой Матюхина. Наш почерк он, видимо, тоже знает и понимает, что, будь он на нашем месте, он бы не преминул под этот шумок заслать в тыл противника свою группу. Ситуация получилась отличная.
— Вы считаете, что группа Матюхина засечена?
— Еще не считаю. Понимаете, сегодня нашему противнику пришлось расследовать и оправдывать провал операции. Значит, подумать о Матюхине у него не было времени. Кроме того, предыдущую ночь он наверняка не спал. Мозг притуплен. Думаю, что утром он окончательно разберется — уже не для начальства, а для себя — в случившемся и подумает о Матюхине. Вот такие пироги. Ситуация серьезная.
Они чокнулись, и Лебедев понял, что пришло время уходить. Он дожевал сухарик и поднялся. Каширин спросил:
— Неужели так хороша?
— Не знаю… — почему-то не смутился Лебедев. — Может, и не так уж, но…
— Черт! Завидую… — искренне сказал Каширин и крикнул за дверь: — Дежурного ко мне! — Пожимая на прощание руку, добавил: — Часа через два мои хлопцы будут у сигналистки, а к утру подъеду и я…
17
Ночевали спокойно. На заре вдалеке опять прошла неторопливая машина и замолкла. Где-то прокричал паровоз. Вот все, что слышали разведчики.
Но на свежую голову думалось легче, и Матюхин после завтрака принял решение:
— Сутоцкому и Шарафутдинову осторожно разведать лес на юго-запад. По-видимому, там проходит дорога. На карте ее нет, а машины ходят. Подчеркиваю особо — осторожно! Грудинин ведет наблюдение через оптический прицел с дерева. Я займусь тем же чуть дальше. Сбор здесь через четыре-пять часов. Все ясно? Вещмешки оставить и замаскировать.
— Так точно, — ленивенько ответил Сутоцкий. — А если промахнемся, а? Андрей? Сигналов не будет?
«Чего он все время придирается ко мне? — подумал Андрей, но отметил: — Впрочем, сигнал сбора не помешал бы».
— Я филином закричу, — сказал Грудинин. — Знаешь, как филин кричит?
— Слыхивал…
— И еще. Ты, Гафур, как пойдешь, елочки, подрост то есть, заламывай. Верхушечки. Легче возвращаться будет по таким заметкам.
Они разошлись. Грудинин выбрал высокую сосну с густой кроной и стал снимать сапоги.
— Зачем? — спросил Андрей.
— Если в сапогах лезть, смола к ним пристанет. А смола пахнет сильно и долго.
Ну что ты скажешь?! Знает солдат дело, знает. А командир не знает.
Может, и Сутоцкий потому такой ершистый и ревнивый, что видит: дела идут не так, как следовало бы. Но сколько Андрей ни перебирал в памяти свои поступки и решения, найти в них ошибочные не смог. Все было правильно. Все от души, для дела. И все-таки что-то идет не так, как хотелось бы. Может, слишком рано он взялся командовать? Ведь и отделением на войне не покомандовал…
Подобрав подходящее дерево, Матюхин тоже снял сапоги.
С первыми лучами солнца вдалеке взревел танковый мотор, и Андрей отметил: танкисты на месте. Мотор поработал, потом опять взревел — и звук стал отдаляться. Через некоторое время донеслись приглушенные лесом выстрел и пулеметная россыпь. Видимо, противник и в резерве не забывает о боевой подготовке: оборудовал где-то танкодром и ведет занятия.
На смену первому мотору взревел второй, потом опять донеслись выстрелы. От дороги пробился шум тяжело груженных машин. Над лесом низко проплыл маленький, вероятно связной, самолет. Проследив за ним, Андрей заметил, что над его бортом свешивается голова в авиационных очках-«консервах». Похоже, летчики кого-то ищут. И почти сейчас же вдалеке раздался собачий лай — заливистый, злой, нетерпеливый.
Андрей впервые за все время вздрогнул и оглянулся по сторонам. Лай немецких сторожевых собак… Сразу вспомнился лагерь… неудачный побег и оскаленная, с уже желтоватыми клыками, собачья морда над лицом. И жаркое, вонючее ее дыхание. И глаза. Злобные… Да нет, не злобные. Это мягко — злобные. Звериные! С темно-розовыми от старательности и боевого возбуждения белками. Собака не лаяла, не рычала, она топтала грудь и норовила вцепиться в горло, а Андрей подставлял ей руку. Второй рукой он толкал ее в грудину, в острую кость, покрытую хорошо промытой жесткой шерстью. Собачий поводырь молча бил по руке плетью. Той самой плетью, которой он, вероятно, наказывал и собаку. Другие охранники смеялись — весело и громко. А собака нажимала на Андрея всей тушей, словно старалась выслужиться, доставить удовольствие своим хозяевам…
Укусы болели долго, но не гноились. Говорили, что в собачьей слюне есть какая-то сила…
Собака — это страшно. Сама по себе она ерунда, а вот в сочетании собака и охранник — страшно… Они как бы сливались, дополняли друг друга и уничтожали последнее, что есть в человеке человеческого. Оставалось только звериное стремление выжить. Любой ценой. Пусть оторвут руку, пусть ногу, но выжить.
Подул ветер, и собачий лай больше не повторялся. Андрей вытер испарину и постарался сосредоточиться. Это удалось не сразу. Давнее ощущение, что все идет не так, как надо, вернулось и стало предчувствием беды. Какой, почему, Андрей не понимал, но чувствовал: что-то сменилось в округе, что-то идет не так, как ночью или даже утром.
«Вот вернутся ребята, и мы сообща решим, что делать. И как делать», — думал он и понимал, что это отговорка, успокоение себя.
Все знали, что делать — сторожить танкистов — и как делать — бесшумно и незаметно. А он, командир, должен следить за выполнением этого приказа и учить, как нужно сделать, чтобы его выполнить. Учить… А он всегда знал, чему учить?
Сутоцкий и Шарафутдинов вернулись чуть позже, чем он их ожидал. И странные. Рассерженный Сутоцкий, с раздувающимися ноздрями чуть вздернутого носа, неприязненно поглядывал на бледного, с поджатыми губами, словно закаменевшего Шарафутдинова. Они сразу прошли в сосновые заросли, что окружили несколько старых, далеко отстоящих друг от друга сосен, и залегли. Что ж, появились грамотно и замаскировались правильно.
Матюхин спустился на землю, обулся и улегся возле ребят.
— Докладывайте.
— Чего докладывать?
— Что видели.
— Пускай он докладывает! — прошипел Сутоцкий и отвернулся.
— Старшина Сутоцкий! Вы, кажется, забыли, что получили боевой приказ! За его невыполнение — расстрел! В любом месте!
Николай круто повернулся с боку на бок и приподнялся на локтях. Видно, он заметил во взгляде младшего лейтенанта нечто такое, что подсказало: Матюхин на пределе. А каков предел на войне, Сутоцкий знал…
— Дорога действительно есть. Даже улучшенная и, видимо, недавно прорубленная. Движение войск не наблюдалось. Прошли одна легковая машина и с десяток грузовых с досками. Линий связи не обнаружили. Все.
— А что вы заметили, товарищ Шарафутдинов?
Гафур попытался было вскочить, но Андрей придержал его за плечо.
— Лежа.
— То же самое, товарищ младший лейтенант.
— Понятно… Какая машина, товарищ Сутоцкий?
— Обыкновенная… Крытая… Маленькая…
— Сколько человек в ней сидело и кто?
— Не успел рассмотреть. А рассмотрел бы — документы принес.
— Доски какие?
— Чего ты пристал? — возмутился Сутоцкий. — Обыкновенные доски!
«Больше я этой неврастении терпеть не буду, — решил Андрей, — как и панибратства. Сегодня же поговорю с Николаем. Если не понимает сам, нужно подсказать, а то и заставить».
— А вы, Шарафутдинов, что скажете?
Гафур быстро, остро-вопросительно посмотрел на Николая.
— Машина странная, товарищ младший лейтенант. Ехала медленно и на ямках очень тяжело скрипела. Прямо переваливалась. Сидели в ней двое. У шофера — справа пулемет. У второго, офицера, — он в высокой фуражке — автомат.
— Пулемет сквозь стекло?
— Так точно, товарищ младший лейтенант. Я очень удивился: как это сквозь стекло? Потом смотрю — правильно, в стекле дырка. И стекло странное — как бы туманное.
— Так… А доски какие?
— Это не доски, товарищ младший лейтенант. Это бруски, опиленные, квадратные.
— Почему не доложили о замеченном старшему группы? — Гафур взглянул на Сутоцкого и промолчал. — Старшина, почему вы не расспросили подчиненного о замеченном им? Что за машина? Она действительно с пулеметом?
— Ну… с пулеметом… А какое это имеет значение? Доски какие-то… На лесозаготовки сюда приехали, что ли?
И на этот раз у Андрея хватило выдержки.
— В самом деле странно, — протянул он, вытаскивая карту. — От передовой вывозить пиломатериалы в тыл. Впрочем… Впрочем, смотрите, вот здесь — лесопилка, — отметил он. — А дорога… Дорога идет по просеке как раз в район, занятый танкистами, а от них, возможно, к станции. А брусья? Брусья наиболее дорогой пиломатериал. Так что все верно. Больше ничего не слышали?
— Никак нет, товарищ младший лейтенант! — быстро отрапортовал Гафур.
На этот раз Сутоцкий посмотрел на него с откровенным презрением.
— А я слышал вот что… — Андрей рассказал обо всем, что слышал, и заключил: — По-видимому, эсэсовцы стоят на месте довольно прочно. Нужно будет понаблюдать за ними с другой стороны. Давайте посмотрим откуда.
Он развернул карту. Синим кружком на ней был очерчен район сосредоточения эсэсовцев: лес, река, перелески, несколько деревенек и, значит, полей в их округе — идеальное место для занятий танкистов!
В это время слез с дерева Грудинин. Он аккуратно обулся, осмотрелся, прислушался, потом присел и закурил. И только тогда пошел к товарищам.
— Разрешите доложить, товарищ командир? — спросил он, не очень умело прикладывая ладонь к пилотке.
— Разрешаю, ложись.
— Танковые моторы вы, конечно, слышали? — Матюхин кивнул. — И выстрелы? Так вот, я поначалу думал, что у них боевая учеба. Но мне в прицел видно подальше, и вот что меня заинтересовало. Сколько было выстрелов, и ни одной трассы… Ладно бы пулеметной — день все-таки, трассер у пули слабый. Так и у снарядов трассеры не срабатывали! И опять-таки, если бы они стреляли бронебойными, значит, без трасс не обошлось бы. А если бы бризантом или там, к примеру, осколочным, где-нибудь, а должен же быть разрыв. Хоть если бы снаряд в цель попал, хоть пролет бы давал. Но должен же быть разрыв? А?
— Должен, — согласился Андрей, уже понимая, что Грудинин отметил то, что просмотрел, вернее, прослушал он. Артиллерист называется! Экая шаблонность мышления! Ведь на то он и разведчик, чтобы все замечать.
— А разрывов не было!
— Не было.
— Тогда все, товарищ командир. Раз и вы так думаете.
— Ладно. Давайте думать, куда и как выходить.
Они долго путешествовали по карте, пока не решили обходить район дислокации противника справа, чтобы заодно проконтролировать и железную дорогу — там можно было подобраться и к ней. Сутоцкий иронически спросил:
— А сигналы подавать сюда будем бегать?
Гафур и Грудинин тревожно посмотрели на Андрея: неужели командир дал промашку?
— Сигналы действительны по всей полосе армии, — сдержанно ответил Матюхин, и Сутоцкий потупился.
Днем они наблюдали, выбирали примерный маршрут. Вечером подремали, а в двенадцать ночи Матюхин дал условный сигнал: противник на месте.
После этого они снялись с места и двинулись несколько наискосок от хуторка, на который собирались выйти. В три часа ночи Гафур залез на сосну и дал следующую пару ракет. Уже выровняв маршрут, Андрей подозвал Гафура:
— Передовая видна?
— Осветительные ракеты и зенитные трассы.
— Хорошо видны или только просматриваются?
— Хорошо!
— Тогда можно забираться поглубже: ракеты сильные.
К рассвету группа вышла к лесному хуторку. Здесь должно было быть несколько домов с огородами. Но ничего этого не оказалось. Обелиском торчали трубы над русскими печами, и пряно пах бурьян, разросшийся на пожарище.
Лишь там, где на карте огороды спускались в низинку, к речушке, бурьяна не было. Плыл легкий туманец, и разведчики не сразу разобрались, что попали на большой, даже огромный огород. Тщательно спланированный и не менее тщательно ухоженный.
Впереди из тумана поднимался старый сенной сарай и еще какое-то кособокое строение. Пахло свежеполитой, хорошо удобренной землей. Грудинин вдохнул поглубже и отметил:
— Компосты делают. Из ботвы.
Теперь Матюхин уловил слабый кисловатый запах от невидимых компостных куч.
Сутоцкий нагнулся к Андрею и шепнул:
— Пошуруем! — Глаза у него поблескивали даже в сумерках, а в движениях, в фигуре появилось что-то хищное, стремительное.
— Нельзя, — покрутил головой Матюхин. — Сидеть или ползать тихонько.
— И ты туда же!
Мгновенно вспомнились перегляды Сутоцкого с Гафуром, и Матюхин спросил:
— Шарафутдинов тебе уже напоминал? — Сутоцкий отшатнулся и отошел. — Пара Сутоцкого на месте. Грудинин, за мной.
Пригибаясь и прислушиваясь, они прошли между грядок к сараю. Там, на сене, спали женщины и дети. От сарая прокрались к избушке-полуземлянке, заглянули в темное окно и осторожно приоткрыли дверь. Пахнуло конским потом и махоркой. Хриплый, простуженный голос спросил:
— Кто там?
Матюхин ответил по-немецки:
— Свои. Не бойся.
Чиркнула спичка, и засветилась стеариновая плошка. На топчане сидел босой старик в распахнутом немецком кителе и старых советских солдатских брюках. Он не спеша почесал впалую грудь и раскурил цигарку.
— Что надо, пан?
— Никто не заходил к вам? — опять по-немецки заговорил Матюхин. — Нет ли здесь или поблизости наших солдат?
— Нихт зольдатен, — ответил старик и отвернулся к окошку.
Грудинин немедленно загородил его собой. Старик повернулся в другую сторону.
— Чем занимаетесь в такой поздний час? — спросил Андрей.
Старик каменно молчал, потом вдруг стал обуваться — быстро и сноровисто. Встал, застегнул немецкий мундир и спросил:
— Чеснок? Шпинат? Капуста?
— Ладно, — переходя на русский, махнул рукой Андрей. — Кем здесь пристроился?
Лицо старика не дрогнуло, только на мгновение чуть расширились глаза.
— Огородник… По-старому, по-колхозному — бригадир. А по-немецки… Ей-богу, не выговорю.
— Немцы есть?
— Нет. Тут их всего двое — начальник да кладовщик. Они в деревне живут. Там у них контора.
— Что за женщины в сарае?
— Заночевали. Третий день на уборку гоняют, им туда-сюда ходить не захотелось. Да и боятся: самолеты зачастили. Начнут бомбить — не обрадуешься. Вот они здесь… которые с детишками, которые одни… Да и прокормиться здесь легче.
Старик отвечал быстро, но слишком уж заученно. Так можно отвечать и немцу, и русскому, и полицаю.
— Садись, отец, — предложил Матюхин, и старик сразу же опустился на топчан. Андрей сел на ящик из-под консервов так, чтобы видеть дверь. — Не будем скрывать. Мы — разведчики.
— Партизанские?
— Нет. Красной Армии.
— Далеконько забрались…
— Служба.
— А чем докажете?
— Чем же доказать? — усмехнулся Андрей и повернул под капюшоном маскировочной куртки пилотку звездой вперед. — Смотри.
— Понятно… — кивнул старик. — И чего ж вам надобно?
— Давай по порядку: что это за огород?
— Обыкновенный. Снабжаем овощами и зеленями ихние столовки. Солдатские маленько похуже, офицерские много лучше.
— Всех снабжаете или только эсэсовцев?
— Раньше — всех, а теперь только эсэсовцев.
— Это ж почему такое изменение?
— Урожай… Август ведь…
— Так урожая должно на всех хватить.
— Не знаю. Нам — как приказано. Приказано все эсэсовцам отвозить, вот и вожу. Другой раз и они приезжают…
Нет, он не собирался радоваться советским разведчикам, не спешил открываться, не рвался в помощники. Он выжидал, тянул время, и Матюхин не знал, что сделать, чтобы старик раскрылся. Ведь он, если возит овощи эсэсовцам, многое знает. Видит и знает.