— Все подробные сведения обо мне даны доктору Штраубу. Включая девичью фамилию матери. Инспектор Ленц в курсе дела.
— Ленц сам по себе, а нам сведения нужны отдельно.
«Значит, из отдела, который занимается мошенниками и фальшивомонетчиками, меня передали в политический отдел», — сразу догадался Скарбек и спросил:
— Меня еще ждут неприятности в дороге? Тогда мне лучше остаться в Вене, чтобы вы могли выяснить все дело до конца.
— Можете спокойно ехать.
— Так в чем же дело?
— Нам нужно было сфотографировать фальшивую визу. А заодно отметить у себя пункт вашего следования — Гамбург. — После паузы агент сказал с деланным участием: — Сочувствую вам, герр Скарбек. Не очень–то весело разъезжаться с семьей на праздники.
— Золотой телец требует жертв. К тому же на гамбургскую биржу не пускают женщин. Самая старинная биржа в Германии и самое мудрое правило. Знаете, для чего оно? Чтобы на бирже меньше болтали, шумели и чтобы женщины не давали нам советов. — Скарбек заговорщицки перешел на шепот: Биржа в Гамбурге — единственное место на земном шаре, где я отдыхаю от своей лучшей половины…
На перроне к Скарбеку подошел встревоженный носильщик и сказал:
— Вас вызывают в багажную кассу. Что–то неблагополучно с багажом.
Скарбек обменялся мимолетным, но весьма красноречивым взглядом с Анкой, стоявшей на площадке вагона, и направился за носильщиком. Анка смотрела ему вслед, слегка побледнев.
— Может, понадобится моя помощь? — предложил агент в белом кашне и направился за Скарбеком.
Багажный приемщик встретил пассажира очень строго:
— Это ваш багаж? Он весит больше положенного. Вам необходимо доплатить девяносто четыре шиллинга.
Скарбек шумно перевел дух, вынимая бумажник. Багажный приемщик подумал, что пассажир шел очень быстро и потому запыхался. Агент в белом кашне выразил удивление по поводу того, что господин везет с собой ящик с крокетом. Дешевле купить новый крокет, чем платить деньги за багаж.
— Вы, наверное, правы, — согласился Скарбек. — Но мы уже привыкли к своим шарам и молоткам… Теперь крокет снова входит в моду. Мне рассказывали, что когда Канарис, — Скарбек несколько приглушил голос, переехал в пригород Зюденде, его соседом оказался сам Гейдрих. Так вот, по воскресеньям после полудня адмирал с женой и дочерьми часто играл в крокет с начальником службы безопасности и его семьей…
На прощанье, уже после третьего звонка, Скарбек угостил агента в белом кашне гаванской сигарой, а сам небрежно бросил недокуренную сигару, источающую тонкий аромат, под колеса тронувшегося вагона. Это может позволить себе лишь очень богатый курильщик.
Когда поезд отошел от платформы венского вокзала, Скарбек вытер лицо и сказал со вздохом облегчения:
— Знаешь, Анка, мне сегодня так повезло, будто у меня было рекомендательное письмо к самому господу богу…
43
Следователь сдержал слово. Открылось окошко в двери, охранник протянул Кертнеру деньги и попросил расписаться в их получении. Ему вернули около семисот лир, все деньги до чентезимо, изъятые при аресте, и он может тратить их по своему усмотрению.
Те, кто сидел под следствием, пользовались некоторыми привилегиями: пока виновность обвиняемого не доказана, никто не имеет права называть его преступником. А подозреваемый в шпионаже и осужденный по этой статье значится не уголовным, но политическим преступником. И как охранники ни были далеки от соблюдения законов, об этом помнили. Наконец, Кертнер все–таки иностранный подданный, охранники поневоле считались с этим, тем более что иностранец при больших деньгах. Пока у тебя в кармане кругленькая сумма, ты — барин, даже если господина бьют по морде.
Все эти дни Кертнер жил в миланской тюрьме «Сан–Витторе» со всем возможным комфортом. Он выбрал камеру на солнечной стороне и платил за нее пять лир в сутки. Камеру только что побелили, койка обрызгана мелом. Он вызвал уборщика, чтобы тот протер койку и прибрал. Белье разрешалось менять дважды в неделю. Какие еще удобства связаны с платной камерой? Войлочный матрац, подушка, умывальник с тазом и кувшином, полотенце, котелок, кружка и ложка. Койка привинчена к стене, а табуретку можно передвигать. На дверях камеры висит табличка «Строгая изоляция», но при этом Кертнера водили на прогулку.
Он отказался от убогих тюремных обедов, заказывал обеды в соседней траттории и покупал в ларьке все, что требуется: сыр, вино, папиросы, свечи, газеты, иллюстрированные журналы…
После очередного допроса Кертнер лежал в полузабытьи в своей камере, выходящей на солнечную сторону, как вдруг с грохотом отворилась дверь и вошел охранник. Кертнеру приказали быстро одеться.
— Скорей, скорей! — торопили его, пока он шел по двору к черному закрытому автомобилю. — Бегом!
Его так скоропалительно погрузили в автомобиль и повезли, что он не успел даже зашнуровать ботинки и повязать галстук. Пришлось проделать все это на ходу, и охранники, сопровождавшие его, выразили одобрение по поводу того, как он ловко повязал галстук, не глядясь в зеркало.
Его доставили на вокзал, откуда отправляются поезда на Турин. По платформе они втроем бежали во весь дух. И едва вошли в вагон, поезд тронулся. Кертнеру и его провожатым было оставлено отдельное купе. Из–за них на несколько минут задержали поезд Милан — Турин.
Охранники болтали наперебой, и Кертнеру не составило труда узнать через несколько минут, что главное начальство ОВРА находится в Турине, что в Милане только участок, а доктор Де Лео, тот самый, с которым поссорился Кертнер, работает в Турине и приезжал в Милан специально по его делу…
Сидя у окна вагона, Этьен вспоминал все, что ему в те дни необходимо было помнить.
Что он имеет право сейчас вспоминать? Не свое детство, не свою юность, а детство и юность того, чье имя носит.
Его собственная прежняя жизнь — будто тоже одна из легенд, к которым ему приходилось прибегнуть на своем разведчицком веку. И отличается его первая легенда от всех других только тем, что ту легенду он заучил лучше, с большим числом подробностей.
Перед закрытыми глазами проходили вереницей все, с кем он сотрудничал в последние месяцы. Ему еще предстоит очная ставка с тем, кто предал.
Не хотелось думать, что его выдал Паскуале, — скорей всего, Паскуале сам стал жертвой чьего–то предательства. А полуобморочное состояние, в котором Паскуале явился тогда в тратторию, объясняется его давней трусостью; видимо, она стала прогрессировать. Вот что значит испугаться до потери осторожности! Когда Паскуале находится во власти страха — он все время облизывает губы.
Может быть, Блудный Сын? Этьен вспомнил, как они сблизились. За столиком в портовой таверне в Специи шел пустячный разговор о всякой всячине. Кто–то заметил: Муссолини добился в конце концов того, что поезда в Италии стали ходить по расписанию. И тогда этот самый Блудный Сын сказал: «Я предпочел бы, чтобы поезда наши по–прежнему опаздывали». И столько в его словах было скрытой ненависти, что Этьен сразу распознал в нем убежденного антифашиста, не смирившегося с режимом. Да, иногда важнее не то, что человек сказал, а то — как сказал, выражение лица, его глаза.
О Блудном Сыне тоже не хотелось думать плохо, хотя его биография давала некоторые основания для тревоги. Отец — крупный судовладелец, у него свои верфи в Специи и в Генуе. Он послал сына совершенствоваться на верфи в Гамбург и Бремен, но тот не слишком увлекся судостроением, познакомился с немецкими социал–демократами и коммунистами, проникся идеями, которые совершенно не соответствовали тому, что проповедовалось в семье молодого хозяина фирмы. Блудный Сын оказался предприимчивым, ловким, хитрым подпольщиком, чрезвычайно удачливым в выполнении самых рискованных поручений. Это он, пользуясь положением второго помощника капитана парохода, везущего в Испанию разобранные «мессершмитты» последней модели, выкрал чертежи самолетов из сейфа, а затем положил их обратно. Однажды Блудный Сын в ответ на похвалу Кертнера сказал: «Это что! Были бы у меня время и средства, я бы достал корону Виктора–Эммануила и снял с нее копию». Может, Блудный Сын не выдержал допросов, пыток и выдал товарищей, рассчитывая на то, что отец поможет освободиться своему раскаявшемуся отпрыску, разыгравшему «Возвращение блудного сына»? У отца огромные связи, огромные деньги, он много сделал для итальянского военного флота, может рассчитывать на заступничество самого дуче.
Еще больше подозрений вызывал у Этьена муж Эрминии. Не случайно Этьен так встревожился, когда его застал в фруктовой лавке Маурицио! Красивый парень с характером, который можно определить словами «бери от жизни все». В подпольной борьбе самое опасное — когда человек любит прихвастнуть, а кроме того, часто наступает на пробку. Хвастун может легко проговориться в компании приятелей, перед которыми ему захочется побахвалиться. Хвастовство — самый опасный порок у того, кто обязан держать язык за зубами и строго придерживаться правил конспирации. Этьен где–то читал, не помнит, где именно, скорее всего у Бальзака, что обманутые страсти, оскорбленное тщеславие, болтливость — самые лучшие агенты полиции. А сожитель Эрминии — во власти оскорбленного тщеславия, он любит вспоминать, как его в армии обошли чинами, наградами, и начинает объяснять случайному собеседнику, почему обошли — из–за симпатии к антифашистам. А долго ли проболтаться, когда бутылка виноградной водки — граппы — уже распита? Граппа, поставленная полузнакомым собутыльником, который кажется таким симпатичным и вызывает полнейшее доверие лишь потому, что щедр на угощение. А щедрость этого симпатяги весьма кстати, потому что Эрминия отказалась сегодня выдать деньги на попойку…
Остался бы Оскар, Гри–Гри или Скарбек в фруктовой лавке пить граппу с Маурицио после того, как Эрминия передала все секретные подарки?
Но, судя по всем допросам, Эрминия вне подозрений, и Этьен терялся в догадках: как же ее сожитель мог оказаться доносчиком, если связь поддерживалась только через Эрминию? Только она знает туринский адрес, откуда тянется ниточка к Скарбеку.
«Моменто», видимо, осталось вне поля зрения ищеек. Нет никаких оснований считать, что в «Моменто» заглядывали сыскные агенты и что в фотоателье были какие–нибудь неприятности.
И все–таки очень тревожил муж Эрминии с его букетом привычек, со скользкими чертами характера, прямо противопоказанными подпольной работе…
В день прибытия Кертнера туринская ОВРА устроила ему несколько очных ставок, которые позволили судить о масштабах постигшей его катастрофы.
Он отказался признать, что знаком с другими арестованными, за исключением авиатора Лионелло, своего летного инструктора.
Первая очная ставка состоялась с Блудным Сыном, тот держался отлично.
— Вы когда–нибудь видели этого человека? — следователь кивнул на Кертнера, которого ввели в комнату.
Вот не рассчитывал Кертнер увидеть в Турине того самого следователя в дымчатых очках и с лысиной–тонзурой, который допрашивал его последние дни в Милане.
— Уверенно сказать не могу… — неуверенно произнес Блудный Сын. Может быть, видел, а может быть, и не видел. Этот синьор не врач? Кажется, я встретил его в местной больнице, когда пришел туда проведать одну близкую знакомую. Впрочем, может быть, я ошибаюсь. Вы не гинеколог?..
В тот же день состоялась очная ставка с Паскуале Эспозито. Кертнер отказался признать в нем знакомого. Кажется, он мельком видел синьора на палубе парохода «Патриа», а затем этот синьор почему–то оказался его соседом по столику в траттории у фабричных ворот «Мотта».
Кертнер несколько раз заставил Паскуале назвать свое имя и свою фамилию, недоуменно пожимал плечами и наконец сказал:
— Не обижайтесь, пожалуйста, но ваше имя мне ничего не говорит. Однако для точности мне надо было бы навести справки у компаньона. Может, вы имели дело с синьором Паганьоло, а не со мной?
Паскуале Эспозито не понимал, что Кертнер отрекается от него ради облегчения его участи, пытается выгородить его из этого дела, и разобиделся — Кертнер сторонится его, как прокаженного!
Паскуале дрожал от нервного озноба, плакал от обиды, от стыда, от отвращения к самому себе, а Кертнер наивно полагал, что Паскуале одержим только страхом. И в минуты очной ставки Кертнер не хотел думать, что Паскуале привезли к воротам фабрики «Мотта» в полицейском автомобиле, что он явился в тратторию в роли провокатора.
Но самая большая неожиданность и самое большое огорчение ждали Кертнера на следующий день, ему устроили очную ставку с Гри–Гри.
Кертнер и не подозревал, что Гри–Гри арестован. Где и когда это произошло? Откуда Гри–Гри привезли в Турин? И как хорошо, что уже много месяцев никто и нигде не мог видеть Кертнера в обществе сухопарого, неторопливого, молчаливого Гри–Гри.
И, сидя перед столом следователя, Этьен мысленно благословил Старика за то, что тот приучил его к сверхосторожности, когда дело касалось связи с товарищами из Советской России. Как ни велико было искушение, как ни велика бывала нужда, Кертнер никогда не встречался с Гри–Гри по делам, связанным с приемкой продукции, изготовляемой по заказу советских импортных фирм. Приезды Гри–Гри в Милан были тем более естественны, что там находилось советское торгпредство, там работала жена.
Откуда у ОВРА могут взяться улики против Кертнера и Гри–Гри, если ни встреч между ними, ни переписки не было в природе?!
Кертнер не растерялся, когда оказался лицом к лицу с милым его сердцу Гри–Гри. Горькая неожиданность для обоих!
Оба чувствовали на себе испытующие, пронизывающие взгляды следователя, но лица их выражали только недоумение.
В ходе следствия Кертнер сочинил версию, по которой некоторыми секретными чертежами интересовался какой–то сотрудник консульства какого–то славянского государства. У него с Кертнером было два деловых свидания. Этьен так искусно разработал эту версию, что даже проницательный и дошлый следователь поверил ему. Жаль, очень жаль, что Кертнер не знает ни подданства, ни фамилии подозрительного славянина, который предпочел воздержаться от вручения своей визитной карточки. Адрес консульства не сообщил и притом с одинаковой свободой говорил и по–сербски, и по–чешски. И вот кому–то из влиятельных сотрудников ОВРА, кажется, самому доктору Де Лео, пришла в голову мысль, что Гри–Гри и есть тот самый славянин, с которым дважды встречался Кертнер.
На очной ставке Кертнер категорически опроверг предположения доктора Де Лео. Безупречно сыграл роль постороннего и Гри–Гри.
— Тот был лысоват, с небольшим брюшком, — разочарованно процедил Кертнер. — А этот — вы сами видите…
Гри–Гри оставалось только недоуменно пожимать плечами: он долговяз, волосы у него подстрижены ежиком.
— Вы убеждены, что это не тот славянин? Может, вы его не узнали?
— Как же я, синьор комиссар, мог бы не узнать человека, который испортил мою деловую карьеру, запятнал мою репутацию и причинил столько страданий? Ну зачем бы я стал щадить того славянина, ограждать его от наказания и затруднять следствие? Совсем не в моих интересах!.. И как он ловко меня обманул! — Кертнер изобразил возмущение. — Можете поверить — не так–то легко обмануть опытною дельца, к каким я имею смелость себя относить.
Кертнер полагал, что следователя не устроит одна очная ставка с Гри–Гри и что им предстоят еще встречи.
Но назавтра вообще не вызвали на допрос, а послезавтра Кертнеру стало известно, что уже сочиняют следственное заключение.
ОВРА не решилась долго держать у себя советского работника без серьезных оснований, и Гри–Гри освободили за отсутствием улик.
44
Как только поезд отошел от венского вокзала, к Скарбеку вернулось умение хорошо разговаривать по–немецки.
Агент в белом кашне испарился, но от Скарбека не ускользнуло, что его тучный, лысый коллега ехал до чешской границы.
А после границы, когда тучный, лысый сошел с поезда, Скарбек завел разговор со старшим кондуктором. Уже в пути они решили ехать в Гамбург всей семьей, чтобы вместе провести рождественские праздники. Можно ли будет купить билеты для жены и мальчика от Праги до Гамбурга? Не возникнут ли осложнения при переезде семьи через германскую границу? Старший кондуктор полистал паспорт Скарбека и сказал: жена с сыном вписаны в паспорт, виза автоматически распространяется на них, если переезд через границу одновременный. А что касается отдельного купе от Праги, то он берет все заботы на себя.