- Как раз затем, чтобы не приказывать, - пояснил Опарин. - Приказать все, что надо, он должен до боя. А во время боя наблюдать. Чтобы ему все точки были видны, все люди. И противник тоже. И если что-нибудь неожиданное случится, тут он должен быстро сообразить, что делать дальше. А если все нормально идет, дергать солдат не надо. Запутает их и сам запутается. Такое вот кино...
- Я как раз об этом, - подтвердил Афонин. - Меньше бы он приказывал, пока в деле не разобрался.
- Ладно, братья-славяне, - подвел итог Опарин. - Деваться нам некуда. Служить придется под его началом. И неизвестно, что из него выйдет. Может, путевый командир получится. Не комбат Лебедевский, конечно, но командир. Его пока по-умному учить еще нашему делу надо. Посмотрим, каким он будет в бою.
Такую получил Хаустов характеристику. Достаточно удовлетворительную. С сочувствием отнеслись к молодому лейтенанту. А что касается должности: "Временно считать командиром батареи".
После первого боя другая будет у него характеристика. И что касается должности, то могут утвердить, но могут и не утвердить.
* * *
Земляные работы солдаты закончили быстро. Яму под командный пункт вырыть - не позицию для орудия подготовить, работа недолгая. Потом стали подбирать бревна для наката. Лейтенант Хаустов снова появился. Не надеялся, что без него сумеют сделать все, как положено. Он пару раз оббежал вокруг будущего командного пункта, оценил проделанную работу визуально, и усомнился в достаточной высоте насыпи. Остановился, измерил и убедился, что глазомер его не подвел. Согласно наставлению по инженерным работам, пяти сантиметров не хватало, значит - непорядок. Но голос не повысил, приказал досыпать недостающее. Досыпали. Потом досыпали в другом месте и в третьем, там, где недостарались. В четвертом и пятом подрезать пришлось. Перестарались, лишнего насыпали. Но никто не ворчал, потому что подсыпать да подрезать - это не работа. Лихачев же, делал вид, что принимает все всерьез, пошлепал ладонью по брустверу и произнес:
- Так воевать - совсем другое дело. Жалко раньше нас никто такому не учил, такого не показывал.
Лейтенант не мог предположить, что над правилами инженерных работ, разработанными и утвержденными специалистами в самых высоких чинах, можно шутить, и принял его слова всерьез. Одухотворенный тем, как близко к сердцу этот простодушный солдат принимает его указания, он произнес маленькую речь о том, как важна точность в артиллерии. Именно в артиллерии и прежде всего в артиллерии. Потом популярно разъяснил, как надо держать пилу, как пилить стволы деревьев на накат, какого размера должны быть отрезки бревен, как их подгонять друг к другу и как крепить. Много интересного узнали от него солдаты.
Обогащенные этими знаниями, они распилили доставленные из рощи стволы, подтесали их, чтобы плотно прилегали друг к другу, и уложили в два наката, крышей блиндажа. Оставалось только скрепить их и засыпать сверху землей.
- Скреплять надо скобами, - подсказал лейтенант.
- Нету скоб, - сообщил Опарин.
- Почему нет? - потребовал объяснений лейтенант.
После окончания училища это был первый день, когда лейтенант Хаустов столкнулся с обыденной фронтовой жизнью. И так вот, с ходу, понять некоторые простые вещи не мог. Время для этого требовалось. Опарину пришлось объяснять, почему на фронте, случается, нет скоб, чтобы скрепить бревна наката. Объяснил. А главное - Хаустов понял.
Вместе начали искать выход из положения. Подумали и вспомнили, что на машине должен быть большой кусок проволоки, как раз подходящей для такого дела.
В кузове машины можно было найти немало разнообразного добра. В него собирали и складывали не только то, что нужно, и не столько то, что нужно, а все, что могло когда-нибудь пригодиться. А у каждого члена расчета был свой вкус и свое мнение о том, что может пригодиться в дальнейшем. И забивали машину различным имуществом так, что в ней, бывало, не повернешься. Когда доходило до этого, сержант Ракитин в очень понятных каждому выражениях напоминал, что их машина есть боевая единица гвардейского полка, а не свалка барахла, и не помойка. И устраивал "великий шмон".
Он влезал в кузов и собственноручно выбрасывал почти все подряд, называя при этом имена барахольщиков, определяя степень их жадности и бестолковости. Тут же он давал им бескорыстные советы, как они могут использовать во фронтовой обстановке оцинкованную банную шайку, сломанный дамский зонтик, эмалированный чайник без носика и ручки и многое другое, столь же редкостное, что он обнаруживал в кузове "боевой единицы гвардейского полка".
Расчет наблюдал, постанывал от сожаления, похохатывал над неожиданными советами. И удивлялись солдаты, как могло попасть на машину столько ненужных им еще сто лет вещей.
Последний "великий шмон" проходил давно, и проволока лежала на том месте, где ее положили. Дождалась своего часа. Лихачев, которому был доверен поиск, вскоре принес ее.
Опарин крепко стянул проволокой один из углов наката, хотел обломать ее, но пятимиллиметровая стальная проволока гнулась плохо.
- Дай топор, отрублю, - попросил он Бакурского.
- Чего топор тупить, - вмешался Афонин. - Топором проволоку не рубят. Ну-ка, я ножом...
Все, кроме Хаустова и Дрозда, знали, какой у Афонина нож. Не раз видели его в деле. Но подошли посмотреть, как он будет рубить проволоку.
Афонин как будто не замечал этого всеобщего интереса. Он вытащил нож из чехла, с маху ударил и легко рассек толстый прут. На косом срезе потемневшей от времени проволоки серебром заблестел металл.
Передавая нож друг другу, солдаты стали рассматривать его и не нашли на лезвии ни зазубринки, ни щербинки.
Лейтенант Хаустов впервые видел такой замечательный нож. Он взял его у солдат и тоже с интересом стал рассматривать. Лезвие было широким и блестящим. С одной стороны его шел замысловатый узор из сплетенных трав, листьев и цветов. На другой - какие-то письмена нерусские: черточки, запятые, скобки... Рукоятка выточена из пожелтевшей от времени кости какого-то животного. На лезвии не было даже маленькой зазубрины. А ведь лейтенант только что видел, как Афонин разрубил толстую стальную проволоку. Хаустов обхватил рукоять пальцами и почувствовал, насколько плотно сидит она в руке.
Лейтенанту едва минуло двадцать лет. И никогда в жизни не имел он такого великолепного ножа. Сейчас, когда он стал командиром батареи, ему принадлежал весь мир. Все, кроме этого ножа. Можно представить, как ему захотелось иметь этот нож...
- Послушай, Афонин, подари-ка ты мне этот нож, - не попросил, а предложил лейтенант Хаустов. А как еще комбату разговаривать с солдатом?
Многие в батарее знали о легендарном ноже и завидовали Афонину. Но ни у кого и в мыслях не было попросить его у Афонина даже на полчаса. Знали, не даст. Всем было известно, что нож этот - подарок от деда. А тому - его дед подарил. И этому тоже дед. Так он и переходил у Афониных от одного охотника к другому. Знали, что выкован он из какой-то особенной стали и закален хитрым мастером.
Афонин пронес свой нож через все запасные полки, пересылки и госпитали. Даже через санпропускники, где входишь в баню, в чем мать родила и выходишь в том же наряде, но уже через другую дверь. Ничего своего, что осталось в предбаннике, никогда уже больше не увидишь. Нож Афонин пронес и там, неизвестно каким чудом. А ведь охотников до хороших вещей везде имелось немало.
Лихачев услышал предложение комбата и усмехнулся. А Опарин насторожился. Знал он настырных молодых лейтенантов, которые только-только до власти дорвались. И ничего хорошего не ожидал.
Афонину такое предложение делали не впервые.
- Этот нож вам ни к чему, товарищ лейтенант, - отказал он командиру.
Хаустова отказ не огорчил. Слишком хорош был нож, и он понимал, что хозяин его так сразу не отдаст. Но был уверен, что получит нож в любом случае. Отступать не собирался. Пусть Афонин покочевряжится... Никуда он не денется, все равно придется отдать.
В училище лейтенант был командиром отделения и еще там усвоил, что командир может приказать своим подчиненным все, что захочет, и потребовать от них всего, что пожелает. В пределах закона, конечно. Но у законов такие пределы, что объехать их вполне можно. Так им в училище и объясняли. И представляли их будущую службу, как компенсацию за все трудности, которые они испытывали, за беспощадность, с которой к ним относились в училище.
- Тебе, значит, к чему, а мне ни к чему? - лейтенант смотрел на Афонина доброжелательно но строго: должен же солдат понять, что нож отдать придется.
Неожиданно вмешался Опарин.
- Это у него от деда подарок. Нож у них семейный. Его нельзя отдавать.
- Не-ельзя... - поддержал Бакурский.
Лихачев тоже не смог промолчать.
- Товарищ лейтенант, зачем вам этот нож? - улыбнулся он командиру. - Вам же не надо рубить проволоку и резать фрицев. У вас высокая должность. Хотите, я вам свой складной подарю. Шикарный ножище. В нем два лезвия и штопор есть. Такой длинный штопор, что любую бутылку можно открыть. В прифронтовой обстановке вещь незаменимая. Мне вся батарея завидует. В других батареях не завидуют, только потому что ничего про этот нож не знают. А вам отдам. Для вас не жалко.
Лейтенант кое-как стерпел вмешательство и явную вольность рядовых Опарина и Бакурского. Но в предложении рядового Лихачева почувствовал издевку. Особенно задели его слова про штопор. И лейтенант Хаустов вспыхнул от гнева. Сначала уши у него покраснели, затем лицо залилось краской, потом еще и шея. Они указывали ему, как себя вести! Они его поучали! Подшучивали над ним! "Разболтались они здесь. Это же коллективка! - обвинил он солдат и тут же определил приговор: - На губу их... всех! Снять ремни и на губу, строем! На пять суток каждого! Вздумали с командиром батарей пререкаться!" Затем, немного остыл и подумал о том, что перед боем сажать солдат на губу не следует. И только потом до него дошло, где он находится, и что нет здесь никакой губы, и посадить он никого не может.
- Молчать, когда старший по званию разговаривает! - выкрикнул он, и в голосе у него появились визгливые нотки.
Солдаты молча глядели на лейтенанта Хаустова. Удивились и его словами, и тоном, и криком. Давно с ними никто так не разговаривал. Становилось ясно, что ничем хорошим история эта кончиться не могла, потому что лейтенант уперся, и будет требовать нож, а Афонин его не отдаст. Опарин при этом не смолчит. Лихачев и Бакурский тоже. Причем нож в этот момент находился у лейтенанта, и, как его забрать, тоже было непонятно. Не отбирать же силой. Кончиться могло плохо. И для лейтенанта, и для расчета. Надо было звать на помощь Ракитина. И хорошо, что корреспондент здесь оказался. Парень вроде бы порядочный. Должен поддержать. При нем лейтенант зарываться не посмеет. А дальше видно будет.
Опарин кивнул Лихачеву, показал на орудие, где Ракитин разговаривал с корреспондентом. Лихачев понял и бегом припустился к командиру.
А Хаустов ляпнул визгливое: "Молчать!" и почувствовал - не так пошло... Солдаты на него не так смотрят, офицеры это чувствуют сразу. Не сердито, нет... Не сердито и не зло. С удивлением разглядывали они лейтенанта, как будто впервые видели. Вспомнил, как его предупреждали: фронт - это тебе не училище, на фронте с подчиненными надо по-хорошему. Станешь выпендриваться - тебе же хуже будет... И понял - сорвался. Нельзя так. И кричать нельзя. И отбирать нож нельзя. Надо по-хорошему забрать у этого Афонина нож. Но забрать.
- Если жалко подарить, - с укоризной сказал он Афонину, - то давай махнемся. Я тебе бинокль за него дам. Подороже твоего ножа будет. Классная оптика. Семикратный. И футляр из настоящей кожи. Новый.
Командиру батареи без бинокля нельзя. Но лейтенант Хаустов все правильно прикинул. Когда бинокль понадобится, а это произойдет в первом же бою, попросит его у Афонина. Ненадолго. И все дела. А нож можно не отдавать.
- Мне бинокль не нужен, - отказался Афонин.
Не прошло, меняться солдат не захотел.
- Знаешь, что я тебе скажу, Афонин, - перешел лейтенант Хаустов на официальный командирский тон. - Тебе выдано все необходимое оружие, которое по чину и должности положено. А нож не оружие, и носить его ты не имеешь права. Если бы командование считало нужным, всем бы ножи выдали. И все солдаты бы сейчас с ножами бегали, как разбойники. Представляете себе такую картину? - обратился он к остальным солдатам, и даже улыбнулся, потому что картина, по его мнению, намечалась смешная.
- Мне этот нож нужен, - не стал спорить Афонин.
- Консервы открывать? - презрительно поджал губы лейтенант.
- Нет. Это метательный нож. Оружие.
Тут как раз подоспели Ракитин и Бабочкин. За ними, успевший их посветить Лихачев.
Ракитин посмотрел на Опарина. Тот взглядом же дал понять, что ничего серьезного еще не произошло, но сержанту самая пора вмешаться.
Появление командира орудия Хаустова не смутило. В конце концов, он не только имел право, но и обязан был изъять у солдата этот нож, который армейским оружием не является. А вот корреспондент корпусной газеты был здесь ни к чему. Мало ли что тот вздумает написать? Приехал за материалом о героизме расчета. А здесь что-то вроде конфликта. Но Хаустов командир батарей, а Афонин рядовой. Даже ежу понятно, кого из них надо считать правым. Корреспонденты тоже должны поддерживать субординацию, помогать командованию.
- Да вот, беседую с рядовым Афониным, - повернулся лейтенант к сержантам. - Объясняю, что нельзя советскому солдату освободителю ходить с ножом, как какому-нибудь бандиту. Мирных жителей пугать. Что о нем люди подумают. А он мне твердит, что нож - это его личное оружие...
Лейтенант покачал головой, вроде пожаловался: какую только чепуху не приходится выслушивать командирам от своих подчиненных.
- У кого это, ответь мне, Афонин, оружием является нож? Только ты сначала подумай хорошо, потом ответишь.
Афонин думать над этим вопросом не стал, но и ответить, тоже не успел. Опарин опередил.
- Так это же метательный нож. Боевое оружие, - перешел он дорогу лейтенанту Хаустову, не опасаясь последствий. Он вообще-то никого не боялся. А этого молодого петушащегося лейтенанта - тем более.
- И заступник есть, - снисходительно улыбнулся лейтенант.
Пока пожар не разгорелся, надо было объяснить лейтенанту все, рассказать историю ножа. Но Ракитин тоже не успел. В разговор вмешался Бабочкин. Вначале он хотел воспользоваться своим независимым положением и сказать этому лейтенанту пару ласковых. Но потом решил, что не стоит. Тоже можно втык получить от вышестоящих. Лучше свернуть все, не задевая самолюбия лейтенанта.
- Метательный нож?! - притворился он, будто не понял, что здесь назревает конфликт. - Эт-то интересно. Солдат, который владеет искусством метать нож. Это может быть материалом для статьи! А нельзя ли посмотреть, как им действуют?
- Вот и я говорю, - поддержал корреспондента Хаустов. - С таким ножом надо уметь обращаться и каждому солдату ходить с ножом не следует.
Лейтенант поглядел на Афонина, который и ростом не отличался и, в великоватой для него гимнастерке, казался неуклюжим. Хаустов понял, что сейчас все и кончится. И даже, в какой-то степени, был благодарен корреспонденту за то, что тот нашел столь простой выход из положения. Афонин и Опарин пытаются повесить на уши лапшу. Не на того нарвались. Не подумали, что имеют дело с комбатом. Да, не просто с лейтенантом, а с комбатом. И это уже совсем другой коленкор. А Афонин бросить нож не сумеет. Надо будет у него и чехол забрать. Хороший чехол.
- Покажи, как ты его бросаешь, - добрым тоном отца-командира приказал он Афонину. - Нам это интересно. Слышал, что товарищ корреспондент сказал? - отрезал он Афонину последнюю возможность для отступления.
Хаустов протянул Афонину нож. Тот взял его, внимательно осмотрел, как будто опасался, что, пока нож был у лейтенанта, с ним могло что-нибудь случиться, и опустил в чехол.