Ангела все не было и не было. Тогда я ощутил страх — возможно, чтото в жизни было сделано неправильно, сочтено грехом, и следует готовиться к худшему. Но и рогатые черти тоже за мной не спешили.
Оставалось ждать.
Я видел, как мое тело выносят, и проводил взглядом, стоя у окна, похоронную процессию. Потом прошелся по дому, радуясь тишине.
Совершенно случайно я обнаружил новое свойство теперешнего своего тела — проникать сквозь стены. Это меня несколько развлекло.
Но когда я вздумал было выйти на улицу, уверенный в своей невидимости, некая сила преградила мне путь. После нескольких попыток, включая безумный прыжок из окна, я понял, что обречен находиться в своем доме долго, очень долго.
Причина этого сперва была мне непонятна. За смертным порогом человека должны ждать либо кара, либо награда — так я полагал, так меня с детства учили. Мое одиночное заключение, пожалуй, можно было бы счесть карой, хотя я чувствовал себя в своем доме превосходно.
Несколько дней я бродил по дому, испытывая даже некоторое наслаждение — тело не ощущало привычной боли, движения мои сделались легки и необыкновенно изящны. Потом мной овладела тревога. Наследники мои были твердо убеждены, что принадлежащий мне дом — не единственное мое имущество. Им следовало продать его, а деньги поделить между собой, и я указал в завещании, как именно.
Но присутствовало и еще кое-что.
Я был женат, овдовел, две мои дочери умерли в младенчестве, и потому мои доходы существенно превышали расходы. Поначалу я довольно много тратил на себя, потом стал откладывать деньги и радовался, видя, как возвышаются и растут стопочки золотых талеров.
Я собирал талеры ради собственного удовольствия, совершенно не думая, на что их можно употребить. Они развлекали меня постоянно.
Особенно я веселился, надумав устроить тайник в стене.
Дом мой — средней величины, в два этажа и с узким чердаком под высокой черепичной крышей — имел, как водится, подвал, где хранились припасы и дрова. В свое время отец очень удачно купил земельный участок возле старой городской стены Кёнигсберга.
При строительстве это сберегло ему немало денег — по-настоящему пришлось потратиться только на фасад. Задней стеной дома стала укрепленная и подправленная городская стена, боковые — общие с соседями. А стены подвала старше стен здания примерно на триста лет — это остатки давних монастырских строений, с веками погрузившиеся в землю. Тогда не жалели камня, так что они получились в полтора фута толщиной. И я здраво рассудил, что, потрудившись несколько ночей, выдолблю место для сундучка с талерами. Разумеется, работа затянулась, но я был доволен.
Сейчас тревога моя объяснялась тем, что я боялся за свой сундучок. Наследники, проклятые мои племянники и шлюха с ними вместе, устроили совещание и решили, что старый скряга (таким титулом они меня почтили) непременно спрятал где-то в доме деньги или драгоценности. Я засел в подвале, понятия не имея, как буду охранять от них мой сундучок. Они, конечно же, спустились туда дважды, разворошили поленницу и пытались простучать стены. Тут я впервые порадовался, что племянники мои — дураки, даже это им оказалось не под силу. Переругавшись между собой, они обратились к первому попавшемуся маклеру, чтобы он продал дом, и, к величайшей моей радости, тот их основательно надул.
Сам я был весьма доволен тем, что не попал ни вверх, ни вниз, а остался охранять свое золото. Жаль было, что я не могу более пополнять сундучок, но ни одно блаженство не бывает всеобъемлющим. К тому же я видел вещий сон.
Оказалось, что в моем бестелесном положении отдых тоже необходим, и сны мерещатся примерно такие же, как людям во плоти.
Проснувшись, я уже знал высший замысел относительно себя. Сундучок мне удастся открыть и деньги взять тогда, когда я подберу ключ. Разумеется, в земной своей жизни я имел ключ, но его утащили вместе со всей связкой мои любезные наследнички. Однако в земле хранится множество ключей от давно погибших замков, и среди них я могу найти подходящий. Тогда я наконец прикоснусь к своему золоту и буду счастлив абсолютно.
В доме появились новые жильцы, привезли детей, и от шума я был вынужден спасаться в подвале. Тогда выяснилось, что я способен понимать не только родной язык и латинские афоризмы. Это было неожиданным и приятным преимуществом бестелесной жизни. Дети выросли, завелись новые дети, надстроили третий этаж, улица получила новое название, потом случилась война, в дом попало огромное каменное ядро. После замирения развалины разобрали, но погреб не тронули, а возвели над ним новое здание. И опять рождались дети, помирали старики… да! Один такой покойничек попытался было согнать меня с насиженного места. Не знаю, чем бы это кончилось, если бы его не забрали. Полагаю, что вниз.
Новая война погубила дом, и опять на его месте поставили другой, а погреб завалили песком и всякой рухлядью. Мне нужно немного пространства, я устроился в подходящей щели, а для прогулок избрал первый этаж, где была кондитерская. Я даже радовался тому, что сундучок мой теперь в совершенной безопасности, а в песке я нашел несколько старых ключей, так что уже имел неплохую связку.
И еще одна война случилась, но на сей раз дом уцелел, зато не уцелела улица. Когда стали заново отстраиваться, дом оказался в глубине двора. Подвал не трогали, он никому не был нужен — до поры.
Однажды пришли люди и за несколько дней все расчистили. Потом другие люди принесли ящики и устроили в моем подвале склад. Стены их не интересовали, так что я без особой тревоги смирился с их присутствием.
Но в дом мой пришла беда.
Среди ящиков появилась женщина с громким голосом и быстрой речью. Таким голосом говорят только дуры. Им кажется, что чем громче, тем убедительнее. Обычно на складе я слышал только мужскую речь, в меру приправленную руганью, и не слишком огорчался — чего же еще ждать от полупьяных грузчиков?
Некоторое время спустя ящики были вынесены из подвала, и тогда она снова заявилась с каким-то полупьяным субъектом самого плебейского вида. Я не сразу догадался, что они сговариваются о приведении моего подвала в божеский вид, о починке пола, штукатурке стен, белении потолка и прочих важных делах. Я бы не доверил субъекту и вытаскивание ржавого гвоздя из стенки. И мнение мое о том, что женщина дура, получило еще одно подтверждение.
Чинили мой подвал со множеством приключений, которые наконец привели меня в бешенство. Единственное, что утешало, — работники были достойны своего предводителя и не делали ничего лишнего, так что стена, в которой был скрыт мой сундучок, совершенно не пострадала. Я и сам принял кое-какие меры. Прожив столько лет в своем теперешнем образе, я кое-чему научился — скажем, знал, как создавать загадочный подземный стон и чем отвлекать внимание от нужных предметов, чтобы они казались потерянными. Работники поняли, что в подвале шалит нечистая сила, но постарались не слишком ее тревожить, только замазали щели, кое-как заделали дыры и навели наружный глянец. Наконец женщина рассчиталась с ними и сама водворилась в подвале.
Места у меня там немного, и это немногое место она поделила перегородками, отчего образовались какие-то жалкие конурки. Первая от входа были прихожей, там моя дура установила вешалку-стояк, два стула, столик с журналами между ними, зеркало, бра, и все это очень небольшое, стоящее тесно. Я заглянул в журналы и ужаснулся — настало время, когда издают целые альманахи для особ легкого поведения. Там целые страницы посвящались духам, пудре, каким-то неслыханным притираниям, а вместо нравоучительных статей я обнаружил целую диссертацию на тему, как удержать при себе женатого любовника.
Из прихожей можно было попасть в комнату более просторную.
Посередине стоял стол — круглый, покрытый бархатной вишневой скатертью, на нем лампа под огромным цветастым абажуром с желтой бахромой и разнообразные шкатулочки. Возле большого стола имелся еще один, пониже, на колесиках, и сразу было видно, что его старались сделать незаметным. На втором столе дура моя разместила телефон и папки с бумагами, электрочайник и посуду. За ним в углу приютился маленький холодильник. Кроме того, она поставила два очень удобных кресла и табуретку у стены.
Окно в моем погребе было именно такое, как полагается в погребах — под самым потолком, длинное и узкое, не более фута. Дура долго думала, как с ним обойтись, наконец притащила и повесила синие шторки с золотыми звездами. Тут я почуял неладное. А когда она приклеила к перегородке огромнейший круг зодиака, я уже стал догадываться о постигшем меня несчастье.
Образовались в подвале и еще два помещения, оба такой величины, что человеку там не повернуться. Попасть в них можно было из большой комнаты. Первое я в целом одобрил — там дура устроила довольно опрятное отхожее место, вот только входить туда следовало задом, это был единственный способ удачно сесть на фаянсовую чашу. Второе помещение меня сильно озадачило, я даже заподозрил, что у нее хватило ума оборудовать для меня спальню. Только существо, проходящее сквозь стены, могло благополучно войти туда и лечь на довольно высокое и узкое ложе, занимавшее почти все пространство.
Кстати сказать, звали мою дуру Марией. Лет ей было столько, что впору внуков нянчить, а все обращались к ней: «Машка, привет!» Да, именно так. В мое время даже уличная шлюха требовала к себе большего почтения.
Эта самая Машка была, разумеется, не замужем, растила дочь, и дочери уже исполнилось шестнадцать лет — самое время вступать в брак. Дочь, насколько я мог понять из разговоров, уродилась не в матушку и сама очень хотела законного брака, но моя дура неизвестно почему возражала.
Я долго не понимал, для чего ей понадобился мой подвал.
Но в один прекрасный день это разъяснилось. У нас появилось два новых предмета меблировки, последних по списку. Один притащил мужчина и установил посреди большой комнаты. Это было нечто вроде двускатного шалаша, какие днем ставят на тротуар, чтобы привлекать покупателей. Я иногда по вечерам глядел в окно и видел эти шалаши.
Тот, что изготовили для моей дуры, был, как занавески, синим с золотыми звездами. Посреди, опять же золотом, были выписаны огромные слова: САЛОН АФРОДИТА, и внизу, помельче: вход со двора, 12.00 — 20.00. Я понял, что мой подвал теперь салон.
Последний предмет меблировки принесла она сама. И на стенку повесила тоже сама, причем загубила всего четыре гвоздя, пятый вбила более или менее успешно. Я подошел и увидел диплом в золотой рамке — ее страсть к золоту была бы похвальной, если бы только золото оказалось настоящим, а не так называемым «самоварным».
Но рамка была подлинным сокровищем по сравнению с самим дипломом. Из него следовало, что моя дура окончила курсы эксклюзивной магии и является практикующей ведуньей второго посвящения с правом совершать обряды и производить гадания.
Если бы в годы моей молодости женщина призналась, что окончила курсы магии, то семье пришлось бы порядком потратиться, чтобы дело обошлось всего лишь поркой на городской площади. Читая этот нелепый диплом, я впервые подумал, что от такой соседки следует как можно скорее избавиться. Мало ли кого она сюда накликает своими дурацкими обрядами. Сущности бывают разные — я, к примеру, сущность спокойная и уравновешенная, но не приведи Господи разбудить полтергейст…
Но когда к ней пришли первые посетительницы, я успокоился.
Ничего моя дура в магии не смыслила, а гадала так, что я хохотал во всю глотку. Так хохотал, что эхо доносило до нее обрывки смеха — и она ежилась, не понимая, что творится в подвале. Мой голос и смех живые могут услышать только в отраженном виде, я установил это случайно, однако место, где есть эхо, искал по всему подвалу уже целенаправленно. Это меня несколько месяцев развлекало.
На самом деле весело мне стало еще раньше — когда она явилась в полном обмундировании сумасшедшей бабы, вообразившей себя городской ведьмой. Я даже не сразу узнал ее.
Машка где-то раздобыла длинное платье, почти до пола, но открытое более, чем у шлюхи с Девичьей улицы. Оно было черное, с крупными золотыми узорами, и тесное в бедрах. Она достала из сумки красную шаль с бахромой и накинула на плечи, а потом подошла к зеркалу. То, что она там увидела, ей очень понравилось, а у меня, будь я в прежней своей плоти, заныли бы все зубы. Ведь она еще и покрасила волосы. Теперь у нее на голове красовалось нечто вроде гривы вороной лошади, она собрала эти космы на макушке, а отдельные пряди вытащила, чтобы они, как взбесившиеся змеи, обрамляли ее простецкое круглое лицо, раскрашенное под стать наряду — чернейшие брови и ресницы, малиновый румянец, губы такого красного цвета, какого в природе не существует. А глаза! Она размалевала их на пол-лица. А ногти! Кровавые, будто она запустила их в чьи-то внутренности. А кольца, браслеты, серьги, цепочки! Я знаю толк в драгоценностях — мне было жутко смотреть на эти убогие подделки.
В магии она не разбиралась. Но это еще полбеды. Только теперь выяснилось, какая это невероятная врунья.
Моя дура всюду растрезвонила, что проводит так называемый «золотой обряд». Цель обряда — привлечь к заказчику побольше денег.
Мысль сама по себе неплохая, но доверять подобное действо Машке было просто опасно. А меж тем она с кем-то сговорилась по телефону, заморочила своим враньем голову, поехала проводить обряд и даже вернулась с деньгами. Когда я увидел у нее в руках ассигнации, скверное предчувствие посетило меня. Я понял, что добра ей эти зеленые бумажки не принесут. Их было для нее слишком много…
У меня есть способность оценивать, какому количеству денег соответствует тот или иной человек. Она появилась, потому что я всю жизнь был связан с деньгами и, каюсь, даже давал в рост под большой процент. Поэтому для меня важно было с первого взгляда оценить просителя и его взаимоотношения с той суммой, которой он домогается.
Так вот, эти деньги были для дуры избыточными. И потому они ее быстро покинули.
В тот день она сидела в своем дурацком салоне одна, листала журнал и вздыхала. Я незримо находился рядом и ждал, когда же случится хоть что-то занятное. Наконец зазвонил телефон, она схватила трубку и выпалила казенно-любезным, невероятно фальшивым голосом:
— Салон «Афродита» слушаетЯ грешным делом обрадовался — телефонные переговоры моей дуры способны заменить лучшую компанию площадных гаеров на ярмарке.
— Тут целители принимают? — спросил басовитый мужской голос. Незримому собеседнику было, пожалуй, за семьдесят. Но моя дура, естественно, опять блеснула интеллектом.
— Да, и целители, и ароматерапевты, и массажисты, приходите, будем радыЯ надеялся, что старец объяснит ей, насколько ему не нужны ароматерапевты, в стиле боцмана парусного флота (город у нас портовый, и моряков я слышал неоднократно). Однако он, я полагаю, не расслышал странного слова, да это оказалось и к лучшему. Его ответ был достоин дурацкого салона— У меня дырка в груди открылась, из нее так сифонит — занавеска шевелится.
— Ого! — воскликнул я.
— То есть как — сифонит? — спросила озадаченная дура почти почеловечески.
— Говорю, дырка, сквозная, навылет, и из нее сифонит, со свистом, сам слышал. У вас дырки лечат?
Тут она опомнилась и зачастила:
— Понимаете, это на самом деле не дырка, это один из признаков смертельной порчи, порчу мы снимаем, приходите, ауру почистим, карму подкорректируем, ну и дырку…
— Мне карма не нужна, у меня дырка! Я вам внятно говорю — дырка сифонит— Да-да, я поняла, приходите, заткнем— Приду, — пообещал голос и пропал.
Дура от радости чуть не пустилась в пляс.
Я не удержался — встал перед ней в правильную позу, как учили на занятиях по риторике, и заговорил, украшая свою речь выразительными и сообразными жестами:
— Рано радуешься! Намаешься ты с этой дыркой! И добром это не кончится! Мало тебя предупреждали? Говорили в один голос — нехорошее место, нехорошее место! Нет, обязательно нужно было клюнуть на дешевку, расковырять подвал! Хорошо, строители тебе попались умные: поняли, что на дуру нарвались, сверху все замазали и —
привет! Ничего тут у тебя не получится! И клиенты не придут! И сама ты отсюда через два месяца уберешься, потому что у тебя НИКОГДА не будет денег даже на аренду, НИКОГДА, НИКОГДАКогда трижды повторяешь слово, оно приобретает некую мощь, которую следует еще усилить жестами. Я так и сделал, отчего дура моя вдруг подпрыгнула в кресле. А потом задумалась — очевидно, лечить дырки ее все-таки не учили.