С наступлением осенней распутицы, а потом холодов война замерла, а с наступлением весны возобновилась вновь. Войско Реганды, которое к концу осени все же удалось остановить у Последних Холмов и продержать там всю зиму, наконец-то начали оттеснять назад, к границе. Битва у Последних Холмов переломила ход войны, говорили люди. Мы победим. Память и слава. Что еще принято говорить в таких случаях? Люди на улицах поздравляли друг друга. Тале было все равно.
Она пролежала в постели почти полтора месяца. И теперь бродила по дому собственной тенью – бледная, молчаливая, все еще закутанная в повязки, пропитанные мазью от ожогов. Устойчивый запах гари, казалось ей, все еще держался в воздухе; запах гари, запах боли, запах отчаяния. Слуги избегали ее остановившегося взгляда, а тихого, равнодушного голоса слушались беспрекословно. Часто Тала присаживалась в старое, дедушкино еще, кресло, возле окна, выходившего в сад, и подолгу сидела там, прикрыв глаза, откинувшись на вытертую бархатную обивку. Ни о чем не думала. Просто сидела, порой задремывая до половины ночи.
Так и нашел ее Тирайн, в первый же вечер после приезда в отпуск пришедший, чтобы обо всем рассказать.
- … Они оттеснили нас к реке, - говорил он негромко. – А там – старики да бабы с детишками, местные жители, которые не успели уйти. И нас трое – я, Саа и еще один Воздушный, Тинвер - мальчишка совсем, ученик, он даже испытаний еще не прошел. А они выставили четырех Огненных. Саа… его ведь Верховный отпускать не хотел… надежда Гильдии и все такое, так он сам вызвался. Ну, словом… те Огненные не лыком шиты были, я бы не справился, Тала, честно, да и ты бы не смогла, наверное. И тогда Саа приказал нам с Тинвером уходить, уводить людей, а сам остался. Я не смог ослушаться… - шепотом проговорил он, - Саа старше меня по рангу. Он поставил щит. Держался около минуты… я бы не поверил, если б рассказали, - одному Воздушному против четверых Огненных. А он стоял. Потом я обернулся и как раз увидел, как он падает… И что с ним стало – я не знаю. Нам нужно было спасать людей.
- Где его похоронили? – голос Талы был сухим и безжизненным.
Тирайн покачал головой.
- Там… невозможно было. После битвы… все слишком устали, и мы… растаскивали тела, хоронили отдельно тех, кого можно было опознать, а остальных… в общей могиле. Кервина нашли, похоронили… только, знаешь, почему-то Камня при нем не было, я искал потом, но не нашел. А Саа… Его тело… видимо, он тоже был в общей, потому что… обгорел, наверное. Возле одного из таких вот… неопознанных… нашли вот это.
Он порылся в поясном кошеле и, отводя взгляд, протянул ей на ладони что-то маленькое, блеснувшее серебром в свете неяркого дня.
- Это, наверное, его…
- Спасибо, - так же равнодушно ответила Тала. Пальцы ее, ледяные, как у неживой, вслепую нашарили на его ладони застежку от плаща и сжались.
* * *
Потом… что-то было. Как-то она жила, во всяком случае. По прошествии времени Тала пыталась восстановить в памяти те годы – и не могла. В конце весны воюющие стороны заключили перемирие, но на границах, да и в самой Инатте было неспокойно. По дорогам бродили шайки мародеров, разбойников, беглых, и всех их надо было вылавливать, кого казнить на месте, кого отправлять для дознания. В июле война возобновилась, и Тала подала прошение зачислить ее в действующую армию. Ответом был отказ – молода, мол, больно. Несмотря на все военные требования, Гильдии старались по возможности беречь своих магов. Но в южные патрули тоже требовались Огненные, и Тала завербовалась в один из таких – недалеко от Приграничья. Она хотела уехать – как можно дальше от города, где все, от белых шпилей Академии до мраморных статуй в аллеях парка – напоминало ей о прошлом.
Ее мотало по всей Инатте четыре с лишним года. Бывая в столице лишь короткими набегами (Тала боялась возвращаться в опустевший, почти заброшенный дом), она научилась видеть и ценить прелесть маленьких, захолустных приграничных, провинциальных городишек. Три улицы вдоль реки, сухой ветер, гнущий кроны редких пыльных деревьев, запах пыли в городской ратуше, бабы в красных платках, полощущие белье на мостках… Зимние метели, весенняя распутица, летняя жара, осенние дожди… Тала загорела почти дочерна, похудела – так, что кости ключиц, казалось, вот-вот проткнут тонкую смуглую кожу. Седая прядь, нахально прорезавшая медно-рыжие волосы, стала шире, захватила висок.
Безразличие – спокойное, размеренное, неторопливое, привычное, как старая мозоль, как побелевший от времени шрам на коже – изредка сменялось оглушающей тоской, такой, что хотелось выть в голос и кататься по земле. Иногда, редко – надеждой, такой же сильной, и тогда Тала бросалась навстречу почтальону, жадно просматривала тощую пачку, а на закате причесывалась перед осколком зеркала и уходила в степь, долго-долго всматривалась в каждую одинокую фигуру в клубах пыли. Он жив, он вернется! Глаза ее загорались счастливым ожиданием, она теряла сон, все валилось из рук… до тех пор, пока снова не накатывало отупляющее безразличие.
Война закончилась, когда катилось к концу пятое лето. Генерал Горн, полномочный представитель короля Корнелия II, подписал отказ от притязаний Реганды на династические права в Инатте. Вопрос о спорных территориях королевства решили отложить до следующей весны. Суна, союзник Реганды, тоже оставалась ни с чем – чем станет платить проигравшая войну и порядком истощенная страна, оставалось неясным. Впрочем, Инатту это никак не волновало.
Примерно треть земель Инатты ощутили тяготы войны на своих плечах в полной мере. Захваченные территории не выжигали, конечно, но разоряли до последнего зернышка – сначала чужие, потом свои – иначе чем кормить солдат? То, что Реганде пришлось еще хуже, Инатту никак не успокаивало. А еще – южное Приграничье, набеги кочевников, сдерживать которые становилось все труднее – сил не хватало. Вовремя война закончилась, очень вовремя.
В августе Талу вызвали в Солен – ближний к заставе город. Тала примерно даже представляла, зачем: неделю назад был убит командир их отряда; недавно прибывшее пополнение – сплошь мальчишки, ни опыта, ни закалки. Кто-то должен был встать во главе – хотя бы временно, хотя бы до того момента, когда подыщут замену. Олльсон, напарник Талы, маг-Водник с огромным опытом и послужным списком, при виде которого хватались за голову чины из штаба армии, тоже убит. Хель – цепкий, внимательный, спокойный служака – отказывался категорически. Тала, конечно, и мысли не допускала, что ее… но с другой стороны, а зачем тогда вызывают?
Война закончилась, но в Приграничье было еще неспокойно. Мародеров, дезертиров, бродяг и разбойников отлавливали по лесам и степям пачками. Реганда, тоже сильно пострадавшая, обескровленная, сейчас была неопасна. Но с северо-востока на них поглядывал иной сосед – Суна, тоже пострадавшая в той войне, но сохранившая и нейтралитет, и армию, и боевых магов. И что было ждать от этой большой и, говорят, богатой страны, не знал никто.
Говорили разное. Будто готовят сунийские маги какое-то новое, Стихии ведают откуда взявшееся оружие. Будто где-то есть у них тайная лаборатория. Будто войску их несть числа (что было, думала Тала, явным преувеличением). Будто… впрочем, за такие разговоры у них на заставе быстро могли заткнуть рот, прижав в темном углу к мягкой стенке…
Этот крошечный городок ничем не отличался от десятков других таких же – маленьких, грязных, с приземистыми домишками, палисадниками, заросшими кипреем, с редкими кривыми деревцами вдоль улиц. В пыли копошились полуголые ребятишки; большие лохматые собаки, завидев ее, с лаем помчались следом.
Дом коменданта отличался от остальных только высоким крыльцом с деревянными резными перилами. Вообще, резьба, украшавшая наличники домов, перила, коньки изб, была такой, что впору рот открыть или замереть от восторга. Тала всматривалась, прищуриваясь от солнца и суховея, запоминала узоры, чтобы зарисовать потом, когда выдастся свободная минутка. Затейливое деревянное кружево странным образом навевало ощущение тепла и уюта.
Деревянная лестница скрипнула под сапогами. В коридоре было пусто, прохладно – после уличной жары – и полутемно. Из-за полуоткрытой двери доносились негромкие голоса. Коротко постучав, Тала, пригнувшись, шагнула в комнату.
От окна навстречу ей обернулся невысокий, широкоплечий человек в потрепанной, но богатой и красивой дорожной одежде. Он стоял против света, и Тала машинально прищурилась, стараясь его разглядеть. Человек шагнул к ней, закладывая за ухо длинную прядь волос. И Тала вздрогнула. По этой привычке она его узнала…
- Здравствуй, - негромко, но отчетливо проговорил Тирайн. – Узнала?
- Здравствуй, - сдержанно ответила девушка. – Конечно…
Она даже не увидела сидящего за столом пожилого человека в штатском, она совсем ничего не увидела, делая шаг навстречу… И, наверное, такое было у нее лицо, что комендант несколько секунд смотрел на них, потом, пробормотав что-то торопливо, поспешно вышел.
И только тогда они позволили себе рукопожатие – короткое, судорожное, почти отчаянное. И долгую-долгую секунду не разжимали рук.
- Ты жив… - сказала Тала.
- Да…
- Ты жив, - повторила она. – Как хорошо!
И уткнулась в его плечо.
- Тала… - Тирайн осторожно погладил рыжие косы, уложенные вокруг головы. – Я…
- Молчи, не надо. Как я рада, что ты жив, Тир!
Она, наконец, оторвалась от него, взглянула прямо в глаза. И улыбнулась – счастливо, открыто. И Тирайн растаял от ее улыбки, тоже заулыбался светло и радостно.
Широкий, обитый вытертым плюшем диван недовольно скрипнул, когда Тала опустилась на него, потянув Тирайна за собой. Наверное, пыльные, залатанные дорожные ее штаны пришлись ему не по вкусу. Впрочем, перетерпит…
- Как ты здесь оказался? – смеясь, спросила девушка. – Каким ветром тебя принесло, чертушка? И… - она оглядела его, - да какой же ты стал важный. Или наследство получил?
- Примерно так, - тоже смеясь, ответил Тирайн. – Я все расскажу, обязательно. Я здесь проездом, по дороге.
- Куда?
- Домой, Тала. Я ведь теперь князь…
- Что? – спросила она, изумленно моргая.
- Представь себе. Отец умер четыре года назад, а брат… - улыбка слетела с его лица, - погиб очень быстро, через полгода. Вот и пришлось… больше некому.
- Нааадо же, - протянула девушка. – Ты, значит, теперь ваша милость, да? – она дернула его за ухо, взъерошила русую прядь. – Смотри, скоро живот наешь…
- Наешь тут, - проворчал Тирайн. – От такой жизни не то что живот… Впрочем, ну его, Тала. Ты-то как живешь?
Тала помолчала. Улыбнулась мягко.
- Нормально, Тир. Работаю. Воюю.
- Я знаю... Застава?
- Да. Знаешь, там хорошо. По крайней мере, я на своем месте.
Они помолчали.
- Послушай… - нерешительно спросил Тирайн. – А Камень?
По лицу девушки скользнула болезненная гримаса.
- Я имею в виду, - торопливо продолжал он, - ты… что-нибудь делала с ним? Продолжала?
- Нет, - глухо ответила Тала. – Нет. Я… боюсь.
И, помедлив, добавила:
- Мне теперь кажется, что все это не просто так. Что Огонь и правда отнял у меня Саа… за это все, за нашу работу. Наверное, это справедливо. Нельзя безнаказанно играть с Силами и надеяться, что они ничего не потребуют взамен.
Она исподлобья взглянула на Тирайна и отвернулась.
- Прости.
- Я был в столице, - тихо проговорил он. – На могилу к твоим заходил…
- Спасибо…
- Дома у вас все по-прежнему. Нянюшка твоя тебе вот… передала… - он неловко завозился, вытащил из-за пазухи сверток. – Носки тебе – шерстяные, да яблоки в меду, как ты любишь…
Тала ласково сжала его пальцы, положив сверток на колени.
- И ты только ради этого ехал ко мне, сюда?
- Не только. Я же говорю – по дороге…
- Тир…
Он отвел взгляд.
- Да, - глухо сказал, отнимая руки. – Не только. Тала… я хотел сказать тебе…
- Что, Тир? – так же ласково спросила она.
Тирайн посмотрел на нее – и вздохнул, глубоко, судорожно, точно бросаясь с обрыва в реку.
- Будь моей женой, - выговорил он четко и громко.
- Ч-что?! – ошеломленно прошептала она.
- Будь моей женой, Тала, - повторил он, резко и сильно бледнея.
Девушка вспыхнула, вскочила. Ломкими шагами отошла к окну, отодвинула занавеску.
Корова по улице идет. Мальчишка-водонос - чумазый, в грязной рубахе – проехал на телеге, запряженной старой клячей. На подоконник села муха.
- Тир… - сказала она, не оборачиваясь, осипшим голосом. – Я… очень ценю твое предложение, но…
- Послушай… - Тирайн – большой, сильный – пересек комнату и остановился рядом с ней. Протянул руку, словно хотел осторожно коснуться ее плеча, но не осмелился – рука упала. – Я все знаю. Но… если ты останешься одна на всю жизнь, это будет слишком несправедливо. Саа не осудил бы тебя – прошло четыре года. Кто виноват в том, что… А ты… Я люблю тебя, Тала. И, в конце концов, ты же не сможешь мотаться вот так, по заставам, всю жизнь. Ты будешь тянуть эту лямку, пока не станешь старой и бессильной. А потом? Что будет потом? А там, у меня… ты будешь жить, ни в чем не нуждаясь. Я сделаю все, чтобы ты была счастлива. Тала…
- Нет… - глухо ответила девушка, не оборачиваясь.
- Я знаю, о чем ты думаешь, - неловко сказал Тирайн. - И сам думаю о том же. Тело ведь так и не нашли. Но поверь мне, мы писали, мы искали… и если бы был хоть маленький шанс, что Саа жив… он бы уже смог дать знать о себе, мы нашли бы хоть какую-то зацепку. В списках значилось сначала «пропал без вести», теперь уже – «погиб». Я понимаю – не хочется верить. Но… прошло четыре года, Тала… И если бы… уже нашелся бы он. Значит…
- Нет, - также, не оборачиваясь, очень ровно повторила она.
- Я теперь князь, - сказал он. – Я сделаю так, чтобы ты никогда ни от кого не зависела. И даже если ты не захочешь… - он чуть запнулся, вспыхнув, отвел глаза, - ты будешь мне… как сестра. Обещаю. Просто – будь рядом, мне больше ничего не надо… Тала…
- Уйди, - сказала она тихо. – Я… я подумаю. До завтра. А теперь уйди… уходи. Пожалуйста.
Ну, вот и все, сказала она. Сказки кончились. Надо делать выбор.
В окно маленькой комнаты в городской гостинице светила луна. За стеной храпел второй постоялец, где-то надрывно лаяли собаки. Тала перевернулась на живот, обнимая подушку. Серебряный свет падал прямо в лицо, пеплом посыпая разбросанные по плечам медные пряди.
Рано или поздно это должно было случиться, и ты всегда это знала. Он ведь прав. Как ты будешь жить дальше?
Саадана нет. Нет, нет, нет! Кто виноват в том, что ты все еще цепляешься за глупую надежду? Чудес не бывает.
Тирайн… добрый, сильный, родной. Тирайн, друг, брат, товарищ. Друг, вот именно. Брат. Но не любимый. Не тот, кому скажешь «Да».
А сказать… придется?
Решай же, глупая девочка.
Упустишь свое счастье, сказала бы мать. И нянюшка покачала бы головой. И отец посмотрел бы неодобрительно… папа, папа, ты так мечтал видеть дочь счастливой, скажи – буду ли я счастлива, если ЕГО – нет? Ты так хотел дождаться внуков…
Князь. Она станет княгиней. И не будет больше этих изматывающих ночных рейдов, отчаянной тоски по вечерам, запаха пыли и алычи, пропитавшего волосы, грубых шуток солдат. И можно будет снова вспомнить, что такое платье и туфельки…
Впрочем, вспомнить, что такое платье, можно ведь и без Тирайна. В Гильдии ждут ее и возьмут с радостью, да и в Университете, наверное, тоже примут боевого мага. И можно будет сменить пояс и портупею на синее платье преподавателя и снова каждый день ходить по высоким коридорам, по нарядным улицам…
… где все напоминает ей – о нем.
Уехать. Не видеть, не слышать, не знать. Прошлое – умерло. А в настоящем нет места той рыжекосой наивной девочке с любопытным блеском в глазах. Девочка умерла… сгорела в том черном костре в библиотеке, вместе с письмом, обернулась пеплом, золой. Пустое. Прошло.
Скоро утро. Завтра. Что она ответит Тирайну?
Если бы только точно знать, что Саа погиб и никогда не вернется. Возможно тогда эта рана затянулась бы, наконец; может быть, тогда она вспоминала бы о нем, как многие, с огромной грустью и нежностью, но – светло, без этой разрывающей душу боли и тоски. Может быть, когда-нибудь... Но ежедневно, ежечасно думать о том, что, возможно, он жив и где-то зовет ее… может быть, ранен… или попал в плен… или просто не может вернуться, но верит, что там, дома, его ждет невеста, почти жена… Обмануть эту надежду? Предать это ожидание? Если бы… если бы…