Тала крепче обняла подушку, уткнулась в нее носом и заплакала.
* * *
Свадебное платье было очень скромным даже по меркам послевоенного времени: длинное, в пол, с высоким закрытым воротом, лишь чуточку украшенное по вороту и подолу вышивкой – серебряной нитью винограда. Белые лилии в медно-рыжих волосах удерживали недлинную фату; когда налетал ветер, Тала нервничала – ей все казалось, что прическа сейчас развалится. Тем не менее, все сошлись на том, что невеста была лучше всех – как и полагается.
Свадьбу Тала почти не запомнила. Посаженной матерью стала ее старая нянька – единственный оставшийся в живых родной ей человек. Посаженным отцом Тала упросила побыть Хеля; маг, недоуменный и растерянный, долго отказывался – кто он ей? – и согласился с большой неохотой. Тирайн, тщательно причесанный, немногословный, откровенно сиял, гордясь красавицей женой, и люди радовались, бросая им под ноги бисер и зерна пшеницы.
…Она стала хорошей хозяйкой – она, прежде ненавидевшая домашнее хозяйство. Пальцы ее, раньше перепачканные чернилами, в пятнах от ожогов, теперь все чаще бывали измазаны красками, мукой, землей, пятнами от травы и цветов, росших в их саду. Она, всегда ненавидевшая вышивку, полюбила возиться с нитками и иглой. Примерная хозяйка, примерная мать – Тала не доверяла сына нянькам, сама кормила грудью и могла часами возиться с ним, забывая обо всем.
Вот только примерной женой ее, наверное, назвать было трудно. Нет, внешне-то все хорошо; люди на улицах, слуги, крестьяне с умилением поглядывали на молодую пару. Но ночами Тала часто лежала без сна, а рядом ворочался, уминая подушку, Тирайн, не смея прикоснуться к жене. Редкие, такие редкие ночи объятий так и не разожгли в ней любовного огня, огня страсти, когда двое становятся единым целым. Все было не то и не так; не тот запах губ, не те руки, не то, не то. Она никогда не знала Саадана так, как знает мужчину женщина, и все же те немногие минуты детской их любви встали между ней и мужем прочной стеной. Они лежали рядом, чужие друг другу больше, чем когда бы то ни было, и женщина знала, отчего он не спит и вздыхает. Если бы, если бы… Все не бывает идеальным, думала она. А когда все-таки засыпала, ей снился Саадан, и в глазах его она читала немой упрек. И просыпалась в слезах.
Сначала – часто.
Потом – все реже и реже.
Нет, было – было! – Тала гордилась мужем, когда он вел ее в танце в высокой зале княжеского замка, и сотни взглядов, завистливых, восхищенных, провожали их. Она уважала его - когда люди в пояс кланялись ему, а вслед летели добрые слова; когда приходили к «батюшке князю» со своими бедами, а потом несли – кому что Силы послали – мед, яблоки, пироги – и не в оброк, а так, от сердца. Она была бесконечно благодарна ему – за то, что увез от прошлого и ни разу не задал ей ни единого вопроса.
Но любила ли? Она не знала...
… Не счесть, сколько раз просыпалась она ночью, вытирая мокрые щеки, все еще во власти счастливого сна: он жив! и пальцы все еще ощущают шероховатость листа, с которого рвутся такие знакомые строчки. Он жив! Господи, Господи, если бы хоть знать – где он, что с ним? Думает ли обо мне?
И тогда самой себе она казалась дрянью. Потому что жила, предавая. Потому что если Саа все-таки не погиб, то все, что она делает, - это предательство. И не только по отношению к нему, почти мужу, мужу несбывшемуся. Но и по отношению к тому, кто муж – по закону и праву, они связаны клятвой перед Силами, в любви и согласии… да, согласие, только вот про любовь – не надо, это с его стороны – любовь, а с ее… Отчаяние? Расчет? Безразличие? Какое слово ни подбери, как ни назови, смысл от этого не меняется.
Ей просто было все равно…
До тех пор, пока не взяла на руки крошечный комочек. До тех пор, пока тонкая нить не протянулась от детской ручки – к той, большой и теплой, такой надежной руке, которая укрыла ее, стала – опорой, камнем, вокруг которого обвилась тоненькая веточка новой жизни.
И что же ей теперь делать?
Ответ, впрочем, один, и иного быть не может. Ты сама сделала свой выбор, Огненный маг.
Пусть даже бывший. «Маги бывшими не бывают», говорил когда-то ее учитель. Делать выбор приходится вне зависимости от того, можешь ли ты держать в ладонях Силу. И платить за этот выбор – тоже.
Вот она и заплатит.
«В жизни и смерти, в горе и радости, в предательстве и прощении – навсегда…» - свадебная клятва.
Когда родился Лит, Тала в последний раз горько выплакалась. Бог весть, как желала бы она, чтобы этот малыш был – другойсын. Как ловила в крошечном личике знакомые черты, как радовалась, глядя на светлые прядки на детском затылке… а он в ответ взял да потемнел к годику, и волосы его стали такими же прямыми, русыми, как у отца. Рассветный отблеск бросал на младенческие щечки тень другого лица. Если бы этот птенец оказался сыном другого сокола, любила бы она его больше?
Прошлое потихоньку умирало. Оставалась - жизнь нынешняя, спокойная и ровная. Вечерами, глядя в темнеющее небо, Тала порой говорила мысленно «Спасибо»… а кому – и сама не знала. Правда, в полнолуние, когда на небо выкатывался огромный, оранжевый диск, долго не спала, стояла на ступенях дома, закусив губы, глядя в никуда. Но это случалось не каждый месяц, а потом – все реже и реже…
Суровой и пустынной выглядела эта земля, но она полюбилась Тале. За годы жизни на границе она привыкла к пыли – из памяти почти исчезли прохладные дожди и лиственные леса столицы. Теперь даже самый последний тушканчик, даже степные птицы и ковыль стали ей родными.
Теперь она старалась не вспоминать, а когда все же вспоминала, все чаще казалось ей, что все это было – не с ней. Скачки верхом, патруль, ярость боя, пламя, срывающееся с рук… Саадан, магия – да полно, она ли это? Этого никогда не было и быть не могло – с ней, сдержанной и спокойной женщиной, в жизни никого не убившей, кроме комаров летом на веранде. Магия ушла. Да, она не избежала этой участи – после родов в половине случаев женщины-маги теряют Силу. Прежнее казалось теперь сном, приснившимся давным-давно и уже почти забытым. А иногда казалось, что нынешняя жизнь – сон, и совсем скоро она проснется, и все будет по-прежнему.
* * *
Маленькое княжество, доставшееся Тирайну от отца, лежало почти в руинах – нападения соседей измучили и истерзали его. И, как назло, последние два года выдались страшно засушливыми – пыль и суховеи прокатывались над дорогами, выжженными пустыми полями, и только почти пересохшие ручейки еще хранили остатки влаги.
Пыль висела в воздухе, поднятая колесами возов и копытами коней. Особенно если кони эти так же стремительны и неутомимы, как кони кочевников-соседей, налетавших незаметно и беспощадно и столь же быстро отступавших. Это нельзя было назвать войной, всего лишь набеги – но их было много.
Сорок с лишним лет назад распалась Криштская империя – колосс на глиняных ногах, считавшийся когда-то непобедимым, державший в железных руках весь Юг. Распалась не под мечами захватчиков, но разъедаемая ржой изнутри, как оно и бывает обычно. Оставила после себя кучу крошечных удельных княжеств и непомерную гордость их правителей, каждый из которых вел родословную если не от Великого Завоевателя Харанта, первого императора, то уж от его потомков – с гарантией. Степные княжества постоянно воевали друг с другом, и каждое считало себя сильнее соседа. Это было во времена князя Тридана, деда Тирайна.
Таннада не принадлежала Криштской империи. Кто жил на этих землях изначально, от кого появились столь причудливые названия рек и деревень, сейчас выяснить уже нельзя: много сотен лет назад княжество переходило из рук в руки, пока не стало провинцией Инатты. Случилось это в пору расцвета Криштской империи. Позже – уже около ста лет назад - один из королей Инатты подарил южную свою провинцию герцогу Эранскому в пожизненное владение с правом наследства. Но у герцога не было сыновей; дочь его, княжна Миранда, вышла замуж за князя Ламанда Леа-Танна, служившего когда-то правителю Кришты. Короли Инатты и Кришты долго пытались понять, чьими же становятся в этом случае земли Таннады, но так и не договорились. То были не такого масштаба и ценности земли, ради которых стоило затевать войну, и короли, подумав, признали Таннаду независимой. Стихии с ними, пусть живут. Криште в те времена было не до войн с соседней сильной страной.
Княжество Таннада невелико – сто миль с севера на юг, двое суток неспешного конского хода от границ до столицы. Столица, главный и единственный город Рута, стоит на реке Ренне. Обширные степи – от края горизонта до края, сколько может охватить взгляд – поросли разнотравьем у северных границ, к югу же от столицы это сплошной ковыльный ковер, волнующийся под ветром. Для ветра Таннада открыта зимой и летом, с востока и с запада; в песках живут суслики, тушканчики и мыши, если повезет, можно увидеть антилопу; летом в небе звенят жаворонки и пустельги, кружат степные орлы. Пройди Таннаду с севера на юг, увидишь – равнодушно бродят коровы и овцы, гордые лошади посматривают на одинокого путника, щелкают бичами пастухи. Часто через эти земли проходили мирные кочевники, гнали стада на восток, в Юрату и дальше, дальше, к далеким Соленым горам. Князь Таннады им не препятствовал; можно узнать, что нового слышно на юге, а если повезет, купить красных бус и золотистых монист в подарок девушке. Крестьяне и пастухи, рыбаки в верховьях Ренны, княжеская дружина да сам князь – вот тебе и вся Таннада.
Когда распалась Кришта, Таннада активно торговала с Инаттой, поэтому мелкие, но воинственные князьки-соседи маленькое княжество трогать не решались. Сама Таннада воевать никогда не стремилась – куда им до завоеваний, дай Стихии сил выстоять в очередной стычке с очередным соседом. Но князь Тридан быстро дал понять: их лучше не трогать. Сын его, князь Ардейн, отцу если и уступал, то ненамного, и худой мир – тот, который лучше доброй ссоры – держался все время его правления.
К сожалению, князь Раудан, старший брат Тирайна, ни твердостью, ни жесткостью отца и деда не обладал, и соседи, быстро поняв, что такое новый князь, осмелели снова.
Эти набеги быстро измотали и обескровили княжество. Степняки уводили в плен молодых, здоровых мужчин и женщин, убивали стариков и детей. Пользуясь нерешительностью молодого князя, они не давали покоя не только пограничным областям, но заходили вглубь страны, поглядывая, кажется, и на столицу. Противостоять им могла лишь княжеская дружина – но они успевали не всегда.
В одной из таких стычек погиб сам князь Раудан Леа-Танна, старший брат Тирайна. Оставшееся без правителя княжество думало недолго – они послали гонца к молодому магу Земли, уже несколько лет не приезжавшему домой даже на короткие дни каникул.
Нельзя сказать, чтобы предложение это явилось для Тирайна неожиданностью. Бывает и так, в конце концов, а в том, что старший брат не удержит княжество после смерти отца, он почти не сомневался – слишком медлителен и нерешителен тот был. Но – как уехать? Как оставить Гильдию? И как не уезжать, если там – дом, родной дом, оставшийся в памяти пусть не очень светло, но – Родина? Враз забылось и недовольство отца, и вечные насмешки Раудана, в глубине души страшно завидовавшего брату-магу. Осталось одно – я нужен там. Как ни крути, пусть младший, но он все-таки княжич. Князь, поправил себя Тирайн. И если не он, то кто же?
За те несколько лет, что Тирайн не был дома, княжество сильно обнищало. «При отце все было совсем не так», - с грустью думал Тирайн, глядя на запущенные дороги, бедные деревеньки и откровенно голодные лица людей. Юг княжества почти обезлюдел; брошенные дома печально смотрели на мир пустыми глазницами окон, бабы и ребятня прятались в подвалах и наспех вырытых землянках… в леса бы, но и лесов здесь не было – это степное, холмистое взгорье из конца в конец насквозь прокаливало беспощадное на выцветшем от жары небе солнце. А тут еще неурожай два года подряд, и страна, кажется, находилась на грани взрыва.
«Сварил брат кашу, а расхлебывать мне», - хмуро усмехнулся Тирайн в первый же вечер дома.
Княжеская дружина сильно поредела, а заменить погибших воинов было некем. Пришлось проводить рекрутский набор, вызывая недовольство и так уже возмущенного народа. Нужно было увеличивать налоги – страну необходимо восстанавливать, но как? Нужно было сдерживать соседей, которые не сразу поняли, что у беззащитного княжества появился теперь правитель-маг, а потом договариваться с теми же соседями, которые, наконец, поняли, что у Таннады появился правитель-маг. А еще подошло время сева, а сеять нечем – прошлые годы были тяжелыми. В деревнях не хватало рабочих рук. В казне не хватало денег. «В голове, - в сердцах выразился как-то князь, - ума уже не хватает». Земной маг, он немного владел даром целительства, и со всех окрестных деревень потянулись в Руту бабы, неся больных детей, калеки и неизлечимо больные. А еще нужно было приглядывать за детишками – не выявится ли в ком чародейских способностей?
Третий год правления Тирайна выдался на диво урожайным. «Я маг или кто?» - устало ответил Тирайн на недоуменные восторги казначея. Жара и дожди в тот год сменяли друг друга ровно тогда, когда это было нужно; травы росли с необычайной скоростью, косари выбивались из сил. Люди вздохнули с облегчением и опаской – кажется, они начинали верить своему князю.
Камень Земли, забытый, лежал в шкатулке, тускло поблескивая серебряными гранями. Где ты, Гильдия магов Земли? Рутина грозила захлестнуть с головой.
В первые годы молодой князь сутками мотался по дорогам, спал урывками, почти не раздеваясь. Тала не застала это время, но о тех первых, самых тяжелых годах часто вспоминала старая Мира – кормилица и нянька, выкормившая Тирайна и любившая его даже, пожалуй, больше, чем родного сына. Она часто ворчала на маленького Лита, сравнивая его с отцом, хотя – Тала знала – гордилась малышом и любила его безмерно.
- Помнится, беженцы были, - рассказывала Мира вечерами, усевшись у очага с вязанием, - у-у-у, волной текли. Кто и оставался, да. А кто дальше шел… вот не понимаю я – князь наш всем защиту обещал да помощь, только живите, рук не хватает, людей не хватает. Отстроились бы. Нет – дальше идут. А куда идут, чего ищут? Непуть… На дорогах что творилось – ужасти, у столицы-то спокойно еще, а в глуши – в одиночку и не ездили, только большими обозами. С солью и то тяжко было – видано ли дело? А все потому, что торговать возить боялись. Война же… а на нее все спишется. Ну, а потом-то уж легче стало. И пошлины сбавили, спасибо князю, и на границах поспокойнее стало. Да нам на нашего молиться надо. Так ли жили раньше, э-эх, - и она, махнув рукой, совала Литу сладкий пряник.
Слушая эту неторопливую, круглолицую женщину, Тала немного лучше стала понимать неторопливого, рассудительного юношу, так беззаветно любившего ее все эти годы. Неторопливость эта и обстоятельность, прежде порой раздражавшие Талу, после рождения сына обернулись совсем другой стороной. Всегда и все решавшая сама, рассчитывавшая только на свои силы, Тала, став матерью, начала понимать, как это хорошо – быть вьюнком, обвившимся вдоль каменной стены; быть «за мужем», за кем-то, словно за той же стеной, за забором крепким. Забор этот может обернуться забором неволи, плена. А может – крепким укрытием. И тут уже – как посмотреть…
Тирайн же, слыша трескотню старой поварихи, только улыбался. Он с охотой и часто вспоминал детство, проказы – свои и брата, и даже наказания отца, державшего сыновей в строгости, и юность, и учебу в Гильдии. Единственное, о чем он предпочитал не рассказывать, а Тала – не спрашивать, - война. О том, что было там, в маленьком селении Последние Холмы, Тала старалась не думать. Впрочем, она понимала мужа. Ей и самой не особенно приятными были воспоминания о приграничных стычках и той ее войне – тяжелой работе с непрекращающейся, тяжкой усталостью.
В первые годы Тала, Огненный маг, часто помогала мужу. Они ездили – то поодиночке, то вдвоем – в разные концы страны; кузнецы в деревнях и в городище на юге, завидев княгиню, улыбались и кланялись до земли. Однажды Тала помогала усмирять степной пожар на востоке; огонь был низким, но шел быстро, ветер гнал его на запад, вглубь княжества. Потом Тала подумала, что стычки на границах все-таки не так страшны, как этот ровный неумолчный гул и пылающее поле. Загар, въевшийся в кожу за три года жизни в Приграничье, стал еще чернее, а медные волосы, кажется, выгорели до светло-рыжих. Вскакивая в седло, Тала не раз слышала обращенные к ней пожелания дождя под ноги и думала, что и у самой у нее эти слова вылетают едва ли не сами собой. Мужской костюм, сшитый нарочно для нее, навечно пропитался запахом дорожной пыли и дыма. Тирайн подобрал для нее хорошего коня – выносливого, смирного, добродушного.