Петр поднял глаза и увидел, что на гранитный гребень, рядом с кистью его руки, сел огромный орёл. Длинные, круто загнутые когти цепко впились в твёрдый камень. Приплюснутая голова с крючковатым клювом повернулась в сторону пограничника.
Пётр встретился взглядом с холодно-чёрными глазами птицы. Стоит орлу вцепиться когтями в руку человека, и человек низвергнется в пропасть. Впрочем, для этого будет достаточно и двух-трёх ударов могучих крыльев.
Многие, очутившись на месте Орлова, начали бы махать рукой, чтобы отогнать птицу, но Пётр не сделал этого. Он знал, что если поблизости находится гнездо, то не к чему злить и без того встревоженного хищника.
В то же время Пётр сразу оцепил невольную услугу, оказанную ему орлом: конечно, враг тоже наблюдает сейчас за птицей, но ему и в голову нс придёт, что та спокойно сидит рядом с человеком. Враг решит, что пограничника на скале нет.
Как ни трагично было положение, сержант не смог сдержать улыбку и, смело глядя в глаза орлу, прошептал:
— Здравствуй, однофамилец!
Услыхав человеческий голос, орёл склонил голову набок, как бы выражая удивление.
— Чего уставился? — властно прошептал Пётр. — Лети!
Словно вняв настойчивому совету, орёл медленно расправил крылья, взмахнул ими и как-то боком, боком взмыл над пропастью.
— Так-то лучше! — удовлетворённо пробормотал Пётр и ухватился второй рукой за гранитный выступ.
Держаться стало значительно легче, и сержант немедля приступил к осуществлению своего плана.
Правее, метрах в семи от того места, где находился Орлов, скала более полого спускалась вниз; оттуда можно будет сползти к площадке, на которой находится орлиное гнездо, от гнезда пробраться по идущей вправо расселине к основанию утёса и затем постараться незаметно спуститься на его восточную сторону — во впадину.
Главная и самая трудная задача — преодолеть именно первые семь метров. А это можно осуществить только одним способом: поочерёдно перехватываясь руками.
Движением плеч Пётр передвинул автомат подальше за спину, легонько оттолкнулся носком правой ноги от гранитного выступа, одновременно перенёс правую руку немного вправо, нащупал в скале небольшую трещину, уцепился за неё, тотчас ухватился левой рукой за освободившийся гранитный зубец и вдруг почувствовал такую острую боль в ушибленной коленке, что в течение нескольких секунд не мог пошевелиться.
Так, вися над пропастью, напрягая остатки сил, Пётр преодолел несколько метров.
Солнце скрылось за тучей, сразу стало холодно, сильнее подул ветер. Только на западе, где ущелье переходило в широкую долину, было по-прежнему солнечно и стояла предвечерняя тишина. На склонах гор зеленели пастбища. Ещё дальше, внизу, раскинулись сады, табачные плантации, виноградники и среди них весёлые белые домики приграничного села и блестящая гладь пруда колхозной гидроэлектростанции. По дороге пылила колонна автомашин. На передней развевалось красное знамя: колхозники из ближайших колхозов ехали в «Маяк коммунизма» на праздник. Там была и Кето.
Всё это сейчас было за плечами Петра, невидимое, но ощутимое сердцем, близкое, родное, своё…
Ветер внезапно утих. Вдруг потемнело. Первые крупные капли дождя упали на голосу, дробно застучали по утесу. Чуть ли не за самой спиной оглушающе треснул гром. До намеченной Петром точки осталось еще метра четыре.
И опять, второй раз в сутки, грянул ливень.
Казалось, всё обернулось против Петра. А он, оглушённый непрерывным громом, ослеплённый молнией, мокрый, изнемогающий от невероятного напряжения всех сил, продолжал сантиметр за сантиметром продвигаться к своей цели.
Вот молния снова и снова осветила ущелье. Гнездо внизу! Пётр разжал пальцы и стремительно съехал по мокрому шершавому граниту, ударившись больной ногой о хворост.
Как Пётр добрался до основания утёса? Как очутился в злосчастной впадине? Он не мог бы толком рассказать об этом. Что такое физическая боль и любая опасность в сравнении с тем, во имя чего Пётр их переносил!..
Ливень затопил дно каменистой впадины. Не предполагая этого, Пётр неожиданно окунулся в холодную воду. Вынырнув, он поднял над головой автомат и прислушался. Скоротечная гроза уходила на запад, к Чёрному морю. Вспышки молнии и раскаты грома с каждой минутой становились всё слабее и слабее.
Пётр на несколько мгновений затаил дыхание. Ни малейшего звука! Тогда он снова нырнул и прислушался. Лёгкий скрежет отчётливо прозвучал в ушах.
«Он идёт сюда, это задевают о камни подошвы его горных ботинок… Ну, держись!»
…Начальник заставы, Савин и ещё два пограничника нашли сержанта Орлова на рассвете вторых суток. Он сидел на камнях, вытянув больную ногу, держа палец на спусковом крючке автомата. Нарушитель лежал лицом вниз, со связанными руками.
— Жив! — только и мог произнести обрадованный Пётр, увидев Савина.
— Меня прямо в пещеру сбило, — улыбнулся Савин. — Страху натерпелся, а так всё в порядке…
— На заставе побеседуем, — перебил друзей начальник.
Савин тщательно обыскал сначала одежду и обувь нарушителя, потом рюкзак.
Начальник так же внимательно осматривал каждую найденную у врага вещь, время от времена произнося короткие фразы:
— Пистолетов два — американские, патронов к ним семь обойм… Компас в герметическом футляре — английский… Часы ручные со светящимся циферблатом — швейцарские… Ручных гранат три — американские… Фотоаппарат «Лейка» — немецкий… Автоматическая ручка фирмы «Паркер»…
Начальник снова осмотрел ручку и, усмехнувшись, качнул головой:
— Хитро, но старо — однозарядный пистолет, а не ручка.
Связанный нарушитель поглядывал то на дула винтовки и автомата, наставленные на него, то на офицера в погонах с зелёными просветами, то совсем мельком, исподлобья, на молодого сержанта в мокром, порванном о камни обмундировании.
— Кофе в таблетках — бывшее американское — всё размокло, — продолжал начальник. — Карта Кавказа, двухвёрстка, на русском языке… Чеснок, конечно, турецкий… Галеты — американские… Та-ак, — протянул капитан, рассматривая что-то на свет. — Десять ампул с жидкостью коричневого цвета. В лаборатории определят, что сие значит…
— Товарищ капитан, разрешите обратиться?.. Это что за прибор? — Савин протянул начальнику какую-то коробочку с дугообразной шкалой и стрелкой. — На компас не похоже.
— Это? — Начальник взял коробочку. — Это электроконтактный взрыватель. Для туриста штука явно бесполезная.
— Ну и персона! — не удержался Пётр, зло глянув на врага.
— Целых три персоны, — поправил начальник, извлекая из-за подкладки куртки нарушителя два фальшивых советских паспорта и мореходную книжку…
Чтобы построить большой железнодорожный мост, для этого требуются тысячи людей. Но для того, чтобы его взорвать, на это достаточно всего нескольких человек. Пётр вспомнил слова Сталина, и его охватило чувство радости и гордости: он был счастлив, что настиг и задержал врага. Хорошо, что Пётр не убил его, а только ранил да оглушил сегодняшней ночью прикладом автомата: шпион расскажет, кто и зачем его послал…
Рана у нарушители оказалась лёгкой — он мог идти сам. Пётр же не был в состоянии сделать ни шагу.
— Фуражку мою достаньте, — улыбнувшись, попросил он, когда его подняли сильные руки товарищей. — Она там, за утёсом, в орлином гнезде…
Солдаты Дзержинского
Небольшой конный отряд — двадцать красноармейцев, командир и проводник — медленно пробирался сквозь Уссурийскую тайгу по едва заметным звериным тропам. Проводник Фёдор Иванович Кротенков — он один хорошо знал эти места — намеренно углубился в самую чащобу.
Сначала командир отряда Кузнецов отверг было предложение проводника: зачем удлинять и без того долгий путь, но верстах в пятидесяти от Никольск-Уссурийска они неожиданно обнаружили следы большого бивака.
— Назаровны либо шубинцы, — убеждённо сказал Кротенков.
— А может быть, охотники? — усомнился командир.
— Гляди! — Фёдор Иванович хмуро кивнул на деревья. — Охотники не станут зря лес калечить.
Действительно, многие ели и сосны были порублены самым безжалостным и, главное, бессмысленным образом.
Проводник и Кузнецов обошли чужую стоянку. Фёдор Иванович показал командиру на следы многочисленных сапог (охотники носят унты) и на отпечатки, оставленные в снегу прикладами стоявших в козлах винтовок (японские винтовки).
Нагнувшись, проводник подобрал окурки американских сигарет (охотники курят трубки) и, в довершение всего, нашёл под кустом шкуру кабарги (охотник не бросит шкуру убитого зверя).
— Их тут было человек пятьдесят, — сказал Фёдор Иванович, снова всматриваясь в следы.
— И к тому же с «максимом», — добавил командир: от бивака тянулись в лес широко расставленные параллельные лыжни.
Кузнецов задумался: хорошо бы выследить и ликвидировать эту банду. Снег не успел ещё засыпать следы, значит, беляки снялись отсюда не раньше вчерашнего утра — последняя пурга была вчера утром. Только черт их знает, куда они направились, а отряду поставлено категорическое условие: без потерь и возможно быстрее пройти в назначенное место.
— Резона нет, — рассудительно ответил Кротенков: — наскочишь негаданно, и перещёлкают из-за кустов. Сам говоришь, что у них станковый пулемёт. Нам лучше чащей идти…
На пятый день пути отряд снова обнаружил чью-то недавнюю стоянку.
— Охотники, — с одного взгляда определил Фёдор Иванович, — соболевщики. Три человека. Луки делали, — добавил он, поворошив носком валенка слегка запорошённые снегом древесные стружки.
В тот же день всадники миновали полуразвалившуюся, заброшенную китайскую фанзу. Кротенков попросил командира на минутку остановиться и вместе с ним вошёл в небольшую глинобитную, крытую соломой хижину без потолка. Промасленная бумага в решётчатых окнах давно была порвана, и в фанзу нанесло много снега.
Кузнецов посмотрел на закопчённые дочерна стены, на давным-давно потухший очаг и, недоумевая, перевёл взгляд на проводника.
— Это фанза Сип Хо, — с грустью сказал Фёдор Иванович. — Он спас меня после «тысячи смертей». Неужели изверги убили его?.. — Проводник подошёл к стене и ощупал огрубевшими пальцами многочисленные отверстия от пуль. — Из пулемёта садили…
Отряд тронулся дальше. Таёжное безмолвие нарушалось однообразным щёлканьем клестов, лущивших еловые шишки, похрустываньем валежника да тяжёлым дыханием приморившихся лошадей.
Вскоре тайга немного поредела. Снег лежал неровно: в распадках кони по грудь увязали в сугробах; на склонах сопок, с подветренной стороны, он едва прикрывал выцветшие прошлогодние травы. Местами земля вовсе была обнажена и звенела под коваными копытами.
Кротенке в — бойцы его звали Дедом: он носил тёмнорыжую, торчащую в разные стороны бороду — ехал в голове отряда на мохноногой, до удивления низкорослой и в то же время чрезвычайно выносливой и неприхотливой сибирке. Чуткая лошадь косила янтарный глаз на заросли кустарника и прядала заиндевевшими ушами, — вероятно, где-то поблизости притаились изюбры.
Три месяца минуло с тех пор, как из Владивостокской бухты Золотой Рог удрал последний японский крейсер, а Фёдору Ивановичу всё ещё не удалось побывать в родном Сучане, где его ждали жена Даша и пятилетний сын Антон, который в отсутствие отца начал и ходить, и разговаривать.
Кротенков машинально посасывал кончики обкуренных усов и думал о своей судьбе, не забывая, однако, внимательно вглядываться в тайгу.
Не только из-за семьи стремился он в Сучан: Фёдор Иванович как наяву представлял себе и широкую долину, где размещался рабочий посёлок, и надшахтные копры, и то, что в ладонях у него вместо ременного повода рукоятка обушка.
Распростившись с боевыми товарищами — он три года с лишним командовал действовавшим в Уссурийском крае партизанским отрядом «Красный шахтёр», — Фёдор Иванович совсем было собрался домой, как вдруг в начале февраля его вызвали в Особый отдел Никольск-Уссурийской Чрезвычайной Комиссии и попросили направиться совсем в другую сторону.
— Опять, выходит, воевать? — спросил Дед. Честно признаться, он порядком-таки устал за эти годы: поколеси-ка сорок месяцев по тайге да болотам, и всё с боями.
— Не совсем так, но вроде, — сказал начальник Особого отдела. — Правительство приказало нам взять под охрану государственную границу.
— Сам Владимир Ильич? — спросил Кротенков.
После утвердительного ответа он немедля дал своё согласие.
Начальник объяснил, что Деду предстоит провести одну из групп пограничников до старого кордона на границе с Маньчжурией.
— Значит, контрабандистов ловить станете? Дело!
До шута их расплодилось: спиртоносы, пантовщики, жень-шеньщики…
— И контрабандистов, — подтвердил начальник. — Значит, договорились: доведёшь ребят до границы — и домой. Места тебе знакомые.
— Не заблудимся! — уверенно сказал Кротенков, мысленно прикидывая, каким путём им лучше направиться.
И вот пошёл девятый день, как отряд пробирался сквозь Уссурийскую тайгу.
«Бедно живём», — хмурился Фёдор Иванович, поглядывая на своих спутников. Пограничники были одеты кто во что горазд: кто в полную красноармейскую форму, кто в трофейную рыжую шинелишку, кто в полушубок. Но у всех на будённовках и шапках алели красные звезды.
Оружие тоже разнокалиберное: у кого русская трёхлинейка или берданка, у кого японский или американский карабин, у двоих бойцов не было и берданок, а только старые наганы.
У самого Деда за спиной висела трёхлинейка, сбоку побрякивала о седло длинная самурайская шашка в кожаных ножнах, украшенных накладными драконами и иероглифами — заклинаниями. Фёдор Иванович носил её как память о бое под Ивановкой, где в двадцатом году разыгралась страшная трагедия.
Заподозрив жителей Ивановки в связи с партизанами, каратели до основания снесли мирную деревню ураганным артиллерийским огнём. Из-под обугленных развалин онемевшие от горя и гнева партизаны вытащили около трёхсот трупов детей, женщин и стариков.
— По коням! — скомандовал тогда Кротенков.
Партизаны настигли роту карателей.
В ожесточённой рукопашной японский офицер изуродовал Фёдору Ивановичу левую щёку шашкой. Фёдор Иванович приподнялся на стременах, вырвал у самурая шашку и наотмашь развалил его от плеча до пояса.
Чтобы скрыть шрам, Фёдор Иванович отрастил бороду, и с тех пор, несмотря на то, что ему не исполнилось и тридцати пяти лет, его стали звать Дедом.
Командир пограничников Семён Кузнецов ехал бок о бок с Кротенковым. По его уверенной, лёгкой посадке Фёдор Иванович сразу определил, что Кузнецов бывалый и смелый конник.
— Трудновато тут будет, — сказал командир, глядя на разлапистые кедры, кондовые ели и могучие ясени, переплетённые тугими лианами, прогнувшимися под тяжестью снега.
— Зато летом красота, — оживился Дед. — Летом сопки, словно бабы на ярмарке, — все в цветах. Дожди у нас щедрые — каждая капля с ягоду, потому и растения буйные. А воздух, чуешь, какой! Нигде такого духовитого воздуха нет!
Федор Иванович сразу догадался, о чём думает молодой чекист: шутка сказать, охранять участок границы длиной в тридцать вёрст, по полторы версты на брата!
Неожиданно лошади остановились. Кузнецов натянул повод и почувствовал, что его Серко дрожит.
Кротенков поспешно снял с плеча винтовку. Командир знал, что тот зря ничего не делает, и, не мешкая, последовал его примеру. Дед привстал в седле и подался вперёд, держа палец на спусковом крючке.
«Назаровцы!..» — Кузнецов поднял левую руку, чтобы предупредить ехавших сзади бойцов.
— Погляди на снег, — прошептал Фёдор Иванович.
На снегу виднелись отпечатки огромных кошачьих лап. Тигр.
В безмолвном ожидании прошло несколько секунд. Наконец, Дед спокойным жестом перекинул ремень винтовки через плечо.
— Поехали! Во-первых, нас много, а во-вторых, он сыт: он тащил кабанчика, видишь — кровь на снегу…