Около дюжины путников расположились на краю поросшего агавой поля, чтобы перекусить и расстелить постели. Остановился и я, хотя есть мне было нечего, распаковывать и расстилать тоже. Слава богу, рядом протекала речушка, так что, по крайней мере, не пришлось мучиться от жажды. Налакавшись чистой, свежей воды, я решил устроиться на отдых под раскидистым хвойным деревом, обещавшим защиту от казавшегося весьма вероятным ночного дождя.
Маленькая симпатичная речушка лениво протекала через плантацию агавы. Наверняка то была земля какой-нибудь гасиенды, может быть, одного из тех огромных владений, где выращивалось всё, от сахарного тростника до скота.
Шагая вдоль речки, я подобрал палку и по-мальчишески размахивал ею, а когда уже поворачивал обратно, вдруг услышал звонкое девчоночье хихиканье. Я замер и прислушался. Смех, сопровождаемый плеском воды, донёсся снова. Пригнувшись, я двинулся на звук, подобрался под защитой кустов к берегу и увидел двух резвившихся в воде юных девушек: они, как мячик, перебрасывали друг дружке кокосовый орех. У одной, мулатки, кожа была коричневой, у другой, негритянки, — почти угольно-чёрной. Вода была им примерно по грудь, и, когда подружки подпрыгивали, их груди открывались моему жадному юношескому взору.
Языка, на котором они говорили, я не знал, но решил, что это одно из многочисленных африканских наречий, порой звучавших на улицах Веракруса. Спустя мгновение мулатка поплыла прочь и пропала из виду, а мой взгляд задержался на негритянке. Она стояла ко мне спиной, но, пытаясь заколоть волосы, то и дело поворачивалась, так что я успевал мельком увидеть грудь.
Потом позади вдруг хрустнула ветка, и едва я успел обернуться, как мулатка налетела на меня, толкнув с разбегу с такой силой, что я закачался, замахал руками и плюхнулся в воду.
Побарахтавшись там какое-то время, я, промокший насквозь, выбрался наконец на мелководье, в то время как мулатка и её подруга отплыли подальше, и теперь вода закрывала их по шею.
Я ухмыльнулся.
— Buenos dias.
— Buenos dias, — ответила мулатка.
— Я направляюсь в Ялапу. Я купец, — солгал я.
Мулатка ухмыльнулась в ответ.
— Ты больше похож на мальчишку, чем на купца.
Девушки были примерно тех же лет, что и я, но казались постарше. Мулатка сказала что-то негритянке; я решил, что она перевела наш разговор. Если чернокожая девушка работает на полях, она, скорее всего, плохо знает испанский язык или не знает его вовсе.
— Мой отец богатый купец. Я помогаю ему в торговле, — продолжал я приукрашивать действительность.
Мулатка рассмеялась и покачала головой.
— Ты одет как пеон.
— Я специально так оделся, чтобы бандиты не попытались меня ограбить.
Обе девчонки казались мне чертовски привлекательными. Мулатка, хоть и не из тех, вызывающих, красавиц, какие во множестве подвизаются в любовницах у богатых кабальеро, подкупала свежестью и задором юности, но особенно меня очаровала негритянка. Она походила на выточенную из чёрного камня, идеальных пропорций статуэтку; грудь африканки ещё только-только начала наливаться спелостью.
До сих пор мне доводилось — если вспомнить Цветок Змеи и супругу алькальда — лишь прикасаться к женщинам и ощущать их прикосновения, но возлежать с женщинами пока ещё не приходилось ни разу. Сейчас, глядя на этих двух девушек, я невольно задумался о том, каково было бы заняться с ними любовью.
Должно быть, подружки прочли мои мысли, поскольку переглянулись и расхохотались.
Моя ухмылка сделалась шире, хотя я и почувствовал, как мои щёки стали горячими от смущения.
Потарахтев о чём-то с подружкой на своём наречии, мулатка лукаво посмотрела на меня и спросила:
— Со многими ли женщинами ты занимался любовью?
— Очень многие ищут моей благосклонности, — ответил я, с напускным безразличием пожимая плечами.
После очередного перевода, сопровождавшегося хихиканьем и переглядыванием, мулатка спросила:
— А был ли ты близок с девушками, у которых африканские корни?
— Нет, — честно признался я, — но мне бы очень хотелось.
— Но прежде чем заполучить африканку, ты должен узнать, что именно доставляет нам удовольствие.
С этими словами эбонитовая красотка забралась на большой камень и села напротив меня. Одной рукой она прикрывала грудь, другой — волосы в ложбинке между ногами.
— Любовь на нашем языке называется «апендо», — промолвила мулатка. — Любит человек сердцем, неудовольствие получает с помощью мвили — тела.
Она помахала рукой вверх-вниз, указывая на обнажённую подругу.
— Тело — это бустани, то есть сад, сад удовольствий и блаженства. У каждого человека, мужчины и женщины, есть орудия для возделывания этого сада.
Она указала на лицо негритянки.
— У людей есть индомос — губы, и улими — язык. Они позволяют распробовать вкус фруктов, растущих в чудесном саду.
Девушка-мулатка наклонилась и слегка соприкоснулась губами с губами подружки.
Я никогда не видел подобной близости между девицами, и это зрелище меня просто ошеломило.
— В этом саду есть дыни — тикити.
Она отвела руку, прикрывавшую «дыню» молодой груди.
— Ты можешь попробовать всю дыню, — она поцеловала грудь, пробежав губами по её округлости, — или же только тамнатунда — клубнику. — Мулатка нежно пробежала языком вокруг сосков другой девушки.
Мой член стал набухать и пульсировать, тогда как сам я стоял неподвижно, зачарованный этим представлением.
Мулатка погладила рукой живот подруги, медленно проведя ладонью вниз, от груди до промежности.
— Этот кустик прикрывает маруфуку бустани — запретный сад. — Она отвела ладонь африканки в сторону и положила на её лобок свою собственную.
— А в этом саду пребывает екунди еупе кипепео. — Эбонитовая девушка медленно развела ноги, выставив напоказ лоно. — Розовая бабочка. — Мулатка коснулась пальцем розовой области.
— А есть ещё тайный гриб — кийога, растущий в этом саду. Если на него нажать, сад увлажняется.
Что именно она проделывала своим пальцем, мне видно не было, но чернокожая девушка ёрзала от удовольствия. Надо полагать, мулатка имела в виду такой же «гриб», какой я обнаружил между ног у жены алькальда.
— В саду есть цветок — уа. У него имеется отверстие в стебельке, так что мёд — асали — можно получить с помощью пчелы. Пчела, ниуки, — это мужчина. Его привлекают нектар цветка и желание попробовать мёд.
Красавица прервала свои объяснения и одарила меня обольстительной улыбкой.
— Тебя привлекает этот цветок?
Напряжение у меня между ног достигло предела, во рту пересохло, и я выразил согласие весьма невнятно, словно рот мой был набит хлопком.
На миг на лице мулатки появилось печальное выражение.
— Но видишь ли, девушка не может позволить пчеле пробовать мёд в любое время, когда той хочется, потому что у пчелы есть жало. Ты знаешь, что происходит, когда пчела жалит женщину?
Я молча покачал головой.
— Женщина беременеет! — И девушки с плеском выскочили из воды.
Я бросился было за ними, но поскользнулся на глинистом дне, а когда, наглотавшись воды, выбрался на сушу, подружки уже исчезли в кустах.
Мокрый и опечаленный, я побрёл обратно, к лагерю путешественников. Женщины по-прежнему оставались для меня загадкой. То есть с позиции попрошайки и вора я понимал их прекрасно, однако отдавал себе отчёт в том, что как мужчина в Книге Желаний ещё не начал читать даже первую главу.
18
Когда солнце поутру взошло, я не мог устоять перед искушением исследовать окрестности и нырнул в заросли агавы, исчезнув из поля зрения как своих спутников, так и индейцев, охранявших поле от возможных воров.
Агава — это огромное растение с листьями шире моей стопы, превосходящее высотой рост взрослого человека. Моему мальчишескому воображению листья агавы порой представлялись гигантскими венцами ацтекских богов. Некоторые растения, такие как даривший нам жизнь маис, обладали определённой внутренней силой. Агава виделась мне воином растительного мира, причём не только из-за торчавших, как наконечники, копий остроконечных листьев, но и благодаря мощи, особой живительной силе, содержавшейся как в соке, так в стеблях и листве.
Подобно женщине, которая умеет готовить, шить, воспитывать детей и при этом ещё и ублажать мужчину, агава обеспечивает индейцев очень многим: из её волокна делают грубую ткань для одежды, одеял и вьюков, из шипов изготовляют иголки, а высушенными листьями топят очаги и кроют крыши.
И в то же время, как и в женщине, приносящей не только пользу, но и волнующую радость, в агаве сокрыт некий пьянящий дух.
Мягкая сердцевина этого защищённого копьями листьев растения наполнена agua miel, медовой водой. Однако в отличие от пчелиного этот «мёд» не сладок, а, напротив, представляет собой мутную, белёсую, кисловатую на вкус жидкость. Свежий сок агавы больше всего походит на болотную водичку, а перебродив, приобретает вкус кислого козьего молока. Но будьте осторожны! Это молоко возьмёт в плен ваше сознание быстрее, чем испанское вино, отправив вас с улыбкой на лице блуждать в блаженстве.
Медовая вода, которую мы называем пульке, была хорошо известна моим предкам ацтекам. Они называли её октли, напиток богов.
Магуэй — это местное название агавы — растёт медленно, зацветает лишь на одиннадцатый год, и в пору цветения из центра его, словно меч, поднимается высокий стебель. Индейцы, культивирующие это растение, знают, когда должен появиться цветок, и в нужное время вскрывают его, пробравшись среди колючих листьев, и сцеживают свежий сок.
Из каждого растения можно получить соку на дюжину порций пульке в день, причём добыча производится несколько месяцев подряд. Tlachiqueros, добытчики, по нескольку раз в день собирают свежий сок в выдолбленные из тыквы бутыли, после чего переливают его в бурдюки из свиной кожи. Иногда сок высасывают из тыквы через трубочку и выплёвывают в бурдюк, чтобы слюна поспособствовала брожению. В течение нескольких дней жидкость выдерживается в кожаных мехах или деревянных бочках.
Чистый перебродивший пульке называется pulque bianco, белый пульке. Мои предки ацтеки усиливали его крепость с помощью древесной коры под названием куапотль. Есть ещё pulque amarillo, жёлтый напиток, который получается, если добавить жжёного сахара. Поскольку оба упомянутых ингредиента повышают крепость напитка, наш добрый король Филипп запретил добавлять в пульке куапотль и сахар, но индейцы продолжали это делать.
Мои предки почитали пульке, потому что его пил сам Кецалькоатль, Пернатый Змей. Подобно грекам, обожавшим трагедии, ацтеки сочинили легенду о том, что пульке появился в результате трагической любви.
Бог по имени Пернатый Змей влюбился в Майауэль, прекрасную девушку, которая была внучкой одной из звёздных ведьм цицимиме, и убедил её убежать с ним. Они укрылись на земле и слились воедино, превратившись в одно дерево.
Однако цицимиме пустилась в погоню. Бабка прекрасной Майауэль принадлежала к тем страшным демонам женского рода, самым ужасным из обитающих в ночи, которые преобразились в звезды, чтобы иметь возможность с неугасающей злобой наблюдать за лежащим внизу миром людей. Питая злобу против всего живого, они насылали различные напасти — поветрия, засухи и голод, — а порой (именно тогда происходили затмения) даже пытались украсть солнце, вынуждая тем самым ацтеков ради возвращения светила приносить многочисленные человеческие жертвы.
Цицимиме сумела узнать в дереве Майауэль и, оторвав часть растения, скормила внучку другим демонам. То, что осталось от возлюбленной, безутешный Кецалькоатль предал земле, оросив своими слезами, и из праха погибшей красавицы произросло растение магуэй (или агава), из сока которого производят пьянящий напиток, что дарит людям такую же радость, какую Пернатому Змею и прекрасной Майауэль приносила их любовь.
Однако, по моему разумению, если боги ацтеков употребляли пульке так же рьяно, как и их поклонники, это вполне могло стать причиной поражения, которое они потерпели от испанского Бога. Отец Антонио, тоже пивший пульке, когда не мог добыть вина для утоления своей жажды, утверждал, что брожение придаёт напитку привкус тухлого мяса, но я всё-таки продолжаю считать его больше похожим на болотную жижу.
Индейцы обожали пульке и давали его даже детям. Правда, ацтеки порицали пьянство, хотя считали его позволительным для людей пожилых, чтобы подогреть кровь, женщин после родов и больных, чтобы подкрепить силы. А вот здоровых взрослых людей, напившихся до беспамятства, в первый раз остригали наголо, во второй раз сносили их дома, а в третий раз приговаривали к смертной казни.
¡Dios mio! Вздумай алькальд Веракруса пойти на такие меры, через неделю в городе не осталось бы ни индейцев, ни полукровок.
Добрый клирик немало сокрушался по поводу свойственного индейцам повального пьянства.
— Они пьют, чтобы забыть о своих невзгодах, — частенько говорил он. — Пьют по-другому, не так, как белые. Мои espanol hermanos, братья-испанцы, тоже любят выпить, но знают меру. Индейцы, к величайшему сожалению, пьют, когда выпадает случай, не зная и не желая знать ни нормы, ни меры. Они пьют по воскресеньям и в праздники, на свадьбах и крестинах, на именинах и похоронах — был бы только повод.
А уж когда повод находится, они льют пульке себе в глотки до тех пор, пока их сознание не оказывается в плену, а сами они не валятся с ног. Говорят, что один индеец может выпить столько, сколько дюжина испанцев. — Он погрозил мне пальцем. — Это не преувеличение, Бастард. Мои братья по крови указывают на приверженность пьянству как на один из пороков, внутренне присущих индейцам. Может, оно и так, остаётся только понять, почему этот порок получил среди них столь широкое распространение только после того, как мы высадились на их побережье.
Отец Антонио раздражённо воздел руки — так часто бывало, когда его вера вступала в противоречие с тем, что он видел собственными глазами.
— Воскресенье стало для индейцев днём всеобщего пьянства. Почему? Полагаю, это своеобразный способ протеста против религии, которую мы им навязали. Ты знаешь, что святой крест вблизи рыночной площади пришлось убрать, потому что собаки и пьяные индейцы постоянно мочились на него?
Далее, пусть пьянство действительно губительный, присущий индейцам порок, но если так, пристало ли испанским господам извлекать из этого прибыль? Ведь гонят пульке из агавы, а бо́льшая часть плантаций принадлежит владельцам гасиенд. Кроме того, говорят, что испанские вина заставляют индейцев терять голову быстрее, чем пульке. Эти крепкие вина завезли в деревни странствующие испанские торговцы, которые не только набивают карманы за счёт продажи хмельного, но и скупают за бесценок ещё оставшуюся у индейцев землю: ведь когда между ушами у них плещется вино, их можно уговорить на что угодно.
Так или иначе, с точки зрения индейца, пульке приближает человека к некоему священному порогу, что и понятно, ибо две эти культуры — агава и маис — составляют основу местной жизни. Может даже показаться, что между агавой и ацтеками существует некое мистическое родство. Растение умирает вскоре после цветения, и держава ацтеков тоже погибла, просуществовав недолго и перед этим достигнув расцвета.
От философских размышлений меня оторвало противное урчание в желудке. Тортилья с вулканическими перцами была съедена несколько часов назад, а в настоящий момент, не тратя своих сокровищ в виде двух реалов и нескольких оставшихся какао-бобов, я мог подкрепить себя только соком агавы. Хотя бы сырым... если, конечно, мне не удастся украсть перебродивший.
Я знал, что на гасиендах индейцы часто прячут сосуды с брагой подальше от глаз надсмотрщиков и управляющих, и теперь, озирая поле, задавался вопросом, где тут лучше всего было бы устроить такое укрытие. Лично я, уж конечно, не оставил бы такое сокровище на одной из голых прогалин, а засунул его в самую гущу, достаточно далеко, чтобы не попадалось на глаза, но, однако, так, чтобы в любой момент можно было найти.
Итак, я стал обходить заросли, выискивая подходящие места намётанным взглядом воришки. Чутьё и опыт меня не подвели, хотя времени на поиски ушло больше, чем я думал. Глиняный кувшин с перебродившим пульке был найден примерно за полчаса, однако столь долгие поиски я приписал не своим просчётам, но исключительно невежеству индейцев, спрятавших напиток не так хитро, как сделал бы это я сам.