Что означало: в семью, семье…
Супруг, конечно же, был не один, потому что и до переезда она регулярно выпаивала молодую поросль.
И мне приходилось быть повитухом, принимая роды, вести подсчёт новорождённых и, соблюдая демократические принципы, строго следить за тем, чтобы самые слабые тоже непременно получили доступ к положенной пайке.
Но котята, подрастая, видимо, отвечая на вызовы дерзких мышат, покидали нас, переселяясь в другие дома, как новобранцы-новобратцы на службу Родине, распищавшись на первый – второй.
Безумству храбрых – мы спесним песню.
И Марфа, погрустив, конечно, остаток года, тщательно расчесав свою шёрстку шершавым языком, особенно то место, где у невесты помещается фата, снова покидала нас на время.
И возвращалась с горящими глазами, как девушки, которые прибегают после встречи с молодыми людьми к маме и, тараторя, начинают рассказывать, каким образом произошла встреча, как он посмотрел и что мяукнул.
И что он, самый замечательный, и на этот раз уж точно породистый.
Хотя тот, в прошлом году, хоть и не мог похвастать происхождением, но харизматичен был выше крыши.
Именно там он и встретился.
И был, конечно же, уважаем даже в мышанстве, признававшем его высокую разрядную квалификацию.
Север тогда звал людей труда с прирождённым инстинктом мастерства.
С Марфой у меня связан и один из самых трагичных эпизодов жизни.
Я хорошо помню тот масштаб горя, который обрушился на меня ещё в мелкооптовом возрасте, думаю, что в трёхлетнем.
В один из погожих дней бабуля устроила стирку белья во дворе. И не мудрено, что наша Марфа не смогла уследить за всем своим выводком.
Один из котят заполз в кучку грязного белья, и этот лабиринт оказался для него первым и последним.
Я не помнил себя от горя. В памяти остался фрагмент изображения солнечного двора из-под деревянного крыльца, куда я забился и громко плакал. Простыни полотнищами траурных знамен стелились до земли.
Я моревал слёзное море, спрятавшись в ущелье крыльца на берегу горя.
Это был первый опыт переживания ухода живого существа из жизни, которую мы с ним получили в пользование совсем недавно, а оно не сумело ею воспользоваться.
Вот ещё пару впечатлений прямиком из детства. По посёлку тогда ходило, давя в маленьких людях спокойство, само это взрослое, большое и ужасное слово.
И было страшно вдвойне, когда оно наступало на тебя одного, в тишине ночи. И ты просыпался и не мог заснуть, пока не перебирался под бок к бабушке. Правда, сам источник этого страха на деле был просто маленьким настоящим медвежонком.
В вольерчике для собак, на цепи в будке. Собаки разведены, как караул, по разные стороны.
Местные охотники после удачного вояжа в тайгу взяли с собой сироту. И временно определили ему постой с теми, кто помогал отнять у него мать.
Очень рано он лишился медвенежности или, точнее, материнской медвеженственности.
Но при нём уже была медвежесть.
И надо сказать, трусом не был этот маленький потапыч, и, насколько ему позволяла цепь, шёл в рукопашную с соперником.
Но лапки у него ещё были коротки.
Хотя некоторые из собак боязливо жались к забору, а нас отбрасывало назад, волна любопытства тут же прикатывала наши разноцветные бусины глаз к береговой линии события.
Помню, что к той изгороди сбежался весь наш кадровый состав мальчишек и девчонок и торч наших физиономий из глазниц ограждений продолжался часами, с перерывами на приём пищи.
Не помню я, что случилось дальше с жителем тайги, но и у меня закончился вскоре период "дикой" жизни.
Уплыли вёсны – в уключинах вёслы. Вылазки из отчего дома на все четыре и куда желаешь сменились на одну обязательную – в школу.
По тротуарам, которые представляли из себя два рядком положенных бревна и сшитых поперёк досками, нужно было дойти до неё очень аккуратно, потому что любое отклонение от маршрута грозило грязью. В обычное время нашей бабуле стирки было, как пятилеток всему народу. А ведь их ещё пытались выполнить в три года. И ладно бы потом два отдохнули…
И помню бабушкины просьбы, обращённые к нам: вы хоть в лыву не лезьте.
А как можно было пройти мимо лужи, если чуть ли не по самой кромочке сапог вода? По мели, конечно, тоже можно и нужно было: головастиков в ней хозяйничала тьма… исчерня чёрных.
К школе я, в отличие от младшего брата, относился серьёзно.
Тот, год спустя после первой же пробы первого класса, демонстративно забросил дома портфель в угол. И сразу всех оповестил, что это скучное занятие и ему там не интересно.
А мне приходилось в этом плане посложнее: я не мог тогда позволить себе несерьёзного отношения к делу в силу врождённого чувства ответственности.
К тому же мама работала в этой школе завучем. И учительница начальных классов, видимо, хорошо понимала линию партии и правительства, потихоньку двигая меня в первые ряды. И вот на собрании октябрятской дружины я должен перед всем строем доложить о построении и готовности.
Это вроде я избран командиром дружины? Пожалуй, что так.
Текст выучен, отрепетирован, и остаётся только произнести его в нужном месте в нужное время – утром, в актовом зале перед строем из трёх классов.
Первые два отряда готовность и решимость выказали, а тот, которым должен был руководить я, замер в нерешительности.
Командира не оказалось в строю…
Я настолько переволновался, что проспал этот торжественный момент.
И естественным порядком моя карьера по служебной лестнице, как позже осознал, именно с тех пор пошла параллельно полу без каких-либо попыток взлететь. И за всю последующую биографию я ни во что выдающееся не вдался и ничего особо интересного в неё так и не вкралось.
И с тех пор, в силу природной застенчивости, я занял прочно место на галёрке и если и звучал громко, то только в хоре. Правда, некоторые успехи по отдельным предметам всё же делал. Если их поставить "свиньей", то это получится: русский, немецкий и посерёдке и чуть впереди – литература. Ведь даже просто говорить в жизни приходилось больше, чем писать, и уж тем более пользоваться иностранным языком.
Вот, пожалуй, и все мои предпочтения в учебе. Языковые способности, видимо, достались мне по наследству от матери. Она была преподавателем русского языка и литературы. И я подсознательно все свои портфельные инвестиции вкладывал в продолжение генетических наклонностей.
В детстве магазинные весы, которые допускали к сладкому удовольствию, сначала просили согласия у утиных носиков приборов найти между собой полное согласие в равновесии и взаимопонимании.
И нужно было только сделать правильный выбор между чугунными гирьками на одной стороне и бумажным кульком на другой, и тогда жизнь текла конфетно.
И самому каракумовскому верблюду из-под фантика, как бы он ни грёб, преодолевая мощное течение слюны, спастись не удавалось.
Советский народ в моём лице получал тогда всё из клювов родителей.
И можно было даже приказать прибыть мишкам с севера, по пути прихватив сладкие лапки гусей.
При том стабильность была гарантирована.
И, видимо, всё-таки её частица прижилась с тех пор в организме. И сегодня, когда чугунина дел наклоняет чашечку весов ниже критического уровня, я волевым движением, с помощью той малости, привожу механизм в нужное для меня состояние… и жизнь начинает вновь шуршать фантиками, правда, уже конфеток "дюшес".
И порою снова хочется со своим более чем пятидесятилетним опытом на некоторые вещи посмотреть глазами пятилетнего.
Народ, по моим представлениям, был тогда счастливым. Но пили поголовно, до различных степеней алкоголизации, и даже неприлично было быть трезвенником.
Значит, вопреки расхожему штампу "алкоголик несчастный" тогда можно было смело заявить "алкоголик счастливый".
Ведь хоть с большим скрипом, с чудными вывертами, но строился коммунизм.
Самим-то, конечно, уже не доставалось, а нам-то – детям… За светлое будущее с верой…
И хотелось верить, что именно для пользы дела происходили "чудеса".
Дядя Вася, старший брат отца, однажды рассказал, что когда Тавдинский фанерокомбинат не успевал выполнять план по выпуску древесно-стружечных плит, потому что не оказалось по какой-то причине этих отходов, то поступила команда пустить в расход деловую, сортную древесину.
А младший брат отца, у которого мы как-то гостили под Красноярском, поведал о том, как ему довелось стать свидетелем истории тоже из мира чудес.
Их бригада лесорубов, надрываясь, вытянула план по валке леса, а потом выяснилось, что вывезти его с деляны невозможно. Какие-то проблемы с транспортом.
Не помню уже деталей того рассказа, но итог, конечно же, отпечатался в голове: тот лес приказали сжечь.
Взвейтесь кострами синие ночи!
Мы пионеры – со всей дури и что есть мочи…
И отец тоже в долгу не остался и поведал о своем чуде, которое при помощи его же рук совершилось.
Когда он работал на бензовозе, пришлось выгружать на железнодорожной станции цистерну с горючим. Почти всё вывезли, но по какой уж счастливой случайности осталось у него в ёмкости куба два, неизвестно.
А на бумаге этих остатков не оказалось, и не имели права начальники оприходовать бензин. И они дали команду поехать подальше в лес и слить его там тихонечко.
А с высоких трибун уже открыторотно, громко отчитывались, что всё идёт как надо.
И награждали передовиков под бравурную тушь.
И шла на сцену поселкового клуба под эту музыку моя тётушка Вера, за почётной грамотой из рук начальства.
И все мужики знали, что она ещё в те далёкие шестидесятые годы получает награду ещё и за то, что вовремя смекнула, когда организовался дефицит с водкой, прыгнуть в вертолёт и из соседнего населённого пункта доставить рюкзак драгоценного напитка. Ну конечно, с выгодой и для себя. И, видимо, делала это не раз.
В свалке звуков щипковые отщипали ударных, те поколотили духовых, а может, всё было ещё более запутанно. Но когда зычно-музычно отгремела медесодержащая тушь, один из музыкантов в след тёте из трубы запустил такого выразительного "петуха", что весь зал ещё долго перекатывался по полу смеха, когда уже шли получать свои награды люди заслуженные.
Относительно недавно я уяснил из учения Маркса, что настоящей ценностью для человека является именно свободное время. А тогда оно очень щедро делилось с нами своей самой аппетитной частью.
Когда я ещё не выпростался из детского возраста, нам и пыль была как ваниль.
Небо – днём норкой голубою, с белым облачным отливом.
Солнышко – глазом…
С оком луны – ночью, с шёрсткой черною, с искрой звездною.
Тогда с иммунитетом у погоды всё было в порядке, как и у нас со здоровьем.
Мы были ещё и под защитой папанитета и маманитета.
Всхожесть и урожайность снегов была на уровне не одного метра. И по вкусу он только чуть уступал пломбиру. Это сейчас мы можем мокнуть в середине зимы.
А тогда, если в небе хозяйничает атаманша туча и дождь краснокожих по её команде грозит нападением осадков, то значит – это лето.
Грома треск лопнет страхом внутри нас, и чуть не слезы от испуга.
Но не придётся долго сшивать спокойствию ткань восприятия.
Если над нашими головами циклопы навели уныние, то обязательно с другой части света двинется антициклоп, чтобы исправить деяния оболтусов.
Солнечному свету: да! да! да!..
И даже в ночь, как в разведку: а какой он, следующий день?
Конечно, пришлось хлебнуть лиха.
Рыбий жир в то время был жидким и очень неприятным на вкус, хоть и натуральным.
Но я упорно повторял строчку стиха, который декламировал при стечении народа, стоя на табуретке:
…Хоть я мальчишечка, но я солдат.
И морозы те меня уже не помнят, а я-то их, как сейчас. Ведь они были не просто за сорок – их было все сорок.
Всем своим холодным телом наваливались они на входную дверь, и даже взрослым было в тягость открывать её, потому что сразу за ней стояла сама Арктика.
А нам-то, чтобы увидеть чёрную пипу носа белого медведя, надо было просто резче заголять проёмом дверь.
Но, видимо, долго собирались, копошились, укутывая носы в шарфы, и упускали самое интересное.
Но на том чудеса не заканчивались. Окрик злой шилом клюва колол слух и природовещательная птичья корпорация как давай выговаривать: вы почему так долго ковыряетесь… и синички, не дожидаясь приглашения, вламывались в наше жильё, сетуя на тяжёлые условия содержания на воле.
Лагерная жизнь не всем по нутру, но мы приговорены к сроку.
И сделано это было по нашему же желанию. Мы выезжаем на военные сборы в летний лагерь, в расположение кадрированной части трубопроводных войск в районе озера Балхаш. Прослушанный курс на военной кафедре необходимо катком армейского порядка закатать нам в сознание на практике, причём на долгие годы.
Возможно, когда-нибудь понадобится.
Шар в шар.
Лысое блистающее солнце прямо в глазах, а паричок облачка где-то в стороне.
В гортанях окон военного городка запали языки форточек.
Днем нет выхода из несметного количества жара казахстанской степи, а ночью весь он сшагренивается до шкуры солдатского одеяла, и ох как его там остаётся мало.
Мерцают звёзды в тёмной холодной воде неба, как рыбы, тихонечко шевеля жабрами, вычисляют свое место в пространстве, помогая себе плавничками.
И может быть, пока на них не смотрят, успевают быстренько, перешмыгливо меняться местами в звёздной пыли космического неубранства, сталкивая и не замечая маленькие кометы, которые каплями детских обидчивых слёз льются из-под век космической черноты.
Первые три дня условным противником номер один для нас была жажда.
Вода-то льётся из асбестовой, слегка наклоненной трубы, как из худущей коровы во время дойки, через отверстия, сделанные по всей её длине, прямо из скважины.
Но она настолько холодная, что символ еды – зубы, не рады тому, что находятся на передовой.
Но мы всё равно постоянно, как клещи, присасываемся к отверстиям, хотя офицеры просят не пить её, а лучше дождаться горячего чая, объясняя, что на нагрев холодной воды и уходит из организма большой запас сил. Куда там…
Обгорели сразу же, как на море, носы в первый день.
Мешки солдатских гимнастёрок в процессе потонаделения потихоньку начали прилегать к фигурам.
Кирза сапог быстро братается с кожей пяточной. Хорошо, что папаня учил в детстве наматывать портянки, а то можно сразу набить кровавые мозоли, как несколько наших ребят.
Они-то ходят по расположению лагеря хоть и в кроссовках и кедах, но как на шалнирах "роберты", т.е роботы.
И буквально в первые дни мы извещены, что скоро приём присяги. Правда, даже не наизусть надо учить, как при приёме в пионеры, а прочесть по тексту на бумаге. Уже четвертая по счету клятва верно служить, выполнять заветы Ильичей, партии и народа.
Ну и почитаем…
Тем более, за это нам к торжественному обеду будут приторочены лакомства в виде кусочка масла и варёное яичко.
Ну вот, мы и настоящие офицеры, и сразу в запасе.
Но и до него нам пока реально долго. Время в карауле тянется, как импортная жевательная резинка.
В тонюсенькую нить, то есть, почти исчезая из реальности и не обнаруживая своего присутствия, а потом вроде собираясь в один маленький, мягкий податливый комочек на зубах, начинает принимать причудливые формы, но никуда не исчезает, причем уже давно потеряв вкус.
День об ночь. А офицеры нас так нашомполировали инструкциями, что некоторые из них и сами потом были не рады. Один из них, видимо, из сострадания к живой природе, решил полить цветы, которые находились на этаже в штабе, где был пост со знаменем части. Работу он свою продолжал, обходя горшок за горшочком, пока не приблизился к нашему курсанту, стоявшему на посту, и сразу сам захотел на горшок, обмерев от ужаса, потому что услышал звук передернутого затвора автомата и предупреждение: стой, стрелять буду!