— Это весьма распространенное убеждение — что в нем необычного? — вмешался Граф.
— Вы опять не дослушали меня до конца, — раздраженно ответил Блут. — Вся штука в том, что после чистилища душа возвращается в мир живых, чтобы поселиться в теле новорожденного. И чем меньше было прегрешений в прошлой жизни, тем значительнее в душе младенца предыдущая составляющая и тем больше он будет ощущать связь с предыдущей своей жизнью. Получается истинное бессмертие. Что вы думаете обо всем этом, Вера?
— В таком случае, почему я ничего не помню из своих прошлых жизней, господин Блут? — спросила Вероника. — Видимо, я была ужасной грешницей. Получается, путь в бессмертие уготован лишь праведникам? Но не скучна ли тогда будет такая вечность?
— А насчет воспоминаний, Вера, — продолжал Блут, — у вас разве никогда не было чувства, что вы все это когда-то уже видели?
— Это вы о синдроме déjà-vu? — усмехнулась Вероника.
— И где доказательства того, что ты действительно вспомнил что-то, а тебе не показалось, что ты что-то вспомнил? — подхватил Граф.
— Мы зря обсуждаем память в качестве функции души, — сменил тактику Блут. — За память отвечает мозг. Душе предназначается другое.
— И что же? — подзадоривала его Вероника.
— Любовь, ненависть, да многое, в общем-то, — ответил Блут. — Одним словом, душа предназначена для проявления чувств, Вера.
— Но это уже не есть бессмертие, господа, — произнес Граф. — Его вообще нет, ибо почему тогда человек так страшится смерти? Почему перед ее лицом он становится жалок до такой степени, что забывает про все свои добродетели: достоинство, честь, долг?
— Ну полно, господа! — воскликнула Вероника. — Наш разговор опять скатился к одной теме. Я больше не желаю говорить о смерти.
— Ваши желания — закон для всех присутствующих, Ника, — произнес Граф и скрестил руки на груди. В отличие от Блута, использовавшего в обращении к Веронике первую часть ее имени, Граф применял вторую — «Ника». — О чем же вы поведаете нам сегодня, любезнейшая?
— А я надеялась, что хотя бы сегодня меня избавят от роли рассказчицы, — улыбнулась Вероника.
— Я как раз пытался, но мне опять не позволили, — продолжал обижаться Блут.
— Ника, у вас наверняка есть мечта? — спросил Граф.
— Как же можно задавать такие бестактные вопросы, сударь? — возмутился Блут. — Вера, вы совершенно не обязаны отвечать.
— Отчего же, господа? — Вероника кокетливо повела плечами. — Мечта у меня, как и любого человека, безусловно имеется, и я не делаю из этого тайны. А мечтается мне — объехать весь мир, собственными глазами увидеть чудеса света. Как это было бы прекрасно!
— Ничего невозможного, чтобы воплотить в жизнь, — заметил Граф. — Но любое путешествие рано или поздно утомляет, хочется где-то остановиться. Где бы хотелось жить вам, Ника, в какой из стран?
— Сложный вопрос, Граф, — рассмеялась девушка. — Придется ответить, что в Эльдорадо.
Граф одобрительно крякнул и поклонился.
— Где это? — не понял Блут. — Я, признаться, запамятовал.
— Если б знать, — усмехнулся Граф. — Боюсь, на картах этого государства не сыскать.
— Колонизаторы думали, будто нашли мифическую страну, когда обнаружили, что у индейцев майя посуда и прочая утварь из золота, — добавила Вероника.
— Их постигло разочарование, — ухмылялся Граф.
— Не те ли это индейцы, — быстро оправился от смущения Блут, — что построили пирамиды до самого солнца?
— Вы сами-то в это верите? — Граф снисходительно посмотрел на него. — Как бы их тогда построили?
— А что я? — защищался Блут. — Так говорят. Может, осмелитесь утверждать, что вообще никаких пирамид не было?
— Были, но только на земле египетской, — ответил Граф. — Они и сейчас там стоят, если не ошибаюсь.
Наконец оба оппонента умолкли, красноречивыми взглядами апеллируя к Веронике.
— Вы оба правы, господа, — она не замедлила со своей примирительной речью. — Индейские пирамиды Луны и Солнца поражали своими размерами. Но с пирамидами из Египта они сравнения не выдерживают. Интересно, что чувствуешь, находясь внутри этих сооружений?
— Могильный холод, я полагаю, — иронизировал Граф.
— А правда, что в Египте этом Сфинкс сидит, восьмидесяти футов в холке? — продолжал интересоваться Блут.
— Вырублен из целой скалы, — кивнула Вероника.
— Разве ж такое возможно? — изумился Блут.
— Так проще, — прокомментировал Граф. — Никакого материала покупать не надо, привозить его надобности тоже нет. Берешь скалу — и рубишь.
Блут недоверчиво покосился на собеседника.
— В Древнем Египте так часто делали, — подтвердила Вероника. — Например, свои знаменитые обелиски они тоже прямо в скале вырубали, обрабатывали три стороны и только потом отделяли и доделывали четвертую.
— Дикий все-таки народ, — покачал головой Блут. — А Сфинкс тот и впрямь страшенный?
— Говорят, что страху на подданных фараона нагонял, — подтвердила Вероника. — А еще его песком все время заносило, откапывать приходилось.
— Сколько ж там песка, что такую махину засыпало? — недоумевал Блут. — Не хотел бы я там квартироваться. А правду говорят, будто Клеопатра, царица египетская, жемчужины в уксусе растворяла, а потом пила?
— Не знаю, — рассмеялась Вероника.
— А вы сами-то уксус пить пробовали? — спросил Граф.
— Гадость отменнейшая, даже в разбавленном виде, — Блут поморщился. — Но я полагал, что жемчуг вкус как-то облагораживает…
— А Китайская стена никогда не вызывала ни у кого восторга? — сменила тему Вероника.
— Которая Землю опоясывает? — уточнил Блут.
— Китай, по-вашему, на всей Земле простирается? — недовольно заметил Граф.
Чтобы как-то разрядить накаляющуюся обстановку и не выглядеть замкнувшимся в себе молчуном, я решил поучаствовать в разговоре:
— Строили же люди когда-то! Не то что ныне. Храмы греческие вон по двадцать веков стоят, и ничегошеньки им не делается.
— Бывал я в Греции, — тут же откликнулся Блут. — За товаром ездил. Акрополь их видел — развалюха, да и только. Так что не скажите, милостивый государь.
— Акрополь был превращен в пороховой склад, господин Блут, — вступилась за меня Вероника. — От взрыва и пострадал.
— Помилуйте, Вера! — лицо Блута вытянулось. — Порох? У греков?
— Сие имело место не далее как в прошлом веке, если не ошибаюсь, — разъяснил Граф. — А по поводу вечности тоже готов не согласиться. Мало чего сохранилось с давних времен, как ни прискорбно: если архитектура, то в виде развалин, если скульптура, то копии. А чаще всего просто описания историков. И почему, спрашивается, я должен им верить?
— Это ваше право, Граф, — Вероника обезоруживающе улыбнулась. — Я лично верить готова, верить и восхищаться. Вы только представьте: Афина шестидесяти футов высотой, из бронзы, стояла на берегу, и сияние ее на солнце было видно далеко проплывающим галерам.
— Не сохранилась, — вставил Граф.
— К сожалению, — пожала плечами девушка.
— Венера до нас тоже без обеих рук дошла, — добавил Блут.
— Вы имеете в виду Венеру Милосскую? — переспросила Вероника.
— Ее, — кивнул промышленник. — Ученые теперь гадают — и что она интересно этими руками раньше делала?
— Руки мастеров — вот чему мы все должны быть благодарны. — Слова Блута навели Веронику на новую мысль. — Если позволите, я бы хотела упомянуть одного греческого художника…
— Внимать вашим речам, Ника, мы готовы в ущерб всему остальному, в любое время, — выразил свое отношение Граф.
— С преогромнейшим удовольствием! — вторя, закивал Блут.
— Звали его Зевскис, — улыбнулась осыпанная комплиментами девушка. — Если он рисовал какой-нибудь фрукт, на изображение слетались птицы. Однажды он решил нарисовать прекрасную Елену. Ему позировало пять самых красивых натурщиц. От каждой Зевскис взял только самое лучшее. Ни один мужчина не мог отвести взгляд от получившейся картины, стояли возле нее часами.
— Тоже сгинула во времени?! — с сожалением воскликнул Блут.
— Увы, — кивнула Вероника, горько улыбнувшись.
— Наши художники тоже не лыком шиты, — Блут решил поделиться своими знаниями. — Говорят, когда Спасителя в Новгороде на иконе изображали, его рука на утро все время сжималась. Три раза переписывали. Рисуют разжатой, а она сжимается. Хотели переписать и в четвертый, как вдруг глас услышали: оставить, мол, надо как есть, а когда рука сама разожмется, так сразу конец Новгороду и настанет…
— Удивляюсь я вам, — недоверчиво усмехнулся Граф.
Пока они мило философствовали, я не спеша, с рассеянной улыбкой на лице, одну за другой заменил карты в колоде на «паркетные». Теперь можно было появляться и еще одному нашему игроку, и он не заставил себя долго ждать.
Артур появился в дверях, как всегда, одетый по последней моде и излучающий самодовольство человека, никогда ни в чем не нуждающегося. Он вполне мог бы найти применение своему таланту на сцене при ином стечении обстоятельств.
Как обычно, он заказал всем шампанское, а прекрасной даме корзину роз. После этого подошел и сел за стол.
— А слыхали свежую шутку, господа? — тут же выпалил он. — Приходит, значит, проигравшийся в пух и прах картежник в дом терпимости… Пардон, при даме дальше рассказывать совершенно невозможно-с.
— Как же так? — вознегодовал Блут. — Это нечестно!
— Обещаю, что при случае расскажу вам, чем там дело кончилось, — пообещал Артур. — Презабавнейшая история — живот надорвете от смеха.
— Бессовестно с вашей стороны так интриговать, — надула губки Вероника. — Мне тоже стало так интересно.
— Покорнейше прошу меня извинить, — Артур картинно приложил руки к сердцу. — Вам никак нельзя. Просите, что угодно!
— Тогда сию же минуту извольте рассказать другую шутку, — потребовала Вероника. — Приличную.
— Если, конечно, знаете таковые, — сострил Граф.
— Осмелюсь утверждать, что знаю, — отозвался Артур, победоносно глянув на него. — Одну.
— Мы все во внимании, — потер ладони Блут.
— Заявляется к ростовщику брандмейстер, — приступил Артур. — «Купи, — говорит, — братец, у меня каску». А ростовщику она на что? Никак не желает приобретать. Но брандмейстер не уходит, расставаться с казенным обмундированием толкнула его нужда. Не в силах отделаться от назойливого пожарного, ростовщик готов положить два рубля. Но брандмейстер запросил десять. «Вы что же, за простофилю меня держите? — рассмеялся ему в лицо ростовщик. — Десять рубликов за позолоченную бронзу?» Он постучал по каске и попытался вернуть ее поникшему брандмейстеру. Но тот брать назад отказался и заявил, что каска эта из чистого золота, потому как подарена ему лично императором за тушение царских покоев.
Блут прыснул в ладонь, бросив извиняющийся взгляд на Веронику.
— Это еще не все, господа! — продолжал Артур. — Ростовщик, конечно, верить отказался, собрался вытолкать опостылевшего посетителя, но тот выложил на конторку грамоту. А в ней красивым почерком написано, что выдана она брандмейстеру Рукавицыну за особые заслуги перед Его Величеством вместе с именной каской из чистого золота двух фунтов и пятнадцати золотников весом. Подписи, гербовая печать — все, как полагается. Сошлись на семи рублях. Ростовщик, конечно, поинтересовался, почто брандмейстер расстается с ценным подарком. Только по великой нужде за бесценок отдавать приходится. Проигрался пожарный в карты подчистую сослуживцам своим. «Что ж вы на службе-то играете?» — подивился ростовщик. «Редко гореть стали, — отвечает ему брандмейстер. — Осторожничает население, вот скука и заедает. Раньше вот по три раза на дню выезжали, а ночью и того чаще». Спросил его ростовщик: как без каски теперь будет? Брандмейстер сказал, что есть у него рабочая, бронзовая. И еще просил быстро не продавать, отыграется — сразу выкупит. Ростовщик предупредил, что выйдет дороже. Рукавицын махнул рукой и ушел.
Артур налил себе шампанского и за несколько жадных глотков выпил. Блут в это время нетерпеливо барабанил пальцами по столу.
— На следующее утро в лавку вбегает наш брандмейстер. «Выручай, братец! — кричит он ростовщику. — Пожар! Дай ты мне каску временно, а потушим — враз верну». Ростовщик попытался напомнить, что должна быть другая, повседневная. Но брандмейстер объяснил, что какая-то шельма держала ее в сыром погребе и каску проела ржа. А без нее никак нельзя на пожаре появляться — засмеют подчиненные, никакого тушения не получится. Ростовщик проявил понимание, но попросил расписочку написать. «Эх! — запричитал Рукавицын. — Пишу-то я страсть как медленно. Боюсь, сгорит домишко к чертям собачьим, пока я здесь чернила извожу». Испугался ростовщик, как бы виновным не оказаться, да и выдал каску безо всякой расписки.
— Эк он его, плутовская душа! — хихикнул промышленник.
— Ростовщик день ждет, второй ждет — нет Рукавицына. Нельзя же двое суток пожар тушить, в самом деле! На третий день брандмейстер в дверях появляется, но без каски. Ростовщик на него с кулаками, а тот объясняться пытается. Повиниться пришел, ибо проиграл государеву каску в карты. Но ростовщика просит не волноваться. Оказывается, цена ей — все двести рублей. Антип Горохов выпрашивал продать, но брандмейстер устоял, ведь ростовщику эта вещица принадлежала. «Но проиграл потом!» — негодовал ростовщик. Брандмейстер заявил, что не было выхода — карточный долг превыше всего. Просит он у ростовщика еще пятьдесят рублей, чтобы каску золотую отыграть. Одна бабка ему намедни удачу нагадала. Каску ростовщик назад получит, а Рукавицын его с Антипом сведет. Тот коллекционера одного знает, за двойную цену продать можно будет — четыреста рублей! От цифры такой ростовщику плохо соображаться стало. «А ежели сбежишь?» — засомневался он. Но брандмейстер успокоил. Бежать из-под службы ему никак нельзя: в острог упрячут или на каторгу сошлют. На этот раз ростовщик расписку написать все-таки заставил.
— Какие наивные, право, люди встречаются, — прокомментировал Граф.
— И потекли дни, — продолжал Артур. — И ночи, бессонные ночи ростовщика. Ждал он брандмейстера, ждал, а потом закрыл свою лавочку да и отправился в пожарную часть. Позвал брандмейстера, вышел солидный такой господин, нисколько на Рукавицына не похожий. «Вы брандмейстер?» — «Я брандмейстер». — «А Рукавицын у вас служит?» — «Нет такого». Ростовщик и расписку на всякий случай показал, где было написано, что брандмейстер Его Императорского Величества Рукавицын взял ссуду в размере пятидесяти рублей для возвращения золотой каски двух фунтов пятнадцати золотников весом. Солидный господин назвал расписку несусветной чушью. Ростовщик еще попытался объяснить, что Рукавицын у них все время в карты играет, на что брандмейстер не выдержал и закричал: «Пшел вон!»
На этот раз Блут разразился истерическим смехом, пока из глаз у него не потекли слезы. Он утерся платком, промокнув заодно и вспотевшую лысину.
— Ростовщик после этого бродил по городу, забирался на каланчи и выспрашивал дежурных про брандмейстера Рукавицына. Но никто не слыхал о таком. Одна добрая душа, правда, сообщила, что есть еще две другие пожарные части, и советовала поспрашивать там. Обрадованный ростовщик сразу побежал в ближайшую. Тот брандмейстер также не походил на Рукавицына и в карты не играл. А когда ростовщик потряс перед его лицом распиской, схватил беднягу за грудки и спросил: «Не ты ли, каналья, каску у меня упер шестого дня?» Насилу вырвавшись, ростовщик от греха убежал и тут же устремился в третью пожарную часть, последнюю. Там спросили его фамилию и сообщили, что брандмейстер его давно ждет. Как он обрадовался! Но под золоченой каской снова оказалась чужая физиономия. Брандмейстер спросил — не его ли лавка находится на такой-то улице, а потом сообщил, что новости плохие. «Что, опять проигрался, мерзавец? Где он?» — Ростовщик плюхнулся на стул, его кулаки сжались… — Артур зевнул, прикрыв рот рукой. — Прошу прощения. Мне не терпится поиграть, господа. Быть может, приступим, а закончу я позже?