— Если бы все зависело только от меня! — Начальник вздохнул, встал и подошел к окну, заложив руки за спину. — Эти сволочи нас подгоняют, губят людей, а мы даже не знаем — кто они такие? С меня спросят со дня на день — что отвечать? Демон Окаменелости?
— Окаменения, — поправил я.
От взгляда обернувшегося Юрковского мне стало неловко.
— Один точно известен — Можицкий, — уверенно заявил Алфимов.
— Этот клоун меня волнует меньше всего, — начальник вернулся на место. — Отыщите второго, Алфимов, пока он не отправил всех наших людей к праотцам. Мне вас рекомендовали как толкового офицера. Поспешите, господа…
Юрковский начал кашлять и махнул нам, что больше нас не задерживает.
— Вы продолжайте выслушивать Можицкого, — произнес Алфимов, когда мы вышли из кабинета. — Постарайтесь все записывать, подмечать. Вам еще не перестало казаться, будто он прикидывается?
— Как ни жестоко развиваются события, но все еще смею утверждать, — кивнул я. — Хотя безумие с каждым разом изображает все лучше.
— Опыта набирается, собака, — выругался Алфимов. — Я к нему ходить не буду, займусь расспросами людей, еще кое-что выясню. Есть у меня несколько идей на сей счет. Посмотрим, кто кого еще оболванит.
Николай заспешил исполнять задуманное, а я направился к Можицкому.
— Он обещал, что жертв будет много, — сообщил узник. — Но я заявил, что не желаю быть провозвестником смерти. Просил избрать кого-нибудь другого вместо меня, но демон рассердился. Сказал, чем сильнее я буду сопротивляться, тем хуже придется людям.
Можицкий сидел на краю нар, опустив голову, изъяснялся негромко.
— Вы не спрашивали, почему умерли именно эти люди? — поинтересовался я.
— Что бы я ни спрашивал, ответов никогда не дается, — ответил он. — Сегодня он говорил о следующей жертве.
Я сел за стол и приготовился писать.
— Ангел сидит на плече его, — приступил Можицкий к пересказу. — Спас ангел и доблести знак от смерти летящей, но не избегнуть камня давящего. Старался запомнить слово в слово, Яков Михайлович.
Когда я отдавал бумагу с описанием Алфимову, то не верил, что Николай отыщет следующего несчастного до того, как начнутся судороги и потекут кровавые слезы. Тем не менее солдат был обнаружен. По крайней мере, Алфимов утверждал, что нашел кого надо. У солдата на плече была татуировка ангела (многие неоднократно видели ее в бане), а служа на Кавказе, он чудом избежал пули, попавшей в медаль. На груди солдата остался шрам, и сам он неоднократно рассказывал об этом сослуживцам.
С утра у солдата как будто болел живот. Первым делом я промыл ему желудок. Жара еще не было. Алфимов все это время расспрашивал — что тот ел вчера и сегодня. Питался солдат как обычно, вместе со всеми. Никто его ничем особенным не угощал.
— Я же не захвораю, доктор? — с надеждой вопрошал солдат. — Нельзя мне, семья у меня, никак нельзя. В бою выжил, неужто здесь погибель найду? Что за напасть такая происходит?
Мы с Алфимовым не знали, что ответить. Ложился спать солдат в нормальном состоянии, если не считать взволнованности. Утром мне сообщили, что у него несколько поднялась температура. Я решил зайти в лазарет сразу после визита к начальнику, куда был вызван.
Помимо Юрковского здесь присутствовал священнослужитель.
— Отец Димитрий, — представил его Николай Кондратьевич. — Прислан для освящения камеры Можицкого. — Начальник тюрьмы выглядел не очень довольным. — В ответ на мою депешу о происходящих здесь беспорядках. Яков Михайлович, проводите батюшку до места.
Я жестом пригласил отца Димитрия к выходу.
— Да, и еще, — окликнул меня Юрковский. — Из города доктор Госс прибыл для содействия. Слыхали о таком?
— Виделись раньше, кажется, — припомнил я.
— Он в лазарете, того солдата сейчас осматривает. Надо будет вам перетолковать с ним потом.
В присутствии меня и часового отец Димитрий окропил камеру святой водой и перечитал несколько молитв. В нужные моменты мы с часовым крестились.
Можицкий все это время сидел, забившись в угол и загнанно оттуда взирая на происходящее.
— Бес сидит в тебе, сын мой, — пробасил вскоре отец Димитрий. — Креста святого чураешься, душа грехом преполнена. Изыди, нечистый, изыди из раба божьего! Очисти, отец небесный, душу неприкаянную! — После чего так проникновенно запел, что проняло всех присутствовавших.
— Что теперь, батюшка? — спросил я его, когда церемония окончилась и мы вышли в коридор.
— Читать молитвы, — ответил он. — Все в руках господних.
Я попросил часового проводить батюшку до его кареты, а сам быстро пошел в лазарет.
Доктор Госс осматривал солдата, заглядывая ему в глаза. Тот был бледен. Мы поприветствовали друг друга.
— Уже начинается озноб и легкая дрожь, — сообщил Госс. — Я сделал кровопускание. Через глаза еще не шла. Признаться, никогда не доводилось видеть такого.
«Скоро увидите», — невесело подумал я, а вслух произнес: — Не думали перевезти его в город?
— А смысл? — пожал плечами Госс. — Пока доедем, пока примут, зарегистрируют — помрет солдатик.
Тот, о ком говорили, переводил обреченный взгляд с одного лекаря на другого, не в силах ничего поделать. Я не мог смотреть ему в глаза.
— А хина у вас имеется? — поинтересовался Госс.
— Да, но…
Договорить я не успел. Солдат вскрикнул и повалился на кровать. Тело его затряслось, из уголков глаз выкатились алые струйки. Через какое-то время все было кончено. Герой, прошедший войну и отмеченный наградами, бездыханно лежал, уставившись остекленевшими глазами в потолок. А тот, кто его убил, разгуливал где-то неподалеку.
Когда спустя несколько часов я зашел к начальнику, Алфимов был там. Они что-то оживленно обсуждали.
— Хорошо, что зашли, — бросил Юрковский, увидев меня.
— Уже трое, — вымолвил я упавшим голосом.
— Слыхали, — вздохнул Юрковский. — Можицкий себе только что язык отнял.
— Что? — Глаза мои округлились. — Каким образом?
— Откусил, шельма, — пояснил Алфимов. — И передал с нетронутым ужином. Еще вот это вам просил доставить, — Николай подал мне сложенный вчетверо листок, подписанный «доктору Савичеву».
Я бегло пробежался по строчкам.
— Пишет, что не желает больше приносить горе своими словами, — произнес я после прочтения.
— Да знаем, читали, — махнул рукой начальник.
— Что с ним сейчас? — поинтересовался я.
— Госс с ним занимается, — ответил Алфимов.
Я нервно заходил по кабинету.
— Это все совершенно запутывает, — заговорил я сам с собой. Обратив внимание, что от меня ждут объяснений, продолжил: — Можицкий не мог притворяться, он и в самом деле слышал голоса. Понимаете, он мог запросто умереть от болевого шока!
— Ваша версия не укладывается в наше понимание, — обеспокоенно произнес Алфимов. — Никто не возьмет в сообщники душевнобольного…
— Я не сказал, что он душевнобольной! — возразил я. — Он слышит голоса в голове.
— Что-то я не возьму в толк, — не понял Юрковский. — В чем разница?
Алфимов тоже непонимающе воззрился на меня.
— Вдруг у Можицкого способность предугадывать несчастья, которые происходят у нас в последние дни? — попытался пояснить я.
— Если допустить подобное, — отреагировал Алфимов, — то придется признать, что людей убивает Демон Окаменения.
— Не упрощайте, Николай! — взвинтился я.
В этот момент в кабинет заглянул доктор Госс:
— Яков Михайлович! Арестант вас к себе требует.
— Может, адъютанта ему еще выделим? — вознегодовал Юрковский.
— Как он? — поинтересовался я у Госса.
— Рану я присыпал, — ответил тот. — Очень возбужден, все время вашу фамилию пишет и в нас бумажки швыряет.
Юрковский недовольно покачал головой.
Можицкий выглядел неважно. Как только я появился, он сразу пересел за стол и начал писать. Заканчивая очередную мысль, подавал листки мне.
«Он в ярости, — значилось на первом листе. — За то, что я совершил, жертв станет неизмеримо больше».
— Но зачем вы это совершили? — спросил я. — Теперь будете передавать его слова на бумаге. Ради чего было причинять себе вред?
«Я был в отчаянии, — объяснил Можицкий. — Но стало хуже. За свою строптивость я должен буду видеть его жертвы».
— Он будет вам их показывать?
«Я буду это делать».
— Не понимаю.
«Я должен выйти из камеры и показать того, кому суждено умереть следующим».
Юрковский не возражал, а точнее — ему было все равно. Алфимов от комментариев воздержался. В сопровождении двух охранников мы с Можицким вышли из камеры. Он повернулся и пошел по коридору. Мы двинулись за ним. На развилках арестант замирал на какое-то время, поворачивался в известную лишь ему сторону и шел дальше. Словно он уже бывал здесь не раз. Выйдя на улицу, мы направились к баракам, затем зашли в один из них. Можицкий подошел к кровати, на которой отдыхал после ночного дежурства унтер-офицер Терехин, и указал на него рукой.
Услышав шум от сапог, Терехин открыл глаза и вскочил, ничего не понимая.
— Что? Что такое? — растерянно оглядывал он всех нас.
— Как ваше самочувствие, Пантелей? — спросил я его.
— На дежурстве как будто слабость почувствовалась, морозить стало, — он поежился. — А почему вы спрашиваете?
Какое-то время он глядел на меня, затем на Можицкого, пока до него не дошло.
— Нет! — замотал он головой. — Почему я? За что?
Неожиданно Пантелей вскочил и бросился на Можицкого, повалив его на дощатый пол.
— Сволочь! — кричал Терехин, сдавливая арестанту горло. — Сам подыхай, бесово отродье!
Охранники насилу его оттащили. Можицкий отбежал к стене, кашляя, нечленораздельно мыча и бросая на Терехина испуганные взгляды. Я попросил отвести его обратно в камеру, а унтер-офицера проводил до лазарета. На пути туда Пантелей пустил слезу.
Вскоре в лазарете появился Алфимов.
— Черт! — выругался он, глянув на Терехина. — Лучшие мои люди!
Доктор Госс слушал Пантелею легкие.
— Хрипов не слышу, — констатировал он.
— Почему мы? — внезапно спросил Николай.
— То есть, — не понял я.
— Четвертый случай заболевания. Заключенных как будто обходит стороной, — пояснил Алфимов.
— И правда! — поразился я догадке. — Может ли сей факт что-то значить?
— Обязательно, — кивнул Алфимов. — Я поразмышляю, а вы вместе с Госсом постарайтесь помочь Терехину хотя бы еще чуть-чуть продержаться. Эх, надо было ему удавить Можицкого ко всем чертям!
Доктор Госс и я искали хотя бы какое-то решение, когда мне принесли послание от Можицкого. Читая, я решил не обращать на него внимания, но арестант написал, что знает, как помочь больному. Вскоре я уже находился в его камере.
«У демонов возник спор. Демон Пепла пожелал стать первым. Я обещал помочь. Он спасет жертв Демона Окаменения».
— Пока плохо понимаю, — признался я.
«Не будет жертв — путь Демону Окаменения сюда закрыт. Вместо него придет Демон Пепла. Демон Окаменения поражает людей. Демон Пепла их спасает. Я могу спасти того офицера».
Спрашивать Юрковского я не стал, а в сопровождении охранников препроводил Можицкого в лазарет. По моей же просьбе туда пригласили Алфимова.
— Терехину стало хуже, — сообщил Госс. — Температура поднялась. И еще вот глядите, — он взял Пантелея за руку и чуть сдавил ноготь на его пальце — там сразу появилась капля крови.
Терехин стонал. Можицкий подал мне лист бумаги:
«Мне нужна чистая вода и пепел. Скорее».
Требуемое принесли. Можицкий плеснул воды в кружку, насыпал туда щепотку пепла и принялся что-то нашептывать. Терехин заметался на кровати, его начало трясти. Я напрягся, глядя то на Можицкого, то на глаза Пантелея, из которых вот-вот брызнут кровавые слезы.
Наконец Можицкий подбежал к унтер-офицеру, приподнял его голову и влил в рот содержимое кружки. Терехин проглотил, но судороги его не утихали. Никто не проронил ни слова. Алфимов стоял у дальней стены, сложив руки на груди. Пантелей еще какое-то время стонал и трясся, но постепенно затих. О том, что он жив, наглядно говорило тяжелое прерывистое дыхание. Доктор Госс наложил Терехину смоченную повязку на лоб. Николай также молчком покинул лазарет. Лицо его было мрачным.
Через два дня Пантелей Терехин встал с больничной койки в совершенном здравии и вернулся к службе. А Можицкий два или три раза в неделю призывал меня, и мы следовали на поиски очередной жертвы Демона Окаменения. И тут же, не дожидаясь начала хвори, излечивали человека при содействии Демона Пепла. Среди жертв стали попадаться и заключенные, что противоречило закономерности, некогда подмеченной Николаем. Узникам целебное снадобье просто подмешивалось в еду.
Прошел почти целый месяц с тех пор, как смерти от неизвестного недуга прекратились. Доктор Госс давно уехал, так ни в чем и не разобравшись.
В один из дней меня вызвал к себе Юрковский.
— Долго мы будем еще терпеть этого целителя? — негодовал он. — Согласитесь, что все время так продолжаться не может. Алфимову удалось что-нибудь разузнать?
— Мы с ним давно это уже не обсуждали, — признался я. — В наших с Можицким походах по крепости он, конечно, не участвует.
— Говорят, Николай в библиотеку зачастил в последнее время.
— Может быть, — пожал я плечами.
— А Можицкий что говорит?
— Ничего, — улыбнулся я. — Он пишет.
— О чем же? — Юрковский едва сдержал кашель. Лицо его при этом побагровело.
— Ждет, что со дня на день Демон Пепла переселится в его тело.
— Тьфу! — Николай Кондратьевич не очень жаловал подобную чепуху.
— Ничего не ест почти, осунулся, — продолжал я.
— А что так?
— Переживает, что демон этот принесет нам всем большое зло.
— Кто-то один из нас: либо я, либо господин Можицкий должен в результате всей этой истории переселиться в палату буйнопомешанных, — подвел итог Юрковский.
— Яков! — окликнул меня Алфимов, когда я возвращался от начальника.
— Давненько тебя не видел, Николай, — обрадовался я. — Выглядишь невыспавшимся.
— Есть такое дело, — кивнул он. — Разговор у меня к тебе серьезный. Пойдем на свежий воздух.
Мы разместились на скамейке во дворе.
— Если не ошибаюсь, вы последний раз чудесным образом исцелили господина Логрезе? — приступил он к делу.
— Ты так говоришь, словно я какой-то шарлатан, — усмехнулся я.
— Да при чем здесь ты, — покачал головой Николай.
— Логрезе — это который с особыми условиями содержания? — припомнил я вчерашнего «клиента» Можицкого.
— Совершенно верно, — подтвердил Николай. — Я сейчас приставил к нему своих людей…
— Для чего?
— Дослушай. — Он был необычайно серьезен. — Если вдруг кто-то справится у тебя о здоровье Логрезе, отвечай, что ему совсем худо.
— Но…
— Делай, как я скажу, пожалуйста! — Николай был неумолим. — И самое главное — обязательно запомни, кто у тебя о нем справлялся помимо Можицкого. К чудотворцу этому без меня больше не ходи. Если я прав, он захочет свидеться с тобой завтра.
— Так и есть, — удивленно подтвердил я.
— Пойдем к нему вместе. Ты все хорошо понял?
— Я ничего не понял, Николай, — признался я.
— Поверь, так надо, — устало произнес он. — В самое ближайшее время все узнаешь, а сейчас я вынужден упасть на свою койку и провалиться в беспамятство на несколько часов.
— Лучше до утра, — посоветовал я.
Алфимов, скорее всего, внял моему совету, а вот я мосле разговора с ним уснуть не мог совершенно. То, что Николай движется в правильном направлении, не вызывало никаких сомнений. Но даже малая часть услышанного наводила на мысль, что истинная подоплека затянувшейся истории с демонами даже приблизительно не сходится с моими представлениями о ней.