— Я был в Аушвице, — сказал Гиллес. — И в Хиросиме, и в Корее, и в Чили, и во Вьетнаме. После 1945 года я побывал на всех войнах. Знакомился со специалистами по пыткам и видел их жертвы. Действительно, как много хорошего и доброго в человеке!
— Во многих людях, господин Гиллес.
— Вам, еврейке, довольно странно думать так.
— Мне, еврейке, не остается ничего другого, чем думать именно так. Иначе после всего, что произошло и происходит, как я могла бы жить, господин Гиллес?
— Ах вот как! Ну что ж, если вы делаете это по такой причине…
— Не только. Я действительно верю. Люди, которые прятали меня и мою маму, люди, которые оказывали сопротивление нацистам, и другим преступлениям и преступникам, и любому насилию и террору — этого не достаточно ли, господин Гиллес? Вы и ваша жена ненавидели зло, вы боролись с ним, и не только против нацистов. Я читала ваши книги.
— Перестаньте, пожалуйста.
— Нет, не перестану. Я приехала, чтобы сказать вам это. Тогда, в баре… не будь вас и вашей жены, моего отца убили бы. Но вы не позволили ему так ужасно погибнуть. Вы позаботились о нем. И были еще Оскар и Чарли. И есть Элфи. Их миллионы, господин Гиллес. Ваш друг, Герхард Ганц боролся против преступников и преступлений против человечества, как и вы. И как это делает сейчас Маркус Марвин.
— Это слишком смелое сравнение.
— Не такое уж оно смелое. Люди, которые со знанием дела ведут человечество к гибели исключительно ради собственной наживы, — по сути дела, такие же преступники, какими были нацисты. Маркус Марвин в беде. И я должна сделать все возможное, чтобы его не упекли на долгие годы за решетку.
— На долгие годы за решетку?
— Он обвиняется в попытке убийства.
— Да что же там произошло?
— Это вам могут рассказать фрау Рот и Боллинг. Они во Франкфурте. Господин Гиллес, вы должны об этом написать. Немедленно. Чтобы помочь Марвину. Вас ведь знают в солидных изданиях. Ваш материал обязательно напечатают.
— Как раз в этом я и не уверен.
— Можете быть абсолютно уверены. Вам надо поехать со мной. Это, так сказать, жизненно необходимо. Это формулировка профессора Ганца. Он часто говорил о вас.
— Почему?
— Он видел только один способ поднять людей на борьбу. А вы, — говорил он, — можете сложные вещи объяснить просто, увлекательно и захватывающе. Те, кто занимаются сейчас вопросами экологии — «Робин Вуд», «Гринпис», — часто только играют на руку противнику. Ведь люди либо совсем не получают никакой информации, либо получают неверные сведения. И оказывается, что защитники окружающей среды лгут и преувеличивают. Люди не знают правды не потому, что не хотят, а потому, что мы не умеем правильно объяснить им, что происходит. А вы можете, господин Гиллес.
— Раньше — возможно. А теперь уже нет.
— И все-таки! Я вспоминаю многочисленные разговоры с Марвином, Боллингом, профессором Ганцем, фрау Рот. У нас те же проблемы, что и у наших коллег. Конечно, можно обратиться за поддержкой к политическим партиям — и тут же попасть в зависимость. Потому что тогда они держали бы нас на крючке, и мы обязаны были бы успокаивать людей. А мы обязаны, — это говорил профессор Ганц, — доверять только самим себе и никому больше. Но нам нужен тот, кто привлечет людей на нашу сторону. Я знаю, что это звучит пафосно, но тем не менее… Филипп Гиллес, — говорил профессор Ганц, — если бы он был с нами… Теперь он есть. Я сижу перед ним. И он полетит со мной во Франкфурт, и то, что он напишет, поможет Маркусу Марвину — и всем нам. Люди в беде не раз обращались к нему, и он всегда помогал им тем, что писал.
— Тогда я был моложе, уважаемая фрау Гольдштайн. Поверьте мне. Все в прошлом. Я потерял надежду.
— Это неправда!
— Раньше — возможно. А теперь уже нет.
— И все-таки! Я вспоминаю многочисленные разговоры с Марвином, Боллингом, профессором Ганцем, фрау Рот. У нас те же проблемы, что и у наших коллег. Конечно, можно обратиться за поддержкой к политическим партиям — и тут же попасть в зависимость. Потому что тогда они держали бы нас на крючке, и мы обязаны были бы успокаивать людей. А мы обязаны, — это говорил профессор Ганц, — доверять только самим себе и никому больше. Но нам нужен тот, кто привлечет людей на нашу сторону. Я знаю, что это звучит пафосно, но тем не менее… Филипп Гиллес, — говорил профессор Ганц, — если бы он был с нами… Теперь он есть. Я сижу перед ним. И он полетит со мной во Франкфурт, и то, что он напишет, поможет Маркусу Марвину — и всем нам. Люди в беде не раз обращались к нему, и он всегда помогал им тем, что писал.
— Тогда я был моложе, уважаемая фрау Гольдштайн. Поверьте мне. Все в прошлом. Я потерял надежду.
— Это неправда!
— Это правда, — сказал Гиллес. — Я дам вам одну книгу… «Чудовище». Я старый человек, который думает теперь только о смерти.
— Значит, вы нам не поможете?
— Нет.
— И не поедете во Франкфурт?
— И не поеду во Франкфурт.
Днем позже, 19 августа, около полудня Филипп Гиллес вошел в гостиницу «Франкфутер Хоф». Зал регистратуры, как он заметил, был перестроен под целое гостиничное крыло. Его апартаменты были выдержаны в черно-белых тонах и очень элегантны. Он принял ванну и спустился вниз.
Ему навстречу вышел шеф-портье утренней смены Гюнтер Бергман, крупный, подтянутый, элегантный. Гиллес знал его уже лет двадцать точно. Бергман вполголоса сказал:
— Господа ожидают в большом зале, господин Гиллес. Позвольте проводить вас.
Гиллес жил в этой гостинице, когда она еще наполовину была в руинах. Здесь моя «семья», подумал он. Многие мои знакомые во многих гостиницах знали Линду. И сейчас, шагая рядом с Бергманом, он подумал: совсем как дома. Дружище Бергман…
Большой зал был практически пуст. На улице дрожал горячий воздух, но здесь было прохладно. Бергман провел Гиллеса в дальний левый угол, сказал пару слов, улыбнулся, с достоинством поклонился и исчез.
За столом сидели мужчина и женщина. Мужчина в очках встал.
— Большое спасибо, что вы приехали, господин Гиллес. Меня зовут Питер Боллинг. А с Валери Рот вы знакомы. Фрау Гольдштайн подойдет позже — она сейчас в суде.
Гиллес поздоровался с доктором Рот и сел. Мириам Гольдштайн сказала, что случайностей не бывает, подумал он. Ни за что на свете я не хотел бы приезжать сюда. Но приехал.
Подошел официант. Они заказали чай. Черные волосы Боллинга были коротко подстрижены, пальцы приобрели желтоватый оттенок от постоянной работы с кислотами и щелочами. Он выглядел полной противоположностью Маркусу Марвину: замкнутый, сдержанный, тихий и застенчивый.
Фрау Рот была в светлом летнем платье. Но что-то в ее облике смущало Гиллеса, и он внимательно посмотрел на нее.
— Что такое, господин Гиллес?
— Ваши глаза.
— Что с моими глазами?