Я вижу, как пугается Стефа.
— Не даром, — быстро говорит он, — я заплачу, сколько вы скажете.
Стефа не отвечает. Она смотрит на него спокойно, с легким любопытством и явным удивлением.
— Мне нужна только пленка. Я выну ее, а ящик подарю вам.
Он даже не стесняется, ни Роберта, ни меня. У костра Виктор в упор смотрит на него.
Стефа, по-прежнему глядя ему в лицо, встает и поворачивается, чтобы уйти. Быстрым нервным движением он удерживает ее.
— Что случилось? Что плохого я сказал?
Теперь должен бы вмешаться Роберт, но он молчит. Мы словно окаменели.
И Стефа снова садится и снова слушает молодого человека.
— Что плохого я сказал? Я сказал, как оно есть. Никогда нельзя обманывать самих себя.
— Иногда бывает лучше обмануть самого себя. По крайней мере какое-то время кажется, что так лучше, но я уже прошла через это.
— Не очень-то долго это продолжалось.
— У меня было мало времени.
Стефа сидит тихо, слегка прищурив глаза. Смеркается. Тучи затягивают небо. Виктор снова подбросил дров в костер. Серебристо-серая гладь озера неподвижна. Из зарослей камыша доносится песня льда — тонкая, высокая, на два голоса.
— Мне нет нужды прятаться. Ни от кого. Я кое-чего достиг. Можете мне поверить. Вы думаете, это было просто? Вам этого не понять.
Маленькая деревушка, представляете? Девять километров до города по проселку. Моя мать батрачила у крестьян по всей округе. Кто бы чужой ни приходил в деревню, он спал у нас. Вот так. С ней. Что случилось с моим отцом, я не знаю. Они говорили, погиб. Я никогда не допытывался. Потом родилась сестренка, а потом еще мальчик. Она подняла нас всех. Вполне заурядная история; таких историй сотни тысяч. Никто больше не хочет слышать их. Только для меня она одна-единственная, моя. У человека бывает всегда одна.
Мать много пела. В поле, в хлеву, у печки, за стиркой. Она знала много песен.
Она радовалась, что я учусь, но никогда не могла понять зачем.
Я навещаю ее иногда. Теперь не очень охотно. Когда мы выросли, она снова вышла замуж. За пенсионера, по объявлению в газете.
Когда я стал студентом, она гордилась мной. Она взяла мою фотографию для паспорта и поставила в комнате на радиоприемник.
Мне нет нужды ничего скрывать. Я всего добился сам. Аттестат зрелости. Государственные экзамены. Мне двадцать восемь, и я зарабатываю кучу денег. Я еще не сказал, чем занимаюсь: я судостроитель. В этой области у нас большие успехи. Я опубликовал несколько статей — можете смеяться. Понимаю, в этом нет ничего особенного.
Он умолк. Молчали все. Стефа склонилась к огню и терла руки, словно ей было холодно.
— У меня было мало времени.
Стефа сидит тихо, слегка прищурив глаза. Смеркается. Тучи затягивают небо. Виктор снова подбросил дров в костер. Серебристо-серая гладь озера неподвижна. Из зарослей камыша доносится песня льда — тонкая, высокая, на два голоса.
— Мне нет нужды прятаться. Ни от кого. Я кое-чего достиг. Можете мне поверить. Вы думаете, это было просто? Вам этого не понять.
Маленькая деревушка, представляете? Девять километров до города по проселку. Моя мать батрачила у крестьян по всей округе. Кто бы чужой ни приходил в деревню, он спал у нас. Вот так. С ней. Что случилось с моим отцом, я не знаю. Они говорили, погиб. Я никогда не допытывался. Потом родилась сестренка, а потом еще мальчик. Она подняла нас всех. Вполне заурядная история; таких историй сотни тысяч. Никто больше не хочет слышать их. Только для меня она одна-единственная, моя. У человека бывает всегда одна.
Мать много пела. В поле, в хлеву, у печки, за стиркой. Она знала много песен.
Она радовалась, что я учусь, но никогда не могла понять зачем.
Я навещаю ее иногда. Теперь не очень охотно. Когда мы выросли, она снова вышла замуж. За пенсионера, по объявлению в газете.
Когда я стал студентом, она гордилась мной. Она взяла мою фотографию для паспорта и поставила в комнате на радиоприемник.
Мне нет нужды ничего скрывать. Я всего добился сам. Аттестат зрелости. Государственные экзамены. Мне двадцать восемь, и я зарабатываю кучу денег. Я еще не сказал, чем занимаюсь: я судостроитель. В этой области у нас большие успехи. Я опубликовал несколько статей — можете смеяться. Понимаю, в этом нет ничего особенного.
Он умолк. Молчали все. Стефа склонилась к огню и терла руки, словно ей было холодно.
— Я добился того, — сказал он, — что задумал. Достиг того, чего хотел. Я знаю себе цену. И могу это всем сказать.
Он протянул руки к огню, расставил пальцы.
— Но все уходит между пальцев. Все. И то, что выглядит как счастье. Почему? Почему у меня так? Другим легче. Мне никто не давал форы, никогда. Другие смогли бы удержать все.
Тишина. На воде заблестели огни. От костра падает длинный пылающий отсвет. Тишина и нежное позвякивание танцующих льдинок.
— Почему? А что они делают из него, господи, когда я на это смотрю!..
Я поворачиваю голову и взглядываю на него. Он не лжет. Все это правда. Так он думает, так чувствует. Он сплел пальцы и свесил руки между колен.
Он наклонился к Стефе, мимо меня.
— Я болтаю чепуху, — сказал он. — Не принимайте этого всерьез.
Он схватил свой ящичек и крутит верньеры.
— Спойте, — попросил он, — или скажите несколько слов.
Я с усилием сдержала себя. Я смотрела на Роберта. Должен же он что-то сделать. Но он не пошевельнулся.
Долгая тяжелая минута проходит в молчании. Молодой человек хочет подняться. Стефа не пускает его. Взглядом она удерживает его. Она забрасывает косы за спину, сначала одну, потом другую. Она спрашивает: