В знойный полдень небо подернулось легкой пеленой перистых облаков. Поднялась мошкара. Микроскопические мушки тысячным роем вертелись над головой, назойливо сыпались, в лицо, лезли в глаза. От их жгучих укусов опухли веки, покраснели уши. Мошка предвещала дождь. Пришлось косьбу оставить и торопливо убрать валы сухого пырея в копны.
…Ненастье длилось трое суток. Все это время сеял мелкий дождь. Лес нахмурился и стих, будто прислушиваясь к монотонному шороху мороси. Хвойные ветви лиственниц и сосен, как губки, впитавшие воду, тяжело обвисли. Прежде хрустевшие под ногами лишайники превратились в мягкие подушки. Накипные и то ожили: развернулись краями, выступив на серых каменных глыбах оранжевыми, зелеными и черными пятнами.
Прибыла река. Мутная вода ее вышла из русла и понесла сучья, коряги, дерновинки с размытых берегов.
Из-за речного поворота, хрипло «крокая», выплыла крохалиха с десятком суетливых утят-подростков. Поравнявшись с зимовьем, мать вытянула шею, пристально разглядывая одним глазом притаившегося Симова. Он нарочно шевельнулся. Утка тревожно «крокнула», и весь выводок метнулся к другому берегу в густой тальник.
В тайге в такую непогоду все лесные птицы сидят, нахохлившись, а звери отлеживаются в густых зарослях. Нет ни охоты, ни езды. Нельзя и косить. Друзьям пришлось все три дня отсиживаться на зимовье, занимаясь мелкой починкой снаряжения.
Когда, наконец, показалось горячее августовское солнце, охотники переворошили вымокшие валы и после того как сено просохло, сметали второй стог. Они перетянули его вершину березовыми хлыстами и кругом окопали противопожарной канавой. После этого можно было заняться сборами, чтобы с рассветом выйти в далекий путь неведомой дорогой.
Решено было возвращаться через верховье ключа Ушмукан по старой «калашниковской» тропе.
Едва обозначилась утренняя заря, охотники вывели навьюченных лошадей на тропу и направились вниз по Ушмуну правым берегом реки. Через час они свернули в широкую, залитую солнцем падь небольшого ключа. Дорога пошла старой гарью по южной стороне склона. Разросшиеся молодые осинки и сосенки скрывали обгорелые пни и почерневшие колодины.
Повсюду на сухостоинах постукивали вертлявые пестрые дятлы. Завидев охотников, они пронзительно вскрикивали и перелетали на соседние. Наверху распадка жалобно стонала желна — черный дятел.
Слабо проторенная тропа терялась в густой траве. В вершине ключа, на перевале, тропа вошла в вековой лиственничный лес и исчезла в густом подлеске багульника. Но охотники уверенно шли вперед, ориентируясь по заплывшим смолой, едва заметным затесам на деревьях.
Под гору лошади шли быстро и легко несли вьюки по сто двадцать килограммов. Вскоре каменистый спуск кончился. Воспользовавшись звериной тропой, охотники легко преодолели заболоченную речку и правым берегом направились к ее истокам, на перевал к реке Ададаю.
Путь шел зарослями ерника, которые слева терялись в сосновом бору, а справа, редея, выходили к заболоченному кочкарнику — ушмуканскому «калтусу», разукрашенному бурыми и оранжевыми пятнами долгомоха и белесыми площадками сфагновых зыбунов. Зной донимал. Батыр, высунув язык, учащенно дышал и плелся сзади всех. При переходе через ключи люди и лошади жадно пили ржавую воду. Батыр выбирал лужу поглубже и, растянувшись в ней, лежал, пока охотники не скрывались из виду.
Четыре часа пути по скучной ушмуканской долине, под палящим солнцем тянулись томительно долго. Наконец дорога привела охотников к перевалу, покрытому тенистым вековым бором с примесью кедра. Рогов внимательно осматривал вершины попадавшихся кедров. На них бурело по десять, двадцать больших шишек.
— Нынче урожай на шишку слабоват, — заметил он и, подойдя к небольшому кедру, с силой толкнул его ногой. С дерева упали две шишки величиной в кулак. Еще сырые, смолистые, они красиво отливали фиолетово-бурым оттенком. Чешуйки их отделялись с трудом, а сдвоенные орешки под ними сидели крепко. Ядрышки были еще мягкие, молочные.
— Вот в конце августа, в Успенье, выедем в орехи. Наберем по кулю, тогда погрызешь, — говорил Прокоп Ильич. — Ну, а я уж свой пай продам. Приодеться надо… — Старик с грустью оглядел свою заплатанную одежду, перевел взгляд на продранные коленки брюк и глубоко вздохнул. — Подойдет она, зима-то, а шуб и стеганых брюк майор не привезет… Война…
Перед спуском к Ададаю охотники поправили на лошадях вьюки и подтянули подпруги. Тропа змейкой вилась по крутому косогору между вечно зелеными кустиками брусники, алеющими гроздьями ягод. Собирая их на ходу, люди с наслаждением освежали пересохший рот приятной кислотой ягод.
На брусничную поляну вылетел пастись табунок рябчиков. Вспугнутые молодые птицы с шумом взлетели и тут же расселись на деревьях. Забавно вытягивая шейки, они разглядывали приближающихся людей. Старая курочка, тревожно тилиликая, бежала по траве впереди охотников. Батыр выскочил вперед и замер на месте, следя за удаляющейся птицей. Но не выдержал. Инстинкт преследования вихрем послал его вперед. Старка взлетела и, ловко лавируя между ветвями, скрылась в таежной чаще.
Спуск приближался к концу. Снизу из долины доносился шум быстрого горного потока. Ададай, в отличие от Ушмукана, оказался быстрой каменистой речкой, зажатой в тесной глубокой пади. Топких «калтусов» по ней не было, и лишь в среднем течении образовалась широкая котловина с небольшим озером. К нему и торопился Рогов. Там — корм лошадям, там — отдых людям!
Во второй половине дня тропа вышла к охотничьему табору. Внимание Рогова привлекло место вокруг коновязи. Он определил, что почерневший конский навоз двухнедельной давности. Неизвестный охотник был с одним конем, жил здесь дней пять, убил зверя. Расколотые «самогуны» принадлежали «зорголу», молодому сохатенку-годовику, которого охотник увез целиком, не оставив здесь ни шкуры, ни головы.
Старик отправился на озеро, отыскал место, где был убит зверь, и тщательно осмотрел все вокруг. Обрубленных «шпилек» — молодых рогов — он не нашел и, вернувшись на табор, с возмущением сообщил, что хозяйничал здесь бессовестный браконьер и что убил он телку.
Развьючив лошадей, охотники переоборудовали табор по-своему и, пообедав разогретым копченым мясом с выжарками, расположились на отдых.
С рассветом, быстро собравшись, товарищи тронулись в дальнейший путь. Хорошо проторенная и расчищенная тропа весело уходила под уклон, вслед за шумной речкой.
В знойный полдень небо подернулось легкой пеленой перистых облаков. Поднялась мошкара. Микроскопические мушки тысячным роем вертелись над головой, назойливо сыпались, в лицо, лезли в глаза. От их жгучих укусов опухли веки, покраснели уши. Мошка предвещала дождь. Пришлось косьбу оставить и торопливо убрать валы сухого пырея в копны.
…Ненастье длилось трое суток. Все это время сеял мелкий дождь. Лес нахмурился и стих, будто прислушиваясь к монотонному шороху мороси. Хвойные ветви лиственниц и сосен, как губки, впитавшие воду, тяжело обвисли. Прежде хрустевшие под ногами лишайники превратились в мягкие подушки. Накипные и то ожили: развернулись краями, выступив на серых каменных глыбах оранжевыми, зелеными и черными пятнами.
Прибыла река. Мутная вода ее вышла из русла и понесла сучья, коряги, дерновинки с размытых берегов.
Из-за речного поворота, хрипло «крокая», выплыла крохалиха с десятком суетливых утят-подростков. Поравнявшись с зимовьем, мать вытянула шею, пристально разглядывая одним глазом притаившегося Симова. Он нарочно шевельнулся. Утка тревожно «крокнула», и весь выводок метнулся к другому берегу в густой тальник.
В тайге в такую непогоду все лесные птицы сидят, нахохлившись, а звери отлеживаются в густых зарослях. Нет ни охоты, ни езды. Нельзя и косить. Друзьям пришлось все три дня отсиживаться на зимовье, занимаясь мелкой починкой снаряжения.
Когда, наконец, показалось горячее августовское солнце, охотники переворошили вымокшие валы и после того как сено просохло, сметали второй стог. Они перетянули его вершину березовыми хлыстами и кругом окопали противопожарной канавой. После этого можно было заняться сборами, чтобы с рассветом выйти в далекий путь неведомой дорогой.
Решено было возвращаться через верховье ключа Ушмукан по старой «калашниковской» тропе.
Едва обозначилась утренняя заря, охотники вывели навьюченных лошадей на тропу и направились вниз по Ушмуну правым берегом реки. Через час они свернули в широкую, залитую солнцем падь небольшого ключа. Дорога пошла старой гарью по южной стороне склона. Разросшиеся молодые осинки и сосенки скрывали обгорелые пни и почерневшие колодины.
Повсюду на сухостоинах постукивали вертлявые пестрые дятлы. Завидев охотников, они пронзительно вскрикивали и перелетали на соседние. Наверху распадка жалобно стонала желна — черный дятел.
Слабо проторенная тропа терялась в густой траве. В вершине ключа, на перевале, тропа вошла в вековой лиственничный лес и исчезла в густом подлеске багульника. Но охотники уверенно шли вперед, ориентируясь по заплывшим смолой, едва заметным затесам на деревьях.
Под гору лошади шли быстро и легко несли вьюки по сто двадцать килограммов. Вскоре каменистый спуск кончился. Воспользовавшись звериной тропой, охотники легко преодолели заболоченную речку и правым берегом направились к ее истокам, на перевал к реке Ададаю.
Путь шел зарослями ерника, которые слева терялись в сосновом бору, а справа, редея, выходили к заболоченному кочкарнику — ушмуканскому «калтусу», разукрашенному бурыми и оранжевыми пятнами долгомоха и белесыми площадками сфагновых зыбунов. Зной донимал. Батыр, высунув язык, учащенно дышал и плелся сзади всех. При переходе через ключи люди и лошади жадно пили ржавую воду. Батыр выбирал лужу поглубже и, растянувшись в ней, лежал, пока охотники не скрывались из виду.
Четыре часа пути по скучной ушмуканской долине, под палящим солнцем тянулись томительно долго. Наконец дорога привела охотников к перевалу, покрытому тенистым вековым бором с примесью кедра. Рогов внимательно осматривал вершины попадавшихся кедров. На них бурело по десять, двадцать больших шишек.
— Нынче урожай на шишку слабоват, — заметил он и, подойдя к небольшому кедру, с силой толкнул его ногой. С дерева упали две шишки величиной в кулак. Еще сырые, смолистые, они красиво отливали фиолетово-бурым оттенком. Чешуйки их отделялись с трудом, а сдвоенные орешки под ними сидели крепко. Ядрышки были еще мягкие, молочные.
— Вот в конце августа, в Успенье, выедем в орехи. Наберем по кулю, тогда погрызешь, — говорил Прокоп Ильич. — Ну, а я уж свой пай продам. Приодеться надо… — Старик с грустью оглядел свою заплатанную одежду, перевел взгляд на продранные коленки брюк и глубоко вздохнул. — Подойдет она, зима-то, а шуб и стеганых брюк майор не привезет… Война…
Перед спуском к Ададаю охотники поправили на лошадях вьюки и подтянули подпруги. Тропа змейкой вилась по крутому косогору между вечно зелеными кустиками брусники, алеющими гроздьями ягод. Собирая их на ходу, люди с наслаждением освежали пересохший рот приятной кислотой ягод.
На брусничную поляну вылетел пастись табунок рябчиков. Вспугнутые молодые птицы с шумом взлетели и тут же расселись на деревьях. Забавно вытягивая шейки, они разглядывали приближающихся людей. Старая курочка, тревожно тилиликая, бежала по траве впереди охотников. Батыр выскочил вперед и замер на месте, следя за удаляющейся птицей. Но не выдержал. Инстинкт преследования вихрем послал его вперед. Старка взлетела и, ловко лавируя между ветвями, скрылась в таежной чаще.
Спуск приближался к концу. Снизу из долины доносился шум быстрого горного потока. Ададай, в отличие от Ушмукана, оказался быстрой каменистой речкой, зажатой в тесной глубокой пади. Топких «калтусов» по ней не было, и лишь в среднем течении образовалась широкая котловина с небольшим озером. К нему и торопился Рогов. Там — корм лошадям, там — отдых людям!
Во второй половине дня тропа вышла к охотничьему табору. Внимание Рогова привлекло место вокруг коновязи. Он определил, что почерневший конский навоз двухнедельной давности. Неизвестный охотник был с одним конем, жил здесь дней пять, убил зверя. Расколотые «самогуны» принадлежали «зорголу», молодому сохатенку-годовику, которого охотник увез целиком, не оставив здесь ни шкуры, ни головы.
Старик отправился на озеро, отыскал место, где был убит зверь, и тщательно осмотрел все вокруг. Обрубленных «шпилек» — молодых рогов — он не нашел и, вернувшись на табор, с возмущением сообщил, что хозяйничал здесь бессовестный браконьер и что убил он телку.
Развьючив лошадей, охотники переоборудовали табор по-своему и, пообедав разогретым копченым мясом с выжарками, расположились на отдых.
С рассветом, быстро собравшись, товарищи тронулись в дальнейший путь. Хорошо проторенная и расчищенная тропа весело уходила под уклон, вслед за шумной речкой.