Как было договорено раньше, охотники ждали возвращения товарищей с Улана к десятому августа. Фока и Гаврила Данилыч вернулись с опозданием на три дня, изможденные и исхудавшие. Им не удалось убить лося и две недели косовицы пришлось провести на сухарях.
Посетовав на свою неудачу, они поспешили к столу и накинулись на отварное мясо и молодой картофель, залитый сохатиным салом.
С письмом из Госрыбнадзора пришло разрешение на городьбу в Джиле заездка. С этим известием немедленно начались сборы: охотники точили топоры и пилы, заряжали патроны. К вечеру у них все было готово к выезду.
Как ни уговаривали товарищи Симова отложить выход на день позже, объясняя все нехорошим тринадцатым числом, все же на другой день в полдень все четверо выехали на устье Джилы городить заездок.
В намеченном районе старики отправились к реке выбирать подходящее место для постройки плотины. Этот, один из ответственнейших моментов, требовал большой предусмотрительности; чтобы будущее сооружение не подмыло и не унесло водой, необходимо было подобрать не глубже метра перекат с ровным каменистым дном и ровным течением по всей ширине реки. Для облегчения работ нужно было учесть и близость строительного материала — леса, заваленного колодником, пути подвозки лесоматериалов и тальниковых прутьев.
Наконец такое место нашли. Вскоре на берегу против него был сооружен основательный балаган, покрытый лубьем, и расчищена коновязь. А к вечерней заре все разбрелись по лесу на охоту.
Фока с винтовкой отправился за глухарями в Ганькин ключ. На южном склоне в брусничнике поднялся первый выводок глухарей. Старая «капалуха» с квохтаньем перелетела поляну и грузно опустилась в крону раскидистой сосны. Следом за ней взлетели и расселись на смежных деревьях четыре глухаренка. У молодых петушков уже чернели шейка, голова и грудка. Несмотря на это, птенцы были еще наполовину меньше взрослых и по размеру не превышали домашней курицы. Фока не стал разбивать выводок. Осторожно пробираясь опушкой бора, он заметил впереди, среди низкорослых кустарников брусники, старого иссиня-черного петуха. Глухарь вышел на полянку к галечной площадке поклевать мелкие камешки, необходимые всем растительноядным птицам для перемалывания в мышечном желудке корма. Фока воспользовался неподвижностью птицы и выстрелил.
По дороге к табору он подстрелил второго глухаря, подсевшего на вершину сосны. У балагана встретил его Прокоп Ильич. Ему удача также сопутствовала. На спиннинг он поймал пару ленков.
Последними вернулись лейтенант и Гаврила Данилыч. Они простояли зарю в долине Ямной, у озер, на вечернем перелете уток и настреляли по десятку каждый. В общей связке были чирки-трескунки и клоктуны, серухи, касатки, пара кряковых и огорь. На таборе каждый поделился своими охотничьими похождениями. Затем инициатива перешла к Рогову, который особенно уморительно умел рассказывать про свои охотничьи приключения.
— Случилось как-то поздней осенью, — рассказывал Рогов, — забрел ко мне на заимку молодой охотник. Заночевал и весь вечер все о себе болтал, какой он есть знатный охотник. А ружье свое расхваливал, будто бы оно по бою просто пушка «Берта», мол, такого на всей земле не сыщешь! Сказывал, как даст из него по тростникам — так просека, а по гусю стрельнет — падает тот, как тряпка. Я, было, ему палец изогнутый крючком показал — загибаешь, мол, — а он пуще прежнего распалился.
— Ты что, старина, сомневаешься? Да была б утченка, я б тебе доказал! — С моего, говорит, Зауэра, как с поводком по стае дашь, так меньше 10 уток никогда не падает… — Ничего я ему не ответил. Думаю, пусть себе радуется… Молодой ведь…
Наутро сводил его в лес, показал выводок рябчиков, а сам с «тозовкой» подался белковать. Слышу, мой друг палит да палит. Уж второй десяток патронов доканчивает. Думаю, по ком это? Там и рябцов столько нет.
В обед вернулся домой. Гляжу, сидит на завалинке мой охотник. Сбоку у него три рябчика лежат. Достал и я свои трофеи — 7 белок. Удивился он, что я тоже охотником оказался. Я тут возьми и расскажи ему, как на одном дереве нашел всех этих белок, и вот дождался, когда они одна над другой расселись, выстрелил по ним да на одну пулю всех и убил. Тут друг мой перебил меня: «Вот уже это ты врешь», — говорит. Да так отчитал, что и до обидного договорился. Рассердился и я, что моя шутка впрок не пошла, и задумал проучить его. Вложил тайком от него в горлышко каждому рябчику по записочке с надписью цены: что поцелее был рябчик, написал семь с полтиной, а двум другим, потрепанным — по пять рублей. На этом мы расстались.
Через день мой «друг» снова пожаловал, да без ружья, весь избитый, в синяках и вместе с женой. Христом богом молил меня всю правду рассказать про вложенные бумажки и обещал, что сам больше никогда в жизни врать не будет.
Ранним утром на реке работа шла полным ходом. Выбрав из ветровального колодника полтора десятка сосен толщиной в обхват и распилив их на четырехметровые бревна, охотники занялись изготовлением кобылин для плотины.
Гаврила Данилыч подвозил к реке бревна. Прокоп Ильич и Фока, считавшиеся хорошими плотниками, врезали в них ноги-подпорки из жердей, а Симов занимался сплавом готовых кобылин и установкой их в намеченном для заездка месте.
Весь день кипела напряженная работа и к вечеру Джилин-скин перекат шестидесятиметровой ширины был полностью перегорожен ровным строем кобылин. Так была заложена основа плотины.
Следующие два дня прошли в таком же напряжении. Готовые плетни подводили к кобылинам, затапливали и заваливали камнями. Наконец, к концу третьего дня, был запущен последний плетень, и перегороженный перекат затих. Уровень воды поднялся на полметра. От плотины вверх по реке выровнялся зеркальной гладью стометровый плес. Вода мелодично журчала, процеживаясь через плетни, и только в воротах метровой ширины, оставленных для «корыта», она шумным каскадом буровила каменистое русло.
Теперь вся тяжелая работа была позади. В этот вечер, изнемогая от усталости, охотники едва дотащились до табора. Но жаловаться никто и не думал. Каждый гордился общей победой над водной стихией.
Утром, покрякивая и растирая онемевшие мышцы, все дружно приступили к плетению «берд» — решеток. Рогов, как старый специалист по заездкам, вязал из тонких жердей «корыто» — отцеживающий пятиметровой длины ящик.
Работали от зари до зари. Старики торопились к двадцатому августа полностью закончить постройку заездка, так как к этому времени рыба обычно начинала спускаться вниз по рекам на зимовку в глубокие омуты многоводных сибирских рек.
С каждым днем над плетнями заездка ширилась надстройка из берд, полностью закрывающая проход для спускавшейся рыбы. К намеченному сроку через все кобылины были перекинуты лавы — помост для ходьбы по заездку — и установлено корыто, а к вечеру из него уже выбрали первое руно хариусов в несколько десятков штук. Заездок заработал.
Как было договорено раньше, охотники ждали возвращения товарищей с Улана к десятому августа. Фока и Гаврила Данилыч вернулись с опозданием на три дня, изможденные и исхудавшие. Им не удалось убить лося и две недели косовицы пришлось провести на сухарях.
Посетовав на свою неудачу, они поспешили к столу и накинулись на отварное мясо и молодой картофель, залитый сохатиным салом.
С письмом из Госрыбнадзора пришло разрешение на городьбу в Джиле заездка. С этим известием немедленно начались сборы: охотники точили топоры и пилы, заряжали патроны. К вечеру у них все было готово к выезду.
Как ни уговаривали товарищи Симова отложить выход на день позже, объясняя все нехорошим тринадцатым числом, все же на другой день в полдень все четверо выехали на устье Джилы городить заездок.
В намеченном районе старики отправились к реке выбирать подходящее место для постройки плотины. Этот, один из ответственнейших моментов, требовал большой предусмотрительности; чтобы будущее сооружение не подмыло и не унесло водой, необходимо было подобрать не глубже метра перекат с ровным каменистым дном и ровным течением по всей ширине реки. Для облегчения работ нужно было учесть и близость строительного материала — леса, заваленного колодником, пути подвозки лесоматериалов и тальниковых прутьев.
Наконец такое место нашли. Вскоре на берегу против него был сооружен основательный балаган, покрытый лубьем, и расчищена коновязь. А к вечерней заре все разбрелись по лесу на охоту.
Фока с винтовкой отправился за глухарями в Ганькин ключ. На южном склоне в брусничнике поднялся первый выводок глухарей. Старая «капалуха» с квохтаньем перелетела поляну и грузно опустилась в крону раскидистой сосны. Следом за ней взлетели и расселись на смежных деревьях четыре глухаренка. У молодых петушков уже чернели шейка, голова и грудка. Несмотря на это, птенцы были еще наполовину меньше взрослых и по размеру не превышали домашней курицы. Фока не стал разбивать выводок. Осторожно пробираясь опушкой бора, он заметил впереди, среди низкорослых кустарников брусники, старого иссиня-черного петуха. Глухарь вышел на полянку к галечной площадке поклевать мелкие камешки, необходимые всем растительноядным птицам для перемалывания в мышечном желудке корма. Фока воспользовался неподвижностью птицы и выстрелил.
По дороге к табору он подстрелил второго глухаря, подсевшего на вершину сосны. У балагана встретил его Прокоп Ильич. Ему удача также сопутствовала. На спиннинг он поймал пару ленков.
Последними вернулись лейтенант и Гаврила Данилыч. Они простояли зарю в долине Ямной, у озер, на вечернем перелете уток и настреляли по десятку каждый. В общей связке были чирки-трескунки и клоктуны, серухи, касатки, пара кряковых и огорь. На таборе каждый поделился своими охотничьими похождениями. Затем инициатива перешла к Рогову, который особенно уморительно умел рассказывать про свои охотничьи приключения.
— Случилось как-то поздней осенью, — рассказывал Рогов, — забрел ко мне на заимку молодой охотник. Заночевал и весь вечер все о себе болтал, какой он есть знатный охотник. А ружье свое расхваливал, будто бы оно по бою просто пушка «Берта», мол, такого на всей земле не сыщешь! Сказывал, как даст из него по тростникам — так просека, а по гусю стрельнет — падает тот, как тряпка. Я, было, ему палец изогнутый крючком показал — загибаешь, мол, — а он пуще прежнего распалился.
— Ты что, старина, сомневаешься? Да была б утченка, я б тебе доказал! — С моего, говорит, Зауэра, как с поводком по стае дашь, так меньше 10 уток никогда не падает… — Ничего я ему не ответил. Думаю, пусть себе радуется… Молодой ведь…
Наутро сводил его в лес, показал выводок рябчиков, а сам с «тозовкой» подался белковать. Слышу, мой друг палит да палит. Уж второй десяток патронов доканчивает. Думаю, по ком это? Там и рябцов столько нет.
В обед вернулся домой. Гляжу, сидит на завалинке мой охотник. Сбоку у него три рябчика лежат. Достал и я свои трофеи — 7 белок. Удивился он, что я тоже охотником оказался. Я тут возьми и расскажи ему, как на одном дереве нашел всех этих белок, и вот дождался, когда они одна над другой расселись, выстрелил по ним да на одну пулю всех и убил. Тут друг мой перебил меня: «Вот уже это ты врешь», — говорит. Да так отчитал, что и до обидного договорился. Рассердился и я, что моя шутка впрок не пошла, и задумал проучить его. Вложил тайком от него в горлышко каждому рябчику по записочке с надписью цены: что поцелее был рябчик, написал семь с полтиной, а двум другим, потрепанным — по пять рублей. На этом мы расстались.
Через день мой «друг» снова пожаловал, да без ружья, весь избитый, в синяках и вместе с женой. Христом богом молил меня всю правду рассказать про вложенные бумажки и обещал, что сам больше никогда в жизни врать не будет.
Ранним утром на реке работа шла полным ходом. Выбрав из ветровального колодника полтора десятка сосен толщиной в обхват и распилив их на четырехметровые бревна, охотники занялись изготовлением кобылин для плотины.
Гаврила Данилыч подвозил к реке бревна. Прокоп Ильич и Фока, считавшиеся хорошими плотниками, врезали в них ноги-подпорки из жердей, а Симов занимался сплавом готовых кобылин и установкой их в намеченном для заездка месте.
Весь день кипела напряженная работа и к вечеру Джилин-скин перекат шестидесятиметровой ширины был полностью перегорожен ровным строем кобылин. Так была заложена основа плотины.
Следующие два дня прошли в таком же напряжении. Готовые плетни подводили к кобылинам, затапливали и заваливали камнями. Наконец, к концу третьего дня, был запущен последний плетень, и перегороженный перекат затих. Уровень воды поднялся на полметра. От плотины вверх по реке выровнялся зеркальной гладью стометровый плес. Вода мелодично журчала, процеживаясь через плетни, и только в воротах метровой ширины, оставленных для «корыта», она шумным каскадом буровила каменистое русло.
Теперь вся тяжелая работа была позади. В этот вечер, изнемогая от усталости, охотники едва дотащились до табора. Но жаловаться никто и не думал. Каждый гордился общей победой над водной стихией.
Утром, покрякивая и растирая онемевшие мышцы, все дружно приступили к плетению «берд» — решеток. Рогов, как старый специалист по заездкам, вязал из тонких жердей «корыто» — отцеживающий пятиметровой длины ящик.
Работали от зари до зари. Старики торопились к двадцатому августа полностью закончить постройку заездка, так как к этому времени рыба обычно начинала спускаться вниз по рекам на зимовку в глубокие омуты многоводных сибирских рек.
С каждым днем над плетнями заездка ширилась надстройка из берд, полностью закрывающая проход для спускавшейся рыбы. К намеченному сроку через все кобылины были перекинуты лавы — помост для ходьбы по заездку — и установлено корыто, а к вечеру из него уже выбрали первое руно хариусов в несколько десятков штук. Заездок заработал.