Неделю спустя Ярина дежурила на ферме. Ночь дышала тишиной, покоем и теплом.
Ярина только что кончила хлопотать возле Чернухи, которая как раз этой ночью надумала подарить колхозу десяток меченных черными пятнышками поросят.
Еще раз прошла она цементированной дорожкой вдоль клетей. Все ее подопечное стадо дремало, тихонько хрюкало, сопело.
Она не слышала, как звякнула щеколда на двери. Увидела Веренчука, только когда уже стоял перед ней.
— Как Чернуха? — спросил он.
— Десять, — коротко ответила Ярина.
Веренчук подошел, поглядел на утомленную матку, которая лежала закрыв глаза, на поросят, слепо тыкавшихся мордочками ей в живот, и ничего не сказал. Прошло не меньше минуты, прежде чем он, уже уходя, произнес:
— Записываю девять.
— Что? — вскинулась Ярина, с ненавистью глядя на его жирную спину. — Опять?
Веренчук круто повернулся к ней, шевельнул своими реденькими кошачьими усами и бросил уверенно и нагло, не пряча мстительной усмешки в белесых глазах:
— Жалко тебе? Мазур велел. Слышишь?.. — Он покачал головой: — Ох, и зловредная же ты, Ярина. Жена его внучку твою лечила, может, от смерти спасла, а тебе какого-то там поросенка жаль…
У Ярины мелко задрожали ноги. Схватилась рукой за жердь и стояла недвижно, пока не хлопнула дверь за Веренчуком.
Мазур снова вызвал Ярину Чередник в контору. И она пришла. Не потому, что боялась прогневать председателя. Пришла потому, что поползли уже разговоры, что Ярина, мол, неспроста обходит колхозную контору.
Когда она вошла, Мазур поднялся, пожал ей руку и снова сел. Невысокий, щуплый, на короткой с острым кадыком шее большая лысая голова. Чуть раскосые глаза внимательно смотрят из-под выцветших бровей, над ними поднимается крутой лоб. Широкие скулы и твердый подбородок придавали его лицу вид энергичный и уверенный.
Ярина села не у стола, а поодаль, сложила на коленях руки. Руки эти, в мелкой сеточке морщин, с огрубевшими, мозолистыми ладонями, с синими набрякшими венами, словно притягивали взгляд Мазура.
Ярина видела, что он не знает, с чего начать, и еще крепче сжала губы. Его дело: звал, пускай и говорит.
Чтоб не приступать прямо к неприятному объяснению, Мазур спросил о здоровье внучки и с удивлением заметил, что лицо женщины не прояснилось, как он ожидал, а стало еще сумрачней, напряженней; она ответила скороговоркой:
— Спасибо. Уже бегает.
Тогда Мазур заговорил о хате:
— Как же это так, Ярина Григорьевна? С вами же я договаривался, не с кем другим. Надо ведь чинить хату, солома вся прогнила, стропила вот-вот провалятся… Конечно, хата ваша, но и я о ней должен побеспокоиться.
Видно, что Ярине неприятен этот разговор. Но она все же заставляет себя улыбнуться.
— А чего вам беспокоиться? У вас и без меня дела хватает. Я уж сама о своей хате позабочусь.
Неделю спустя Ярина дежурила на ферме. Ночь дышала тишиной, покоем и теплом.
Ярина только что кончила хлопотать возле Чернухи, которая как раз этой ночью надумала подарить колхозу десяток меченных черными пятнышками поросят.
Еще раз прошла она цементированной дорожкой вдоль клетей. Все ее подопечное стадо дремало, тихонько хрюкало, сопело.
Она не слышала, как звякнула щеколда на двери. Увидела Веренчука, только когда уже стоял перед ней.
— Как Чернуха? — спросил он.
— Десять, — коротко ответила Ярина.
Веренчук подошел, поглядел на утомленную матку, которая лежала закрыв глаза, на поросят, слепо тыкавшихся мордочками ей в живот, и ничего не сказал. Прошло не меньше минуты, прежде чем он, уже уходя, произнес:
— Записываю девять.
— Что? — вскинулась Ярина, с ненавистью глядя на его жирную спину. — Опять?
Веренчук круто повернулся к ней, шевельнул своими реденькими кошачьими усами и бросил уверенно и нагло, не пряча мстительной усмешки в белесых глазах:
— Жалко тебе? Мазур велел. Слышишь?.. — Он покачал головой: — Ох, и зловредная же ты, Ярина. Жена его внучку твою лечила, может, от смерти спасла, а тебе какого-то там поросенка жаль…
У Ярины мелко задрожали ноги. Схватилась рукой за жердь и стояла недвижно, пока не хлопнула дверь за Веренчуком.
Мазур снова вызвал Ярину Чередник в контору. И она пришла. Не потому, что боялась прогневать председателя. Пришла потому, что поползли уже разговоры, что Ярина, мол, неспроста обходит колхозную контору.
Когда она вошла, Мазур поднялся, пожал ей руку и снова сел. Невысокий, щуплый, на короткой с острым кадыком шее большая лысая голова. Чуть раскосые глаза внимательно смотрят из-под выцветших бровей, над ними поднимается крутой лоб. Широкие скулы и твердый подбородок придавали его лицу вид энергичный и уверенный.
Ярина села не у стола, а поодаль, сложила на коленях руки. Руки эти, в мелкой сеточке морщин, с огрубевшими, мозолистыми ладонями, с синими набрякшими венами, словно притягивали взгляд Мазура.
Ярина видела, что он не знает, с чего начать, и еще крепче сжала губы. Его дело: звал, пускай и говорит.
Чтоб не приступать прямо к неприятному объяснению, Мазур спросил о здоровье внучки и с удивлением заметил, что лицо женщины не прояснилось, как он ожидал, а стало еще сумрачней, напряженней; она ответила скороговоркой:
— Спасибо. Уже бегает.
Тогда Мазур заговорил о хате:
— Как же это так, Ярина Григорьевна? С вами же я договаривался, не с кем другим. Надо ведь чинить хату, солома вся прогнила, стропила вот-вот провалятся… Конечно, хата ваша, но и я о ней должен побеспокоиться.
Видно, что Ярине неприятен этот разговор. Но она все же заставляет себя улыбнуться.
— А чего вам беспокоиться? У вас и без меня дела хватает. Я уж сама о своей хате позабочусь.