— К чему эта лекция, майор? Вез причины мы никого не сажаем. У вас свои методы работы, у контрразведки — свои.
— Я человек твердый и сумею постоять за своих людей.
— И за Олевича тоже?
— За Олевича прежде всего. Это честный парень и хороший офицер, он сам явится ко мне.
— Вы слишком доверяете людям!
— Да, товарищ Леоняк, я действительно верю людям.
Поручник низко наклонил голову. Сколько ненужных слов говорят люди, кстати, порядочные, забывая о том, что идет война!
Бойцы с нетерпением ждут отправки на фронт. Маченга и Калета, Граль и Сенк знают, что вот-вот их полк двинется на запад. Когда по вечерам Лекш читает им газету, они пытаются представить города, названия которых упоминаются в военных сводках. Завтра или послезавтра эти сводки сообщат и о них. И в их честь в далеких столицах прозвучат артиллерийские салюты. А потом наступит мир. И хотя победа близка, мир они не воспринимают еще как реальность. Что их ждет впереди? Разве можно определить заранее, сколько им необходимо еще пройти дорог, форсировать рек?! Они диву даются, когда задумываются над тем, что все это им еще предстоит сделать. Но они знают, что взвод подпоручника Фурана или батальон майора Свентовца представляют собой лишь крохотные точечки на линии фронта, протянувшейся с севера на юг по огромной карте Европы.
Из землянок в Черемниках видны только поля и лес, туман и ведущая в Боровицу дорога — утомительно однообразный пейзаж, словно застывший в ожидании. Война — это главным образом ожидание…
По утрам темно и промозгло, люди дрожат от холода, выскакивая из землянок, быстро умываются, натягивают гимнастерки, застегивают на ходу ремни, взвод выстраивается на утреннюю поверку. И Михал Маченга вместе с десятками других бойцов поет:
Дни похожи один на другой, одному богу известно, что может прийти в голову командиру взвода.
Подпоручник Фуран, отдохнувший, тщательно выбритый, идет по тропинке, поглядывая на бойцов. Маченга вытягивается по-уставному, чувствует, как взгляд командира окидывает его с головы до ног, но на сей раз все в порядке: пуговицы застегнуты, обмотки плотно замотаны, ботинки начищены. Фуран подает команду.
В восемь утра взвод возвращается на политзанятия.
В большой землянке, где собирается вся рота, тепло, уютно, лица бойцов белеют в полумраке. Сидят на нарах, на сколоченных из досок лавках; посредине стоит хорунжий Лекш с тетрадкой, в которую то и дело заглядывает. Михал никогда не предполагал, что в армии надо так много учиться. Вроде бы известно, зачем они отправляются на фронт, но оказывается, что надо знать еще и многое другое, о чем Маченга даже и не подозревал.
Вот Лекш говорит о различиях между двумя конституциями: демократической 1921 года и фашистской 1935 года. Маченга никогда не слышал ни об одной из них. Слово «конституция» хорунжий выговаривает с каким-то благоговением. Подумайте сами: могла это быть хорошая конституция? Президент отвечает только перед богом и историей, то есть вообще не отвечает за свои действия, а завоеванные до этого жалкие права народа выброшены на помойку. Бойцы слушают и, видимо, понимают, о чем он говорит. Бенда даже записывает. Михал заглядывает ему через плечо, но не может ничего прочитать. А Лекш говорит все быстрее, Маченга напрягает взгляд и смотрит в рот хорунжему; в голове остается лишь одна эта фраза: «Отвечает только перед богом и историей». История! Что Маченга может сказать по этому вопросу? История делает с ним, что хочет, вчера одела его в солдатский мундир, завтра отправит на фронт, а послезавтра…
А Лекш говорит, что все теперь будет иначе, все для народа.
— Михал, не спи. — Старый Граль склоняется над ним.
— А я не сплю! — возмущается Маченга. И вдруг слышит свою фамилию.
— Что вы запомнили, Маченга, из того, что я сказал о фашистской конституции?
У Михала, как всегда, выступают красные пятна на лице. Он встает, вытянув руки по швам.
— Президент, — говорит он, — отвечает только перед богом и историей.
Но Лекш уже не смотрит на Маченгу. На пороге землянки появляется майор Свентовец, за ним — поручник Ружницкий.
— К чему эта лекция, майор? Вез причины мы никого не сажаем. У вас свои методы работы, у контрразведки — свои.
— Я человек твердый и сумею постоять за своих людей.
— И за Олевича тоже?
— За Олевича прежде всего. Это честный парень и хороший офицер, он сам явится ко мне.
— Вы слишком доверяете людям!
— Да, товарищ Леоняк, я действительно верю людям.
Поручник низко наклонил голову. Сколько ненужных слов говорят люди, кстати, порядочные, забывая о том, что идет война!
Бойцы с нетерпением ждут отправки на фронт. Маченга и Калета, Граль и Сенк знают, что вот-вот их полк двинется на запад. Когда по вечерам Лекш читает им газету, они пытаются представить города, названия которых упоминаются в военных сводках. Завтра или послезавтра эти сводки сообщат и о них. И в их честь в далеких столицах прозвучат артиллерийские салюты. А потом наступит мир. И хотя победа близка, мир они не воспринимают еще как реальность. Что их ждет впереди? Разве можно определить заранее, сколько им необходимо еще пройти дорог, форсировать рек?! Они диву даются, когда задумываются над тем, что все это им еще предстоит сделать. Но они знают, что взвод подпоручника Фурана или батальон майора Свентовца представляют собой лишь крохотные точечки на линии фронта, протянувшейся с севера на юг по огромной карте Европы.
Из землянок в Черемниках видны только поля и лес, туман и ведущая в Боровицу дорога — утомительно однообразный пейзаж, словно застывший в ожидании. Война — это главным образом ожидание…
По утрам темно и промозгло, люди дрожат от холода, выскакивая из землянок, быстро умываются, натягивают гимнастерки, застегивают на ходу ремни, взвод выстраивается на утреннюю поверку. И Михал Маченга вместе с десятками других бойцов поет:
Дни похожи один на другой, одному богу известно, что может прийти в голову командиру взвода.
Подпоручник Фуран, отдохнувший, тщательно выбритый, идет по тропинке, поглядывая на бойцов. Маченга вытягивается по-уставному, чувствует, как взгляд командира окидывает его с головы до ног, но на сей раз все в порядке: пуговицы застегнуты, обмотки плотно замотаны, ботинки начищены. Фуран подает команду.
В восемь утра взвод возвращается на политзанятия.
В большой землянке, где собирается вся рота, тепло, уютно, лица бойцов белеют в полумраке. Сидят на нарах, на сколоченных из досок лавках; посредине стоит хорунжий Лекш с тетрадкой, в которую то и дело заглядывает. Михал никогда не предполагал, что в армии надо так много учиться. Вроде бы известно, зачем они отправляются на фронт, но оказывается, что надо знать еще и многое другое, о чем Маченга даже и не подозревал.
Вот Лекш говорит о различиях между двумя конституциями: демократической 1921 года и фашистской 1935 года. Маченга никогда не слышал ни об одной из них. Слово «конституция» хорунжий выговаривает с каким-то благоговением. Подумайте сами: могла это быть хорошая конституция? Президент отвечает только перед богом и историей, то есть вообще не отвечает за свои действия, а завоеванные до этого жалкие права народа выброшены на помойку. Бойцы слушают и, видимо, понимают, о чем он говорит. Бенда даже записывает. Михал заглядывает ему через плечо, но не может ничего прочитать. А Лекш говорит все быстрее, Маченга напрягает взгляд и смотрит в рот хорунжему; в голове остается лишь одна эта фраза: «Отвечает только перед богом и историей». История! Что Маченга может сказать по этому вопросу? История делает с ним, что хочет, вчера одела его в солдатский мундир, завтра отправит на фронт, а послезавтра…
А Лекш говорит, что все теперь будет иначе, все для народа.
— Михал, не спи. — Старый Граль склоняется над ним.
— А я не сплю! — возмущается Маченга. И вдруг слышит свою фамилию.
— Что вы запомнили, Маченга, из того, что я сказал о фашистской конституции?
У Михала, как всегда, выступают красные пятна на лице. Он встает, вытянув руки по швам.
— Президент, — говорит он, — отвечает только перед богом и историей.
Но Лекш уже не смотрит на Маченгу. На пороге землянки появляется майор Свентовец, за ним — поручник Ружницкий.