— Ущелье и горы прочесывать уже бесполезно, Юрий Кириллович. Он пришел в схрон раньше Лосько и выбрался оттуда тоже раньше. Сейчас около пяти, а ушел он во время дождя. Так что, посчитайте! За это время он мог отправиться как в сторону Клуш, так и в сторону Стопачей.
Первые лучи восходящего солнца отразились на лице генерала. Он поднялся и погасил электрическую лампу.
— Враг опередил нас по времени, и теперь ему наплевать знаем мы о том, что он был в схроне или нет. Тем не менее, высылай, Яков Ильич, пограничника с собакой. Немедленно. На моем вертолете. А в местах возможного появления парашютиста организуй засады.
— Слушаюсь. — Кулемин быстро вышел.
Степаничев взял радиограмму Лосько и, подняв к глазам очки, прочитал ее еще раз. Затем медленно положил.
— Откуда там схрон? Да еще долговременный? — Генерал поднялся. — Слушай, Карпенко, а не тот ли это схрон, о котором в 44-45 годах ходила средь бандеровцев легенда? Помнишь, одни называли его «Невидимым», другие — «Казначейским», но все как один рассказывали одну и ту же историю. В 43 году в тех местах тайно сооружалось подземное убежище. После того, как на последнее перекрытия положили последний дерн, их служба безопасности расстреляла всех строителей. Затем эти же боевики выпили канистру самогонки в честь новоселья и за помин души расстрелянных, да и упали замертво — самогон был отравлен. В результате в живых остался лишь краевой эсэсовец «Ирод», который в одиночку и замуровал своих собутыльников в том же бункере. Так была сохранена его тайна. Многие на допросах говорили, что «Ирод» перенес туда казну всех отрядов. Правда ли это — не знаю, но в 44-45 годах получили мы данные, что некоторые члены их руководящей верхушки действуют в районе Стопачи — Клуши. Мы с ног сбились, но так никого и не нашли: как вода в песок, исчезали они из-под самого носа. Так стало ясно, что где-то у них есть убежище… А «Ирода» и еще одного их главаря «Устима» мы выследили только в 45-м. Ты, кажется, участвовал в той операции, с покойным Любимовым, помнишь?
Карпенко курил и, слушая генерала, мысленно дополнял его рассказ памятными деталями. Желтая струйка дыма вилась кверху; тонкая, едва уловимая, она напоминала ему худое, словно пергаментное лицо Володи Любимова.
Когда же это было? Кажется, в октябре 1945 года.
Игорь, тогда командир роты автоматчиков войск НКВД, и оперативный работник райотдела капитан Любимов с группой бойцов оседлали бандитскую тропу, по которой, согласно поступившим данным, должен был пройти на отдых «Устим».
Главарей его уровня обычно сопровождала личная охрана, а также кто-то из службы безопасности, поэтому конспирация требовалась строжайшая, в связи с чем чекисты вошли в лес далеко от места засады и пробирались к нему тайными тропами, а то и прямо через чащу.
Операция планировалась длительная. Группа Карпенко помимо рации предусмотрительно запаслась сухим пайком на три недели и, заняв позиции, вот уже четвертые сутки ожидала встречи с бандитами... Наконец, по радио сообщили, что где-то поблизости был замечен их дозор. Требования конспирации ужесточились: ни курить, ни ходить, ни разговаривать было нельзя.
На пятые сутки пошел дождь. Он лил непрерывно всю ночь и весь следующий день, испытывая терпение людей и постепенно насыщая влагой их одежду, отчего под вечер шестого дня, у капитана Любимова начался приступ тропической малярии. Его бил озноб, периодически сменявшийся приступами жара. Ни хинин, ни водка не помогали, костер разводить было нельзя. Поискав, нашли две сравнительно сухих плащ-палатки, которыми и укрыли капитана.
Осенний ветер гнал по лесу листья, а дождь все лил и лил. Лицо Любимова стало желтым, как эти увядшие листья. Он лежал и думал, наверное, о том, что война уже кончилась, а он все воюет. А может быть, ни о чем не думал.
На седьмые сутки он начал бредить. Перед этим, отбивая зубами дробь, он успел сказать Карпенко: «Ни в коем случае не сообщай в райотдел. Приедут за мной — раскроют засаду, и тогда «Устим» уйдет». Иногда он выныривал из забытья, словно для того, чтобы еще раз повторить: «Не смей сообщать ... Провал операции ...», но Карпенко все же не выдержал и на девятый день доложил в райотдел. Там долго молчали, а вечером передали:
«Попробуйте поддержать капитана. «Устим» в сопровождении «Ирода» и вооруженного отряда в восемь человек вошел в лес».
На рассвете десятого дня на раскисшей, скользкой тропе появился человек с вещевым мешком за плечами и автоматом на груди. Он шел, держа палец на спусковом крючке, часто останавливался и озирался по сторонам. Убедившись, что все спокойно, он оборачивался, ухал филином и двигался дальше. Его пропустили. За ним шли еще двое – пропустили и этих. Наконец, на тропе, ступая след в след, появилась группа из пяти вооруженных людей. Впереди вразвалочку шел квадратный, поросший щетиной бандит, в котором Карпенко без труда угадал «Ирода», «Устим» двигался в середине группы.
На команду Игоря: «Стой, руки вверх!» бандиты сыпанули из автоматов. Чекисты ответили, в результате чего раненый в обе ноги «Ирод» выстрелил себе в рот, «Устим» и два его охранника были убиты, а ушедших вперед бандеровцев взяли живьем бойцы лейтенанта Лосько — уроженца этих мест.
Операция была закончена. Через три часа группа Карпенко выбралась на шоссе, где их ожидали машины и отдельно стоявший санитарный автобус. К бойцам, несшим Володю Любимова, спешил военный врач, но помощь его была уже не нужна: капитан Любимов умер еще в лесу, на куче листьев под колючими ветвями шиповника...
За окном уже совсем рассвело. Степаничева не было, Карпенко даже не заметил, когда он ушел. Теребя щеточку над бровью, Игорь начал вспоминать малейшие подробности своего прихода в дом лесника. В его голове оживала каждая фраза, каждый жест Яремы, которым теперь Карпенко придавал совсем другой, новый смысл.
Как себя вел лесник при аресте? Когда пограничники вывели их во двор, Ярема мрачно бросил женщине: «Отдашь Портнихе 25 рублей». Это все, что он сказал на прощанье! Его арестовывают, обвиняют в тяжелейшем преступлении, а он мимоходом говорит о четвертном, который кому-то должен. Что это? Честность? Нет, конечно!.. Но тогда что?
Открылась дверь — зашли генерал и Кулемин.
— Да нет же, — спорил он с полковником. — Следователь абсолютно верно вел допрос. Да, Ярема молчит. Он же кулак, сын кулака, убежденный националист! Понимает, что Советская власть не в Сочи его пошлет, поэтому действует по формуле: «мне все равно, а им, проклятым, ничего не скажу». Вот и молчит.
— Ущелье и горы прочесывать уже бесполезно, Юрий Кириллович. Он пришел в схрон раньше Лосько и выбрался оттуда тоже раньше. Сейчас около пяти, а ушел он во время дождя. Так что, посчитайте! За это время он мог отправиться как в сторону Клуш, так и в сторону Стопачей.
Первые лучи восходящего солнца отразились на лице генерала. Он поднялся и погасил электрическую лампу.
— Враг опередил нас по времени, и теперь ему наплевать знаем мы о том, что он был в схроне или нет. Тем не менее, высылай, Яков Ильич, пограничника с собакой. Немедленно. На моем вертолете. А в местах возможного появления парашютиста организуй засады.
— Слушаюсь. — Кулемин быстро вышел.
Степаничев взял радиограмму Лосько и, подняв к глазам очки, прочитал ее еще раз. Затем медленно положил.
— Откуда там схрон? Да еще долговременный? — Генерал поднялся. — Слушай, Карпенко, а не тот ли это схрон, о котором в 44-45 годах ходила средь бандеровцев легенда? Помнишь, одни называли его «Невидимым», другие — «Казначейским», но все как один рассказывали одну и ту же историю. В 43 году в тех местах тайно сооружалось подземное убежище. После того, как на последнее перекрытия положили последний дерн, их служба безопасности расстреляла всех строителей. Затем эти же боевики выпили канистру самогонки в честь новоселья и за помин души расстрелянных, да и упали замертво — самогон был отравлен. В результате в живых остался лишь краевой эсэсовец «Ирод», который в одиночку и замуровал своих собутыльников в том же бункере. Так была сохранена его тайна. Многие на допросах говорили, что «Ирод» перенес туда казну всех отрядов. Правда ли это — не знаю, но в 44-45 годах получили мы данные, что некоторые члены их руководящей верхушки действуют в районе Стопачи — Клуши. Мы с ног сбились, но так никого и не нашли: как вода в песок, исчезали они из-под самого носа. Так стало ясно, что где-то у них есть убежище… А «Ирода» и еще одного их главаря «Устима» мы выследили только в 45-м. Ты, кажется, участвовал в той операции, с покойным Любимовым, помнишь?
Карпенко курил и, слушая генерала, мысленно дополнял его рассказ памятными деталями. Желтая струйка дыма вилась кверху; тонкая, едва уловимая, она напоминала ему худое, словно пергаментное лицо Володи Любимова.
Когда же это было? Кажется, в октябре 1945 года.
Игорь, тогда командир роты автоматчиков войск НКВД, и оперативный работник райотдела капитан Любимов с группой бойцов оседлали бандитскую тропу, по которой, согласно поступившим данным, должен был пройти на отдых «Устим».
Главарей его уровня обычно сопровождала личная охрана, а также кто-то из службы безопасности, поэтому конспирация требовалась строжайшая, в связи с чем чекисты вошли в лес далеко от места засады и пробирались к нему тайными тропами, а то и прямо через чащу.
Операция планировалась длительная. Группа Карпенко помимо рации предусмотрительно запаслась сухим пайком на три недели и, заняв позиции, вот уже четвертые сутки ожидала встречи с бандитами... Наконец, по радио сообщили, что где-то поблизости был замечен их дозор. Требования конспирации ужесточились: ни курить, ни ходить, ни разговаривать было нельзя.
На пятые сутки пошел дождь. Он лил непрерывно всю ночь и весь следующий день, испытывая терпение людей и постепенно насыщая влагой их одежду, отчего под вечер шестого дня, у капитана Любимова начался приступ тропической малярии. Его бил озноб, периодически сменявшийся приступами жара. Ни хинин, ни водка не помогали, костер разводить было нельзя. Поискав, нашли две сравнительно сухих плащ-палатки, которыми и укрыли капитана.
Осенний ветер гнал по лесу листья, а дождь все лил и лил. Лицо Любимова стало желтым, как эти увядшие листья. Он лежал и думал, наверное, о том, что война уже кончилась, а он все воюет. А может быть, ни о чем не думал.
На седьмые сутки он начал бредить. Перед этим, отбивая зубами дробь, он успел сказать Карпенко: «Ни в коем случае не сообщай в райотдел. Приедут за мной — раскроют засаду, и тогда «Устим» уйдет». Иногда он выныривал из забытья, словно для того, чтобы еще раз повторить: «Не смей сообщать ... Провал операции ...», но Карпенко все же не выдержал и на девятый день доложил в райотдел. Там долго молчали, а вечером передали:
«Попробуйте поддержать капитана. «Устим» в сопровождении «Ирода» и вооруженного отряда в восемь человек вошел в лес».
На рассвете десятого дня на раскисшей, скользкой тропе появился человек с вещевым мешком за плечами и автоматом на груди. Он шел, держа палец на спусковом крючке, часто останавливался и озирался по сторонам. Убедившись, что все спокойно, он оборачивался, ухал филином и двигался дальше. Его пропустили. За ним шли еще двое – пропустили и этих. Наконец, на тропе, ступая след в след, появилась группа из пяти вооруженных людей. Впереди вразвалочку шел квадратный, поросший щетиной бандит, в котором Карпенко без труда угадал «Ирода», «Устим» двигался в середине группы.
На команду Игоря: «Стой, руки вверх!» бандиты сыпанули из автоматов. Чекисты ответили, в результате чего раненый в обе ноги «Ирод» выстрелил себе в рот, «Устим» и два его охранника были убиты, а ушедших вперед бандеровцев взяли живьем бойцы лейтенанта Лосько — уроженца этих мест.
Операция была закончена. Через три часа группа Карпенко выбралась на шоссе, где их ожидали машины и отдельно стоявший санитарный автобус. К бойцам, несшим Володю Любимова, спешил военный врач, но помощь его была уже не нужна: капитан Любимов умер еще в лесу, на куче листьев под колючими ветвями шиповника...
За окном уже совсем рассвело. Степаничева не было, Карпенко даже не заметил, когда он ушел. Теребя щеточку над бровью, Игорь начал вспоминать малейшие подробности своего прихода в дом лесника. В его голове оживала каждая фраза, каждый жест Яремы, которым теперь Карпенко придавал совсем другой, новый смысл.
Как себя вел лесник при аресте? Когда пограничники вывели их во двор, Ярема мрачно бросил женщине: «Отдашь Портнихе 25 рублей». Это все, что он сказал на прощанье! Его арестовывают, обвиняют в тяжелейшем преступлении, а он мимоходом говорит о четвертном, который кому-то должен. Что это? Честность? Нет, конечно!.. Но тогда что?
Открылась дверь — зашли генерал и Кулемин.
— Да нет же, — спорил он с полковником. — Следователь абсолютно верно вел допрос. Да, Ярема молчит. Он же кулак, сын кулака, убежденный националист! Понимает, что Советская власть не в Сочи его пошлет, поэтому действует по формуле: «мне все равно, а им, проклятым, ничего не скажу». Вот и молчит.