Дверь ему открыла высокая стройная девушка с короткой мальчишеской стрижкой. Скромная блузка и неброская простенькая юбка выгодно подчеркивали ее крепкую спортивную фигуру.
— Мама дома? — спросил Лосько и тут же прикусил губу. «Какая мама?» Дурак! Ей лет 20, не меньше, а дочке Грель — одиннадцать.
Женщина, стоявшая в дверях, шагнула вперед, и Лосько увидел недоуменно сведенные брови, несколько морщинок у глаз и второй, едва заметный, подбородок.
— Вам кого, товарищ? — чуть улыбнувшись, спросила она.
— Стефанию Романовну Грель.
— Это я, — сказала женщина. — Заходите.
«Вот тебе и «баба»!» — подумал Лосько, глядя ей вслед. Шла она быстро и легко.
В комнате он сразу же увидел серебряный кубок с фигурой теннисиста, который стоял на приемнике.
«Спортсменка! Вот откуда эта стройная фигура и мальчишеская походка!» Он невольно посмотрел на ее маленькие, но крепкие руки.
— Простите, у меня на кухне молоко! — воскликнула Грель, и прежде, чем Лосько успел что-то ответить, выскочила из комнаты. Бежать за ней было бессмысленно, и он решил подождать. Воспользовавшись отсутствием хозяйки, капитан пристально оглядел комнату.
Книжный шкаф. Сквозь стекло солидно тускнеют золотые корешки. На стареньком письменном столе — несколько книг с многочисленными хвостиками бумажных закладок. Широкая тахта покрыта гуцульским ковром. На стенах — несколько картин в тяжелых рамах. Вроде бы все просто, и одновременно очень уютно. От чего? «Картины», — понял, наконец, капитан. Когда Лосько подошел поближе, он разглядел, что это хорошо выполненные на качественной бумаге литографии. Одна из них была ему знакома. Огромный бык с яростными, налитыми кровью глазами упал на арену у подножия каменного амфитеатра. Копья гладиаторов глубоко вошли в мощную тушу животного. К рогам его привязана молодая женщина. Ее лицо с закрытыми глазами спокойно. Страдания, муки, позор — все позади. Лишь усталость очертила юные уста. Могучий мужчина с холеным, бритым, обрюзгшим лицом, подбоченившись, смотрит на мученицу. Пола тоги небрежно переброшена через плечо. В его выцветших глазах нет ни любопытства, ни сожаления, ни удовлетворения. Лишь холодную пресыщенность и скуку можно прочитать на его лице. Наверное, так же он смотрел с балкона своего дворца на пылающий Рим...
Грель вошла так же неожиданно, как и выбежала.
— Интересуетесь картинами? — услышал капитан ее голос.
— Да, — обернулся он. — Я очень люблю Семирадского. Многие ругают его за эту вещь, но, по-моему, зря. Здесь его Нерон — настоящий символ пресыщенности и загнивания рабовладельческой империи.
— Разве это Семирадский? — искренне удивилась Грель.
Лосько кивнул.
— «Христианская Дирцея в цирке Нерона». Помните, у Сенкевича в «Камо грядеши» описание расправы над христианами?
— Конечно! — обрадовалась Грель. — А я все думала, что же мне напоминает эта картина. Там ведь Лигию так привязали.
Лосько порадовался, что вот так, непосредственно и непринужденно, начинается их знакомство.
Они продолжили разговор об искусстве. Капитан любил и знал его, но думать сейчас надо было совсем о другом. Что она за человек? Неужели враг с хорошей выдержкой или просто... Что просто? Лосько заметил, что она успела переодеться. На ней была уже более закрытая блузка и юбка-шотландка. Что же она, все-таки, за человек? Директор школы хвалил ее: опытный педагог, общественник, пользуется авторитетом в коллективе. Много сделала для организации школьного пионерского лагеря санаторного типа. Но это там, в школе. А дома? Мать-одиночка?.. Какое холодное слово! Одиннадцать лет растить дочь без отца. Неужели за эти годы она не смогла устроить свою личную жизнь? А эта связь с Феофановым?
Наконец разговор о живописи был исчерпан. Грель села рядом с Лосько на тахту.
— Ну, а теперь о вашем Вове, — сказала она. — Мне удалось уговорить руководство, чтобы его оставили в лагере еще на один месяц. Учли, что вам одному тяжело ухаживать летом за сыном. Я это по себе знаю, а мужчине, конечно, еще труднее.
Дверь ему открыла высокая стройная девушка с короткой мальчишеской стрижкой. Скромная блузка и неброская простенькая юбка выгодно подчеркивали ее крепкую спортивную фигуру.
— Мама дома? — спросил Лосько и тут же прикусил губу. «Какая мама?» Дурак! Ей лет 20, не меньше, а дочке Грель — одиннадцать.
Женщина, стоявшая в дверях, шагнула вперед, и Лосько увидел недоуменно сведенные брови, несколько морщинок у глаз и второй, едва заметный, подбородок.
— Вам кого, товарищ? — чуть улыбнувшись, спросила она.
— Стефанию Романовну Грель.
— Это я, — сказала женщина. — Заходите.
«Вот тебе и «баба»!» — подумал Лосько, глядя ей вслед. Шла она быстро и легко.
В комнате он сразу же увидел серебряный кубок с фигурой теннисиста, который стоял на приемнике.
«Спортсменка! Вот откуда эта стройная фигура и мальчишеская походка!» Он невольно посмотрел на ее маленькие, но крепкие руки.
— Простите, у меня на кухне молоко! — воскликнула Грель, и прежде, чем Лосько успел что-то ответить, выскочила из комнаты. Бежать за ней было бессмысленно, и он решил подождать. Воспользовавшись отсутствием хозяйки, капитан пристально оглядел комнату.
Книжный шкаф. Сквозь стекло солидно тускнеют золотые корешки. На стареньком письменном столе — несколько книг с многочисленными хвостиками бумажных закладок. Широкая тахта покрыта гуцульским ковром. На стенах — несколько картин в тяжелых рамах. Вроде бы все просто, и одновременно очень уютно. От чего? «Картины», — понял, наконец, капитан. Когда Лосько подошел поближе, он разглядел, что это хорошо выполненные на качественной бумаге литографии. Одна из них была ему знакома. Огромный бык с яростными, налитыми кровью глазами упал на арену у подножия каменного амфитеатра. Копья гладиаторов глубоко вошли в мощную тушу животного. К рогам его привязана молодая женщина. Ее лицо с закрытыми глазами спокойно. Страдания, муки, позор — все позади. Лишь усталость очертила юные уста. Могучий мужчина с холеным, бритым, обрюзгшим лицом, подбоченившись, смотрит на мученицу. Пола тоги небрежно переброшена через плечо. В его выцветших глазах нет ни любопытства, ни сожаления, ни удовлетворения. Лишь холодную пресыщенность и скуку можно прочитать на его лице. Наверное, так же он смотрел с балкона своего дворца на пылающий Рим...
Грель вошла так же неожиданно, как и выбежала.
— Интересуетесь картинами? — услышал капитан ее голос.
— Да, — обернулся он. — Я очень люблю Семирадского. Многие ругают его за эту вещь, но, по-моему, зря. Здесь его Нерон — настоящий символ пресыщенности и загнивания рабовладельческой империи.
— Разве это Семирадский? — искренне удивилась Грель.
Лосько кивнул.
— «Христианская Дирцея в цирке Нерона». Помните, у Сенкевича в «Камо грядеши» описание расправы над христианами?
— Конечно! — обрадовалась Грель. — А я все думала, что же мне напоминает эта картина. Там ведь Лигию так привязали.
Лосько порадовался, что вот так, непосредственно и непринужденно, начинается их знакомство.
Они продолжили разговор об искусстве. Капитан любил и знал его, но думать сейчас надо было совсем о другом. Что она за человек? Неужели враг с хорошей выдержкой или просто... Что просто? Лосько заметил, что она успела переодеться. На ней была уже более закрытая блузка и юбка-шотландка. Что же она, все-таки, за человек? Директор школы хвалил ее: опытный педагог, общественник, пользуется авторитетом в коллективе. Много сделала для организации школьного пионерского лагеря санаторного типа. Но это там, в школе. А дома? Мать-одиночка?.. Какое холодное слово! Одиннадцать лет растить дочь без отца. Неужели за эти годы она не смогла устроить свою личную жизнь? А эта связь с Феофановым?
Наконец разговор о живописи был исчерпан. Грель села рядом с Лосько на тахту.
— Ну, а теперь о вашем Вове, — сказала она. — Мне удалось уговорить руководство, чтобы его оставили в лагере еще на один месяц. Учли, что вам одному тяжело ухаживать летом за сыном. Я это по себе знаю, а мужчине, конечно, еще труднее.