Испытав на глухонемом всю свою технику, Шапиро подвел Бийчука к старшине. Написав что-то большими буквами, подполковник подал бумагу Бийчуку, потом показал на реостат и металлические карандаши. Кажется, глухонемой понял, что от него хотели. Не понимал ничего только Кулемин, который не переставал следить за манипуляциями Шапиро. Тогда врач объяснил, что это новый аппарат для изучения нервной системы. Больному надо взять в обе руки металлические карандаши и выпустить их, лишь почувствовав легкий удар тока. Вот и все.
И вдруг Кулемин вспомнил. Еще до войны на приморском бульваре в одном из небольших городков он видел примерно такой же аппарат.
У входа в городской сад стояли медицинские весы, и маленький старичок, похожий на провинциального аптекаря, приглашал граждан «уточнить свой вес», измерить силу и выдержку. Два ручных силомера переходили из рук в руки. А вот выдержку испытывали с помощью точно такого же реостата с подключенными к нему металлическими карандашами. Желающие брали их в руки, сжимали в кулаках, широко расставляли ноги и ждали, когда старичок включит ток. Сначала ток был почти незаметен. Хозяин электродов посмеивался, предлагая, пока не поздно, бросить их. Но никто не бросал, и старик увеличивал напряжение. Тут начиналось самое смешное: люди напрягались, вытягивали вниз дрожащие руки, потом их начинало выворачивать, и клиенты, наконец, молили о пощаде: бросить карандаши они уже не могли.
Но зачем Шапиро затеял это здесь? Кулемин ждал, что будет дальше.
Глухонемой взял карандаши, старшина включил ток. В это время рядом на столе зазвонил телефон. Бийчук вздрогнул от легкого удара и выпустил карандаши, но Шапиро снова повторил процедуру. Старшина включил реостат, и снова зазвонил телефон — и снова Бийчук выпустил электроды. Так повторилось несколько раз.
— Товарищ полковник, — обратился Шапиро к Кулемину, — прикажите, чтобы прекратили звонить. Мы работаем. Повторите еще раз, товарищ врач, — кивнул Шапиро старшине и протянул карандаши Бийчуку. Тот взял.
Кулемин заметил на лице глухонемого тревогу: тот силился понять, что здесь происходит, но хотел это скрыть за бессмысленной улыбкой. Лишь надувшиеся вены на висках выдавали его желание. Он сжимал в руках карандаши и следил за пальцами старшины, передвигавшими рычаг реостата. Ток включен. Глухонемой это чувствует. В тот же миг на столе звонит телефон. «Замыкание», — думает Кулемин. Шапиро зло косится на звук.
«Эксперимент Шапиро», как успел окрестить его Кулемин, повторялся через неравные промежутки времени. Вот снова движение рычага, снова звонит телефон — и вновь со стуком падают брошенные Бийчуком карандаши-электроды. Старшина, вскочив, тыкает под нос глухонемому штепсельную вилку реостата: он не был включен, ток не бил в руки глухонемого! На столе просто зазвонил телефон, и выработанный на этот звук условный рефлекс сделал свое дело вне сознания Бийчука. Он «почувствовал» ток тогда, когда его не было, и ощущение это принес ему телефонный звонок. Нервная система все равно реагировала на два одновременных раздражители: ток и звук. Бийчук бросил карандаши и тогда, когда был включен только один раздражитель — звук...
«Глухонемой» слышал все! Годы изматывающих тренировок под наблюдением специалистов закалили и без того крепкие нервы. Взорвись над ухом снаряд, он и не дрогнул бы, но его воле не подчинялись движения, связанные с длительным, одним и тем же внешним раздражителем. Этого не учли не только в диверсионной школе, но и опытные невропатологи, которых он удивлял своей выдержкой. Хотя учитывать рефлексы было ни к чему: подавить их невозможно.
И «глухонемой» заговорил.
Настоящая его фамилия была Омелько. Зенус Омелько. Родился он в семье священника-униата, который с детства готовил его к духовной карьере, и после окончания сыном семинарии поспособствовал получению им прихода в небольшом городке на Волыни. Но ряса была тесной для Зенуса. Он начал класть в карман добрую половину пожертвований прихожан и посещать далеко не богоугодные заведения. Ему было 25 лет, и его бывший духовник, ставший к тому времени влиятельным лицом при митрополите Шептицком, до поры скрывал «забавы» своего ученика. Однако Зенус пошел дальше. Не довольствуясь тайной связью с женой местного фабриканта, Омелько совратил пятнадцатилетнюю прихожанку. Поднялся скандал. Зенусу пришлось распрощаться с духовной карьерой, но старый покровитель и здесь не оставил его в беде. В одну из своих поездок он взял его в Ватикан. По дороге, в Мюнхене, Омелько был представлен бывшему управляющему имений митрополита, одному из главарей организации украинских националистов Андрею Мельнику. Это знакомство стало для Омелько знаковым: на Украину он вернулся через несколько лет руководителем районной службы безопасности.
В 1944 году, после разгрома под Бродами дивизии СС «Галичина», Зенус бежал в Германию, где привлек к себе внимание одной из западных разведок. Омелько, он же «Эней», успешно выполнил несколько заданий своего нового начальства и был «прикомандирован» для обучения в высшую шпионскую школу, где специализировался, как железнодорожный диверсант. Там же он и стал «Глухонемым».
Неожиданно, это было месяца полтора назад, его известили о том, что высшее руководство больше не нуждается в услугах «Глухонемого», и что он может идти, куда угодно. Омелько растерялся. Он знал, что людей его профессии не увольняют с «работы». Безработный шпион чаще всего попадает в морг, как «жертва дорожного движения» или еще какой катастрофы. Но если бы даже его и оставили в покое бывшие хозяева, то и тогда положение Зенуса было бы безрадостным: сбережений, чтобы оплатить свое далеко не скромное существование, у него не было.
Через несколько дней после этих событий Зенус Омелько встретил в ресторане, где имел обыкновение обедать, знакомого преподавателя диверсионной школы Джереми Вейла. Выслушав Омелько, тот пообещал ему помочь. Зенус мало верил этим обещаниям и поэтому был немало удивлен, когда в один из воскресных дней Вейл заехал за ним на огромном «Кадиллаке» и через полчаса познакомил с представителем крупной иностранной фирмы Реверсом.
Высокий, худощавый, с карими внимательными глазами Реверс произвел на Омелько впечатление солидного делового человека. Темный, не очень новый, элегантный костюм, сдержанная манера говорить и двигаться свидетельствовали о многом. Этот человек хорошо знал мир, а также грязную, оборотную сторону жизни. Больше всего поразили Омелько руки Реверса — тонкие, белые, с длинными пальцами. Они помогали их владельцу излагать свои мысли: то нетерпеливо постукивали по бюро, то широким взмахом приглашали к столу.
Реверс тактично поинтересовался финансовыми делами Зенуса — и сразу же предложил ему приличную сумму в долларах за выполнение одного частного поручения. Реверс подчеркнул: именно частного. Суть этого поручения он не стал подробно раскрывать, зато чрезвычайно четко и доступно изложил задание Зенуса, заключавшееся в том, чтобы перейти советскую границу в районе Карпат, разыскать в Стопачах лесника Романа Ярему, который и свяжет Омелько с его будущим «Начальником». Вот и все. Пароль для Яремы: «Я Зинченко из лесхоза. У тебя на втором участке молодняк вчера порубили». Ответ: «Чтоб у них руки отсохли! Ты с поезда, Зинченко?» «Нет, попутной машиной».
Кто такой «Начальник», где он, с какой целью шел Омелько в Советский Союз — об этом ему Реверс ничего не сказал, а Омелько имел достаточный опыт в своей профессии, чтобы ни о чем не расспрашивать.
Оружие и взрывчатку — пистолет, три обоймы к нему, две портативные мины в коробках от папирос «Казбек» — все, чем снабдили его в дорогу, Омелько успел спрятать в лесу еще до того, как его задержал Иванцов.
* * *
Обо всем, что произошло, полковник Кулемин срочно сообщил в Москву. Это было 7 июля.
Вечером того же дня один из заместителей председателя Комитета государственной безопасности вызвал к себе генерала Степаничева.
Они сидели вдвоем в огромном кабинете, похожем на небольшой зал для заседаний, в котором к большому письменному столу, вплотную перпендикулярно, был приставлен другой — узкий и длинный, с двумя рядами стульев. На его зеленом сукне белели чистые блокноты, а из пластмассовых стаканчиков торчали, как пики, грифели цветных карандашей.
Испытав на глухонемом всю свою технику, Шапиро подвел Бийчука к старшине. Написав что-то большими буквами, подполковник подал бумагу Бийчуку, потом показал на реостат и металлические карандаши. Кажется, глухонемой понял, что от него хотели. Не понимал ничего только Кулемин, который не переставал следить за манипуляциями Шапиро. Тогда врач объяснил, что это новый аппарат для изучения нервной системы. Больному надо взять в обе руки металлические карандаши и выпустить их, лишь почувствовав легкий удар тока. Вот и все.
И вдруг Кулемин вспомнил. Еще до войны на приморском бульваре в одном из небольших городков он видел примерно такой же аппарат.
У входа в городской сад стояли медицинские весы, и маленький старичок, похожий на провинциального аптекаря, приглашал граждан «уточнить свой вес», измерить силу и выдержку. Два ручных силомера переходили из рук в руки. А вот выдержку испытывали с помощью точно такого же реостата с подключенными к нему металлическими карандашами. Желающие брали их в руки, сжимали в кулаках, широко расставляли ноги и ждали, когда старичок включит ток. Сначала ток был почти незаметен. Хозяин электродов посмеивался, предлагая, пока не поздно, бросить их. Но никто не бросал, и старик увеличивал напряжение. Тут начиналось самое смешное: люди напрягались, вытягивали вниз дрожащие руки, потом их начинало выворачивать, и клиенты, наконец, молили о пощаде: бросить карандаши они уже не могли.
Но зачем Шапиро затеял это здесь? Кулемин ждал, что будет дальше.
Глухонемой взял карандаши, старшина включил ток. В это время рядом на столе зазвонил телефон. Бийчук вздрогнул от легкого удара и выпустил карандаши, но Шапиро снова повторил процедуру. Старшина включил реостат, и снова зазвонил телефон — и снова Бийчук выпустил электроды. Так повторилось несколько раз.
— Товарищ полковник, — обратился Шапиро к Кулемину, — прикажите, чтобы прекратили звонить. Мы работаем. Повторите еще раз, товарищ врач, — кивнул Шапиро старшине и протянул карандаши Бийчуку. Тот взял.
Кулемин заметил на лице глухонемого тревогу: тот силился понять, что здесь происходит, но хотел это скрыть за бессмысленной улыбкой. Лишь надувшиеся вены на висках выдавали его желание. Он сжимал в руках карандаши и следил за пальцами старшины, передвигавшими рычаг реостата. Ток включен. Глухонемой это чувствует. В тот же миг на столе звонит телефон. «Замыкание», — думает Кулемин. Шапиро зло косится на звук.
«Эксперимент Шапиро», как успел окрестить его Кулемин, повторялся через неравные промежутки времени. Вот снова движение рычага, снова звонит телефон — и вновь со стуком падают брошенные Бийчуком карандаши-электроды. Старшина, вскочив, тыкает под нос глухонемому штепсельную вилку реостата: он не был включен, ток не бил в руки глухонемого! На столе просто зазвонил телефон, и выработанный на этот звук условный рефлекс сделал свое дело вне сознания Бийчука. Он «почувствовал» ток тогда, когда его не было, и ощущение это принес ему телефонный звонок. Нервная система все равно реагировала на два одновременных раздражители: ток и звук. Бийчук бросил карандаши и тогда, когда был включен только один раздражитель — звук...
«Глухонемой» слышал все! Годы изматывающих тренировок под наблюдением специалистов закалили и без того крепкие нервы. Взорвись над ухом снаряд, он и не дрогнул бы, но его воле не подчинялись движения, связанные с длительным, одним и тем же внешним раздражителем. Этого не учли не только в диверсионной школе, но и опытные невропатологи, которых он удивлял своей выдержкой. Хотя учитывать рефлексы было ни к чему: подавить их невозможно.
И «глухонемой» заговорил.
Настоящая его фамилия была Омелько. Зенус Омелько. Родился он в семье священника-униата, который с детства готовил его к духовной карьере, и после окончания сыном семинарии поспособствовал получению им прихода в небольшом городке на Волыни. Но ряса была тесной для Зенуса. Он начал класть в карман добрую половину пожертвований прихожан и посещать далеко не богоугодные заведения. Ему было 25 лет, и его бывший духовник, ставший к тому времени влиятельным лицом при митрополите Шептицком, до поры скрывал «забавы» своего ученика. Однако Зенус пошел дальше. Не довольствуясь тайной связью с женой местного фабриканта, Омелько совратил пятнадцатилетнюю прихожанку. Поднялся скандал. Зенусу пришлось распрощаться с духовной карьерой, но старый покровитель и здесь не оставил его в беде. В одну из своих поездок он взял его в Ватикан. По дороге, в Мюнхене, Омелько был представлен бывшему управляющему имений митрополита, одному из главарей организации украинских националистов Андрею Мельнику. Это знакомство стало для Омелько знаковым: на Украину он вернулся через несколько лет руководителем районной службы безопасности.
В 1944 году, после разгрома под Бродами дивизии СС «Галичина», Зенус бежал в Германию, где привлек к себе внимание одной из западных разведок. Омелько, он же «Эней», успешно выполнил несколько заданий своего нового начальства и был «прикомандирован» для обучения в высшую шпионскую школу, где специализировался, как железнодорожный диверсант. Там же он и стал «Глухонемым».
Неожиданно, это было месяца полтора назад, его известили о том, что высшее руководство больше не нуждается в услугах «Глухонемого», и что он может идти, куда угодно. Омелько растерялся. Он знал, что людей его профессии не увольняют с «работы». Безработный шпион чаще всего попадает в морг, как «жертва дорожного движения» или еще какой катастрофы. Но если бы даже его и оставили в покое бывшие хозяева, то и тогда положение Зенуса было бы безрадостным: сбережений, чтобы оплатить свое далеко не скромное существование, у него не было.
Через несколько дней после этих событий Зенус Омелько встретил в ресторане, где имел обыкновение обедать, знакомого преподавателя диверсионной школы Джереми Вейла. Выслушав Омелько, тот пообещал ему помочь. Зенус мало верил этим обещаниям и поэтому был немало удивлен, когда в один из воскресных дней Вейл заехал за ним на огромном «Кадиллаке» и через полчаса познакомил с представителем крупной иностранной фирмы Реверсом.
Высокий, худощавый, с карими внимательными глазами Реверс произвел на Омелько впечатление солидного делового человека. Темный, не очень новый, элегантный костюм, сдержанная манера говорить и двигаться свидетельствовали о многом. Этот человек хорошо знал мир, а также грязную, оборотную сторону жизни. Больше всего поразили Омелько руки Реверса — тонкие, белые, с длинными пальцами. Они помогали их владельцу излагать свои мысли: то нетерпеливо постукивали по бюро, то широким взмахом приглашали к столу.
Реверс тактично поинтересовался финансовыми делами Зенуса — и сразу же предложил ему приличную сумму в долларах за выполнение одного частного поручения. Реверс подчеркнул: именно частного. Суть этого поручения он не стал подробно раскрывать, зато чрезвычайно четко и доступно изложил задание Зенуса, заключавшееся в том, чтобы перейти советскую границу в районе Карпат, разыскать в Стопачах лесника Романа Ярему, который и свяжет Омелько с его будущим «Начальником». Вот и все. Пароль для Яремы: «Я Зинченко из лесхоза. У тебя на втором участке молодняк вчера порубили». Ответ: «Чтоб у них руки отсохли! Ты с поезда, Зинченко?» «Нет, попутной машиной».
Кто такой «Начальник», где он, с какой целью шел Омелько в Советский Союз — об этом ему Реверс ничего не сказал, а Омелько имел достаточный опыт в своей профессии, чтобы ни о чем не расспрашивать.
Оружие и взрывчатку — пистолет, три обоймы к нему, две портативные мины в коробках от папирос «Казбек» — все, чем снабдили его в дорогу, Омелько успел спрятать в лесу еще до того, как его задержал Иванцов.
* * *
Обо всем, что произошло, полковник Кулемин срочно сообщил в Москву. Это было 7 июля.
Вечером того же дня один из заместителей председателя Комитета государственной безопасности вызвал к себе генерала Степаничева.
Они сидели вдвоем в огромном кабинете, похожем на небольшой зал для заседаний, в котором к большому письменному столу, вплотную перпендикулярно, был приставлен другой — узкий и длинный, с двумя рядами стульев. На его зеленом сукне белели чистые блокноты, а из пластмассовых стаканчиков торчали, как пики, грифели цветных карандашей.