— А я думал, ты погиб, — наполняя стаканы, сказал вдруг Костя.
— Это как? — улыбнулся Игорь.
— Мы когда с тобой в последний раз виделись?
— Во время форсирования Днепра, когда тебя ранило.
— Да. После этого я три месяца в харьковском госпитале провалялся. Как-то встретил там лейтенанта Одинцова. Помнишь Мишку Одинцова?
— Тот, что с нами училище кончал? Высокий, в веснушках?
— Точно. Так он рассказал мне, что под Фастовом тебе приказали провести со своим взводом разведку боем, но во время контрнаступления немцев ты был отрезан от дивизии. Мишка говорил, что больше двух недель о тебе ни слуху, ни духу не было. Потом его контузило, и он попал в наш госпиталь. Мы с ним даже как-то ночью в ординаторской, за стаканом спирта помянули тебя.
Игорь, нахмурив брови, хотел что-то сказать, но Костя перебил его и оправдывающимся тоном закончил:
— Я тоже не сразу поверил — писал, искал тебя, но, знаешь, как бывало: письма гонялись за адресатом по полгода. А потом меня выписали, и занесло меня аж на Крайний Север. Только через двенадцать лет вот встретились, и то случайно.
Костя, перегнувшись через стол, крепко обнял товарища.
За окном совсем стемнело. Рожденные дневной жарой черные кучевые облака стерли робкие крапины первых звезд. Где-то в горах прокатился гром, и эхо еще долго разносило его глухой отзвук. Сверкнула молния, первые капли дождя длинными полосами стали усеивать стекла.
Замедлив ход, паровоз лениво проплыл мимо стрелочного поста, после чего пассажиров слегка качнуло, звякнула посуда на стойке — поезд остановился.
Игорь посмотрел на часы.
— Ты что, сходить собираешься? — Костя вопросительно поднял брови.
— На следующей станции, в Стопачах.
Замбахидзе разочарованно крякнул:
— Вот те раз! Только встретились, а он уже убегает.
Сослуживец Замбахидзе, молча тянувший желтоватое, уже без пены пиво, заметил:
— Следующая станция не Стопачи, а 17-й разъезд. Двадцать минут езды. Да и там, ожидая встречный, стоять минут двадцать, а затем к Стопачах — еще тридцать. Так что больше часа в запасе имеете.
В это время из тамбура послышалась громкая перепалка: кто-то с перрона пытался «пролезть» в ресторан, несмотря на все возражения старшей официантки. Голос ее постепенно слабел и, наконец, затих совсем. В вагон быстро вошел молодой мужчина в вышитой украинской рубашке, с небольшим фибровым чемоданом, за ним — две женщины с авоськами.
Костя с неодобрением поднял палец и пояснил:
— На этой станции всегда так: местные жители выходят к московскому поезду, чтобы купить здесь кондитерские и табачные изделия. А почему?
— А я думал, ты погиб, — наполняя стаканы, сказал вдруг Костя.
— Это как? — улыбнулся Игорь.
— Мы когда с тобой в последний раз виделись?
— Во время форсирования Днепра, когда тебя ранило.
— Да. После этого я три месяца в харьковском госпитале провалялся. Как-то встретил там лейтенанта Одинцова. Помнишь Мишку Одинцова?
— Тот, что с нами училище кончал? Высокий, в веснушках?
— Точно. Так он рассказал мне, что под Фастовом тебе приказали провести со своим взводом разведку боем, но во время контрнаступления немцев ты был отрезан от дивизии. Мишка говорил, что больше двух недель о тебе ни слуху, ни духу не было. Потом его контузило, и он попал в наш госпиталь. Мы с ним даже как-то ночью в ординаторской, за стаканом спирта помянули тебя.
Игорь, нахмурив брови, хотел что-то сказать, но Костя перебил его и оправдывающимся тоном закончил:
— Я тоже не сразу поверил — писал, искал тебя, но, знаешь, как бывало: письма гонялись за адресатом по полгода. А потом меня выписали, и занесло меня аж на Крайний Север. Только через двенадцать лет вот встретились, и то случайно.
Костя, перегнувшись через стол, крепко обнял товарища.
За окном совсем стемнело. Рожденные дневной жарой черные кучевые облака стерли робкие крапины первых звезд. Где-то в горах прокатился гром, и эхо еще долго разносило его глухой отзвук. Сверкнула молния, первые капли дождя длинными полосами стали усеивать стекла.
Замедлив ход, паровоз лениво проплыл мимо стрелочного поста, после чего пассажиров слегка качнуло, звякнула посуда на стойке — поезд остановился.
Игорь посмотрел на часы.
— Ты что, сходить собираешься? — Костя вопросительно поднял брови.
— На следующей станции, в Стопачах.
Замбахидзе разочарованно крякнул:
— Вот те раз! Только встретились, а он уже убегает.
Сослуживец Замбахидзе, молча тянувший желтоватое, уже без пены пиво, заметил:
— Следующая станция не Стопачи, а 17-й разъезд. Двадцать минут езды. Да и там, ожидая встречный, стоять минут двадцать, а затем к Стопачах — еще тридцать. Так что больше часа в запасе имеете.
В это время из тамбура послышалась громкая перепалка: кто-то с перрона пытался «пролезть» в ресторан, несмотря на все возражения старшей официантки. Голос ее постепенно слабел и, наконец, затих совсем. В вагон быстро вошел молодой мужчина в вышитой украинской рубашке, с небольшим фибровым чемоданом, за ним — две женщины с авоськами.
Костя с неодобрением поднял палец и пояснил:
— На этой станции всегда так: местные жители выходят к московскому поезду, чтобы купить здесь кондитерские и табачные изделия. А почему?