— Вот что, — сказал Карпенко. — Эту ночь я, конечно, проведу у вас, а завтра переправьте меня куда-нибудь в более надежное место.
Ярема затеребил усы, деньги явно улучшили его настроение.
— Сделаю, пан начальник, но так сразу нельзя. Утром я съезжу, поговорю для начала с кем нужно, а потом решим, как быть. Пока же раздевайтесь и ложитесь. — Он вышел в другую комнату, буркнув жене: — Завесь окна, дура.
Прошло полчаса. Сквозь дремоту Карпенко слышал приглушенный разговор, доносившийся из-за стены:
— Завтра поеду в Стопачи, а ты возьми у Иванчуков нашу керосинку. Им только кота взаймы давать: он хоть сам домой возвращается.
Карпенко настороженно дремал. Вскочил он от того, что на крыльце кто-то громко затопал. Захлебываясь, заметался на цепи пес, послышалась возня, потом упало что-то тяжелое. Вскочив, Карпенко выхватил пистолет, но глаза его вдруг ослепил яркий свет фонаря, и властный голос приказал:
— Бросай оружие!
Щелкнули затворы автоматов. В раскрытое окно влетел другой луч света и, скрестившись с первым, уперся в лицо Карпенко.
— Сдавайся! — повторил тот же голос.
Не успел Карпенко опомниться, как сильный удар выбил у него пистолет. Пришлось поднять руки. Когда зажгли лампу, он увидел лейтенанта-пограничника и двух бойцов, которые ввели Ярему и поставили его в угол, рядом с ним. Обыскав задержанных, пограничники начали осматривать дом и двор.
Карпенко, сперва растерялся, но теперь был внешне спокоен. Он даже попросил разрешения сесть — болела нога. Сидя в углу, он обхватил голову руками и уставился в пол. Вошел сержант и положил на стол небольшой ящик, обтянутый мокрой резиной.
— Рация. В колодце нашли, товарищ лейтенант.
Ярема повел глазами в сторону сержанта.
Когда задержанных выводили, Карпенко мельком увидел заплаканное лицо хозяйки, стоявшей у печи. Ярема даже не взглянул в ее сторону, лишь хмуро бросил:
— Отдашь портнихе 25 рублей.
— Прекратить разговор! — крикнул сержант.
Их посадили в кузов крытого брезентом грузовика, туда же запрыгнули пограничники. Щелкнули дверцы кабины, и машина рванула с места.
Степаничев со своей оперативной группой разместился в одном из кабинетов областного Управления. Было уже за полночь, а генерал все работал. Тот, кто хорошо знал его, сразу бы понял — не зря ночью сидит генерал, только очень важные дела могли заставить его бодрствовать в это время. Не любил он ночных недосыпов и отучал от них своих подчиненных. «Ночью надо спать, — говорил он провинившемуся, — а работать днем. Мы не совы. А коль не умеете планировать свою работу — идите в ночные сторожа, могу помочь вам устроиться в ближайший универмаг. Что? Дзержинский? Ну, во-первых, не забывайте, что жил он в другое время, а во-вторых, вы не Дзержинский, и подобные сравнения в моем присутствии попрошу больше не делать».
Педантичный до мелочей, генерал не любил легкомыслия и небрежности, которые иногда сопровождали иную операцию. При подготовке к ней он был раздражителен и желчен, подгонял подчиненных, стараясь как можно лучше обеспечить ее выполнение. В этом, возможно, проявлялась унаследованная от отца-крестьянина любовь к порядку, а также долгие годы работы в организации, где невнимательность и бездумность были недопустимы.
В соседней комнате раздавалась непрерывная дробь пишущей машинки, оттуда секретарша периодически приносила Степаничеву отпечатанные листы. Прочитав очередной, он толстой красной чертой что-то подчеркивал и, возвращая секретарше, делал замечания. Вот и сейчас секретарша подала генералу несколько страниц. Просмотрев их, он покачал головой.
— Перепечатать еще раз. Скажите машинистке, что по-русски слово «сумма» пишется с некоторых пор через два «м». А есть еще слово «сумА», помните, как в песне поется, — и он, вызвав немалое удивление секретарши, вполголоса запел: — «Бродяга, судьбу проклиная, тащился с сумой на плечах». Вот так. А машинистке передайте, что если будет ошибаться, я ей словарь куплю.
Смущенная секретарша вышла. Два сотрудника, сидевшие над картой за соседним столом, переглянулись и ниже склонили головы.
— Вот что, — сказал Карпенко. — Эту ночь я, конечно, проведу у вас, а завтра переправьте меня куда-нибудь в более надежное место.
Ярема затеребил усы, деньги явно улучшили его настроение.
— Сделаю, пан начальник, но так сразу нельзя. Утром я съезжу, поговорю для начала с кем нужно, а потом решим, как быть. Пока же раздевайтесь и ложитесь. — Он вышел в другую комнату, буркнув жене: — Завесь окна, дура.
Прошло полчаса. Сквозь дремоту Карпенко слышал приглушенный разговор, доносившийся из-за стены:
— Завтра поеду в Стопачи, а ты возьми у Иванчуков нашу керосинку. Им только кота взаймы давать: он хоть сам домой возвращается.
Карпенко настороженно дремал. Вскочил он от того, что на крыльце кто-то громко затопал. Захлебываясь, заметался на цепи пес, послышалась возня, потом упало что-то тяжелое. Вскочив, Карпенко выхватил пистолет, но глаза его вдруг ослепил яркий свет фонаря, и властный голос приказал:
— Бросай оружие!
Щелкнули затворы автоматов. В раскрытое окно влетел другой луч света и, скрестившись с первым, уперся в лицо Карпенко.
— Сдавайся! — повторил тот же голос.
Не успел Карпенко опомниться, как сильный удар выбил у него пистолет. Пришлось поднять руки. Когда зажгли лампу, он увидел лейтенанта-пограничника и двух бойцов, которые ввели Ярему и поставили его в угол, рядом с ним. Обыскав задержанных, пограничники начали осматривать дом и двор.
Карпенко, сперва растерялся, но теперь был внешне спокоен. Он даже попросил разрешения сесть — болела нога. Сидя в углу, он обхватил голову руками и уставился в пол. Вошел сержант и положил на стол небольшой ящик, обтянутый мокрой резиной.
— Рация. В колодце нашли, товарищ лейтенант.
Ярема повел глазами в сторону сержанта.
Когда задержанных выводили, Карпенко мельком увидел заплаканное лицо хозяйки, стоявшей у печи. Ярема даже не взглянул в ее сторону, лишь хмуро бросил:
— Отдашь портнихе 25 рублей.
— Прекратить разговор! — крикнул сержант.
Их посадили в кузов крытого брезентом грузовика, туда же запрыгнули пограничники. Щелкнули дверцы кабины, и машина рванула с места.
Степаничев со своей оперативной группой разместился в одном из кабинетов областного Управления. Было уже за полночь, а генерал все работал. Тот, кто хорошо знал его, сразу бы понял — не зря ночью сидит генерал, только очень важные дела могли заставить его бодрствовать в это время. Не любил он ночных недосыпов и отучал от них своих подчиненных. «Ночью надо спать, — говорил он провинившемуся, — а работать днем. Мы не совы. А коль не умеете планировать свою работу — идите в ночные сторожа, могу помочь вам устроиться в ближайший универмаг. Что? Дзержинский? Ну, во-первых, не забывайте, что жил он в другое время, а во-вторых, вы не Дзержинский, и подобные сравнения в моем присутствии попрошу больше не делать».
Педантичный до мелочей, генерал не любил легкомыслия и небрежности, которые иногда сопровождали иную операцию. При подготовке к ней он был раздражителен и желчен, подгонял подчиненных, стараясь как можно лучше обеспечить ее выполнение. В этом, возможно, проявлялась унаследованная от отца-крестьянина любовь к порядку, а также долгие годы работы в организации, где невнимательность и бездумность были недопустимы.
В соседней комнате раздавалась непрерывная дробь пишущей машинки, оттуда секретарша периодически приносила Степаничеву отпечатанные листы. Прочитав очередной, он толстой красной чертой что-то подчеркивал и, возвращая секретарше, делал замечания. Вот и сейчас секретарша подала генералу несколько страниц. Просмотрев их, он покачал головой.
— Перепечатать еще раз. Скажите машинистке, что по-русски слово «сумма» пишется с некоторых пор через два «м». А есть еще слово «сумА», помните, как в песне поется, — и он, вызвав немалое удивление секретарши, вполголоса запел: — «Бродяга, судьбу проклиная, тащился с сумой на плечах». Вот так. А машинистке передайте, что если будет ошибаться, я ей словарь куплю.
Смущенная секретарша вышла. Два сотрудника, сидевшие над картой за соседним столом, переглянулись и ниже склонили головы.