— Но почему?!
— Мы понимаем, что Бог посылает нам болезни во благо, очень часто болеть куда полезнее, чем быть здоровым. Конечно, и лекарства от Бога, и этот источник Бог сотворил для людей, и в том, чтобы воспользоваться этим средством от болезней, нет ничего плохого. Христианин, однако, пытается понять, что будет полезнее для спасения его души — болезнь или исцеление? Это очень тонкий и сложный выбор, и делают его по-разному. Но ведь и вся жизнь человека — это постижение Божьей воли, попытка понять, что хочет Бог лично от меня, а хочет Он всегда того, что мне на благо, а мне, может быть, на благо болеть.
— А у нас к такому источнику ломанулись бы все без исключения люди из самых дальних пределов земли, а потом кто-нибудь захватил бы источник и поставил бы там целое войско для его охраны. И продавали бы эту воду за огромные деньги, и убивали бы друг друга за бутылку этой воды.
— А ты не наговариваешь на свой мир? Может быть и у вас люди по отношению к этому источнику вели бы себя по-разному?
— Может быть. Мы действительно иногда думаем о себе хуже, чем мы есть. Но расскажи ещё что-нибудь.
— В пределах царства, обращённых к югу, есть большой остров, на который Господь проливает дождём манну небесную, которой питаются местные жители, а другой пищи у них нет. Они не обрабатывают землю. Эта манна имеет такой же вкус, что и та, которую собирали сыны Израиля во время исхода. Островитяне не знают ни ненависти, ни зависти, никогда не ссорятся друг с другом. Все жители нашего царства очень дружелюбны по отношению к друг другу, но эти, наверное, самые дружелюбные. Они живут по 500 лет. Каждые 100 лет они омолаживаются, попив из источника, который у них на острове, эта вода освобождает их от бремени лет.
— А они допускают к этому источнику посторонних людей, приезжающих к ним на остров?
— Конечно, допускают. У них нет никаких причин сохранять эту воду только для себя.
— Как хорошо не знать зависти.
— Гораздо лучше, чем жить 500 лет.
— И всё-таки от своих законных пяти веков существования островитяне не отказываются?
— Большинство не отказывается, потому что это их жизнь, они так привыкли. Но и среди них есть те, кто решает уйти раньше. Человек не может по своей воле сократить свою жизнь, но не продлевать-то может, это его право. Кто-то считает, что сделал уже всё, для чего пришёл на землю, и оставаться здесь больше нет смысла. Кто-то очень хочет ко Христу, в Царство Небесное. Ведь самая лучшая жизнь на земле — это бледная тень того, что ждёт нас рядом с Господом.
— Я понимаю, что ты хочешь сказать, — грустно, но теперь уже довольно спокойно улыбнулся юный храмовник. — Конечно, ты прав. Но твоя правота здесь и сейчас меня не радует.
— А я вот так и не научился понимать внешних людей, — задумчиво покачал головой Ариэль. — Почему у вас такое болезненное, местами просто лихорадочное отношение к продолжительности земной жизни? Почему чуть ли не все ваши люди обязательно хотят прожить как можно дольше? Ведь человек не умирает, он просто переходит в другой мир, так почему же вы так цепляетесь за этот мир?
— Может быть, потому что этот мир прекрасен?
— Мир, созданный Богом, действительно прекрасен. Даже несмотря на то, что люди его сильно подпортили, он продолжает оставаться прекрасным. И в этом мире можно жить с Богом, если захотеть. И в каждой травинке, и в закате солнца, и в дуновении ветерка можно видеть действие Премудрого Промысла, и это делает земную жизнь воистину прекрасной, не смотря на ту грязь и боль, через которые здесь приходится пройти. И в том, чтобы любить эту жизнь, нет ничего плохого, потому что в нашей любви к земле проявляет себя благодарность Творцу. Но всё же никак не могу понять: к Богу-то неужели не хочется? Представь себе, что отец отправил тебя жить за тридевять земель в замечательном дворце. Ты охотно выполняешь отцовскую волю, потому что не сомневаешься в её высшей мудрости. Ты благодарен отцу за то, что он подарил тебе такой замечательный дворец. Но разве ты не тоскуешь по отцу, и не хочешь всё-таки вернутся к нему? И вот отец шлёт тебе весть: возвращайся, сынок. Неужели твоё сердце не переполнится радостью? Неужели ты так привязался к подаренному отцом дворцу, что он стал тебе дороже самого отца? Вот этого не могу понять.
Лицо юного храмовника просветлело от тихой радости, и даже приняло вид немного мечтательный, он теперь уже совсем спокойно сказал:
— Всё так просто… Мы не хотим уходить к Отцу Небесному просто потому что недостаточно Его любим, или потому что недостаточно глубоко переживаем Его любовь к нам. Но ведь именно здесь и сейчас нам открывается Его бескрайняя любовь. Зачем цепляться за камни, если можно летать? Пока Богу было угодно, мы ходили по этим камням и даже грызли эти камни, но, если срок нашего испытания закончен, так и слава Богу. Спаси вас Господи, дорогой брат.
— Спаси Господи и вас, и всех нас. Осталось лишь одно последнее испытание, которое не будет лёгким, но оно самое последнее. Мне предстоит уйти в Отцу Небесному не из своего мира, а из вашего. Понял ли я тут у вас хоть что-нибудь? Не знаю… Но удивляться я не перестал, а значит и понял далеко не всё. Вот я говорю: «А что вы так за землю цепляетесь?». Но при этом помню, что нахожусь в прекрасном обществе людей, которые преодолели земное притяжение. И в отношении тебя я даже мысли не имею, что в чём-то тебя убедил. Я лишь обратил твоё внимание на то, что ты и без меня знал. Животный ужас перед смертью никакими доводами не преодолеть, а в тебе его и не было, поэтому оказалось достаточно немного повернуть голову и посмотреть в другую сторону. А вам ведь труднее, чем нам. Мы никогда не испытывали соблазна долголетия, потому что оно у нас для всех легко доступно — только руку протяни. Можно хоть вообще не умирать, для этого у нас есть ещё много всяких способов, о которых скучно даже рассказывать. Тот, кто вырос в вишнёвом саду, не станет драться из-за вишен. У вас с этим сложнее, для вас долголетие вожделенно, потому что с трудом доступно, и чтобы отказаться от него, вам требуется куда больше мужества. Я восхищаюсь вами. Вы способны на то, на что не многие из наших, наверное, оказались бы способны. Сейчас я нахожусь среди людей, лучше которых, наверное, никогда в жизни не встречал.
Едва Ариэль закончил свои слова, как над маленьким лагерем пленных прозвучали резкие крики сарацинов. Рыцарям было приказало подняться и идти, куда скажут. Храмовники не торопясь, но и без промедления поднялись и последовали за охраной, так, как будто их повели на обед. Шли они не долго, вскоре увидев великолепный султанский шатёр, перед которым в удобном походном кресле сидел сам Саладин в окружении воинов, одетых в сверкающие золотом и серебром доспехи. Рыцарей остановили невдалеке от султана. Важный толстый сарацин в шёлковых одеждах торжественно провозгласил: «Великий султан по своему безмерному человеколюбию дарует вам милость, которую вы не заслужили. Султан не желает смерти рыцарей, в отличии от вас, он не убийца. Султан стремиться лишь к распространению истинной веры, и если вы примите ислам, то будете служить султану. Вам назначат хорошее жалование, вы будете окружены почётом и уважением. А тех, кто откажется, ждёт страшная и мучительная смерть. Вам надо выбрать между приятной жизнью и мучительной смертью. Сейчас вас будут по одному подводить к султану. Если вы хотите принять ислам, вам достаточно в знак этого поднять палец вверх».
Ариэль осмотрелся вокруг себя и увидел, что эти слова не произвели на храмовников вообще никакого впечатления, никого не обрадовали и не огорчили. Предложение султана прозвучало для рыцарей совершенно пустыми звуками, на жужжание шмеля они и то обратили бы больше внимания. Кто-то из рыцарей смотрел себе под ноги, кто-то на небо, кто-то с некоторым даже любопытством поглядывал на султана, и все до единого молчали. Друг другу они уже успели всё сказать, а сказать султану им было нечего. Рыцари были поглощены последним обращением к Богу, пока душа ещё не разлучилась с телом. Когда все земные счета закрыты, слова теряют всякий смысл. Они стояли сейчас уже не перед султаном, а перед Богом. А султан об этом не знал.
Храмовников ставили перед султаном одного за другим. Каждому он смотрел в глаза. Иные отвечали ему прямым взглядом, в котором читалось сострадание, иные вообще не считали нужным на него смотреть. Султан рассматривал их, видимо, стараясь понять, каковы они на самом деле, эти его главные враги. На каждого рыцаря он тратил лишь несколько секунд, им было бы этого достаточно, если бы они были готовы поднять палец, и ему было достаточно, чтобы понять, кто перед ним. Потом султан пренебрежительно махал рукой в сторону, и к нему подводили следующего. Никто не проявлял желания принять ислам, султан всё больше мрачнел, а потом начал терять осанку. Его прямая спина всё больше сгибалась, он словно уменьшался в размере. После того, как перед ним провели последнего храмовника, Саладин в страшном гневе прошипел: «Да освободится земля от этих порождений шайтана». Приближённые султана были поражены тем, что их повелитель, всегда такой хладнокровный, сохраняющий самообладание в самых тяжёлых ситуациях, сейчас совершенно потерял лицо и раскис, словно слуга, которого хозяин отхлестал по щекам. Из 230 храмовников ни один не пожелал отречься от Христа. Над мусульманами повисло ощущение тяжёлого поражения, которое нанёс им Христос руками своих верных слуг.
— Но почему?!
— Мы понимаем, что Бог посылает нам болезни во благо, очень часто болеть куда полезнее, чем быть здоровым. Конечно, и лекарства от Бога, и этот источник Бог сотворил для людей, и в том, чтобы воспользоваться этим средством от болезней, нет ничего плохого. Христианин, однако, пытается понять, что будет полезнее для спасения его души — болезнь или исцеление? Это очень тонкий и сложный выбор, и делают его по-разному. Но ведь и вся жизнь человека — это постижение Божьей воли, попытка понять, что хочет Бог лично от меня, а хочет Он всегда того, что мне на благо, а мне, может быть, на благо болеть.
— А у нас к такому источнику ломанулись бы все без исключения люди из самых дальних пределов земли, а потом кто-нибудь захватил бы источник и поставил бы там целое войско для его охраны. И продавали бы эту воду за огромные деньги, и убивали бы друг друга за бутылку этой воды.
— А ты не наговариваешь на свой мир? Может быть и у вас люди по отношению к этому источнику вели бы себя по-разному?
— Может быть. Мы действительно иногда думаем о себе хуже, чем мы есть. Но расскажи ещё что-нибудь.
— В пределах царства, обращённых к югу, есть большой остров, на который Господь проливает дождём манну небесную, которой питаются местные жители, а другой пищи у них нет. Они не обрабатывают землю. Эта манна имеет такой же вкус, что и та, которую собирали сыны Израиля во время исхода. Островитяне не знают ни ненависти, ни зависти, никогда не ссорятся друг с другом. Все жители нашего царства очень дружелюбны по отношению к друг другу, но эти, наверное, самые дружелюбные. Они живут по 500 лет. Каждые 100 лет они омолаживаются, попив из источника, который у них на острове, эта вода освобождает их от бремени лет.
— А они допускают к этому источнику посторонних людей, приезжающих к ним на остров?
— Конечно, допускают. У них нет никаких причин сохранять эту воду только для себя.
— Как хорошо не знать зависти.
— Гораздо лучше, чем жить 500 лет.
— И всё-таки от своих законных пяти веков существования островитяне не отказываются?
— Большинство не отказывается, потому что это их жизнь, они так привыкли. Но и среди них есть те, кто решает уйти раньше. Человек не может по своей воле сократить свою жизнь, но не продлевать-то может, это его право. Кто-то считает, что сделал уже всё, для чего пришёл на землю, и оставаться здесь больше нет смысла. Кто-то очень хочет ко Христу, в Царство Небесное. Ведь самая лучшая жизнь на земле — это бледная тень того, что ждёт нас рядом с Господом.
— Я понимаю, что ты хочешь сказать, — грустно, но теперь уже довольно спокойно улыбнулся юный храмовник. — Конечно, ты прав. Но твоя правота здесь и сейчас меня не радует.
— А я вот так и не научился понимать внешних людей, — задумчиво покачал головой Ариэль. — Почему у вас такое болезненное, местами просто лихорадочное отношение к продолжительности земной жизни? Почему чуть ли не все ваши люди обязательно хотят прожить как можно дольше? Ведь человек не умирает, он просто переходит в другой мир, так почему же вы так цепляетесь за этот мир?
— Может быть, потому что этот мир прекрасен?
— Мир, созданный Богом, действительно прекрасен. Даже несмотря на то, что люди его сильно подпортили, он продолжает оставаться прекрасным. И в этом мире можно жить с Богом, если захотеть. И в каждой травинке, и в закате солнца, и в дуновении ветерка можно видеть действие Премудрого Промысла, и это делает земную жизнь воистину прекрасной, не смотря на ту грязь и боль, через которые здесь приходится пройти. И в том, чтобы любить эту жизнь, нет ничего плохого, потому что в нашей любви к земле проявляет себя благодарность Творцу. Но всё же никак не могу понять: к Богу-то неужели не хочется? Представь себе, что отец отправил тебя жить за тридевять земель в замечательном дворце. Ты охотно выполняешь отцовскую волю, потому что не сомневаешься в её высшей мудрости. Ты благодарен отцу за то, что он подарил тебе такой замечательный дворец. Но разве ты не тоскуешь по отцу, и не хочешь всё-таки вернутся к нему? И вот отец шлёт тебе весть: возвращайся, сынок. Неужели твоё сердце не переполнится радостью? Неужели ты так привязался к подаренному отцом дворцу, что он стал тебе дороже самого отца? Вот этого не могу понять.
Лицо юного храмовника просветлело от тихой радости, и даже приняло вид немного мечтательный, он теперь уже совсем спокойно сказал:
— Всё так просто… Мы не хотим уходить к Отцу Небесному просто потому что недостаточно Его любим, или потому что недостаточно глубоко переживаем Его любовь к нам. Но ведь именно здесь и сейчас нам открывается Его бескрайняя любовь. Зачем цепляться за камни, если можно летать? Пока Богу было угодно, мы ходили по этим камням и даже грызли эти камни, но, если срок нашего испытания закончен, так и слава Богу. Спаси вас Господи, дорогой брат.
— Спаси Господи и вас, и всех нас. Осталось лишь одно последнее испытание, которое не будет лёгким, но оно самое последнее. Мне предстоит уйти в Отцу Небесному не из своего мира, а из вашего. Понял ли я тут у вас хоть что-нибудь? Не знаю… Но удивляться я не перестал, а значит и понял далеко не всё. Вот я говорю: «А что вы так за землю цепляетесь?». Но при этом помню, что нахожусь в прекрасном обществе людей, которые преодолели земное притяжение. И в отношении тебя я даже мысли не имею, что в чём-то тебя убедил. Я лишь обратил твоё внимание на то, что ты и без меня знал. Животный ужас перед смертью никакими доводами не преодолеть, а в тебе его и не было, поэтому оказалось достаточно немного повернуть голову и посмотреть в другую сторону. А вам ведь труднее, чем нам. Мы никогда не испытывали соблазна долголетия, потому что оно у нас для всех легко доступно — только руку протяни. Можно хоть вообще не умирать, для этого у нас есть ещё много всяких способов, о которых скучно даже рассказывать. Тот, кто вырос в вишнёвом саду, не станет драться из-за вишен. У вас с этим сложнее, для вас долголетие вожделенно, потому что с трудом доступно, и чтобы отказаться от него, вам требуется куда больше мужества. Я восхищаюсь вами. Вы способны на то, на что не многие из наших, наверное, оказались бы способны. Сейчас я нахожусь среди людей, лучше которых, наверное, никогда в жизни не встречал.
Едва Ариэль закончил свои слова, как над маленьким лагерем пленных прозвучали резкие крики сарацинов. Рыцарям было приказало подняться и идти, куда скажут. Храмовники не торопясь, но и без промедления поднялись и последовали за охраной, так, как будто их повели на обед. Шли они не долго, вскоре увидев великолепный султанский шатёр, перед которым в удобном походном кресле сидел сам Саладин в окружении воинов, одетых в сверкающие золотом и серебром доспехи. Рыцарей остановили невдалеке от султана. Важный толстый сарацин в шёлковых одеждах торжественно провозгласил: «Великий султан по своему безмерному человеколюбию дарует вам милость, которую вы не заслужили. Султан не желает смерти рыцарей, в отличии от вас, он не убийца. Султан стремиться лишь к распространению истинной веры, и если вы примите ислам, то будете служить султану. Вам назначат хорошее жалование, вы будете окружены почётом и уважением. А тех, кто откажется, ждёт страшная и мучительная смерть. Вам надо выбрать между приятной жизнью и мучительной смертью. Сейчас вас будут по одному подводить к султану. Если вы хотите принять ислам, вам достаточно в знак этого поднять палец вверх».
Ариэль осмотрелся вокруг себя и увидел, что эти слова не произвели на храмовников вообще никакого впечатления, никого не обрадовали и не огорчили. Предложение султана прозвучало для рыцарей совершенно пустыми звуками, на жужжание шмеля они и то обратили бы больше внимания. Кто-то из рыцарей смотрел себе под ноги, кто-то на небо, кто-то с некоторым даже любопытством поглядывал на султана, и все до единого молчали. Друг другу они уже успели всё сказать, а сказать султану им было нечего. Рыцари были поглощены последним обращением к Богу, пока душа ещё не разлучилась с телом. Когда все земные счета закрыты, слова теряют всякий смысл. Они стояли сейчас уже не перед султаном, а перед Богом. А султан об этом не знал.
Храмовников ставили перед султаном одного за другим. Каждому он смотрел в глаза. Иные отвечали ему прямым взглядом, в котором читалось сострадание, иные вообще не считали нужным на него смотреть. Султан рассматривал их, видимо, стараясь понять, каковы они на самом деле, эти его главные враги. На каждого рыцаря он тратил лишь несколько секунд, им было бы этого достаточно, если бы они были готовы поднять палец, и ему было достаточно, чтобы понять, кто перед ним. Потом султан пренебрежительно махал рукой в сторону, и к нему подводили следующего. Никто не проявлял желания принять ислам, султан всё больше мрачнел, а потом начал терять осанку. Его прямая спина всё больше сгибалась, он словно уменьшался в размере. После того, как перед ним провели последнего храмовника, Саладин в страшном гневе прошипел: «Да освободится земля от этих порождений шайтана». Приближённые султана были поражены тем, что их повелитель, всегда такой хладнокровный, сохраняющий самообладание в самых тяжёлых ситуациях, сейчас совершенно потерял лицо и раскис, словно слуга, которого хозяин отхлестал по щекам. Из 230 храмовников ни один не пожелал отречься от Христа. Над мусульманами повисло ощущение тяжёлого поражения, которое нанёс им Христос руками своих верных слуг.