Я забегаю к себе в студию, чтобы наскоро замести следы моей нынешней жизни. Убираю с глаз долой кое-какие вещи, рисунки и картины — не хочу, чтобы Джил хотя бы случайно увидела мои последние работы. Это мое и только мое, и я не желаю никаких разговоров вокруг этого — до полного завершения работы.
И тут я слышу, как под окнами тормозит машина.
Так и есть, ее «гольф».
Она выходит — прилаживая на одно плечо сумочку, другим плечом прижимая к уху сотовый, в который что-то лопочет.
До того, как она стучится в мою дверь, я успеваю снять и спрятать желтую мэриголдку — я настолько привык к ней, что левая рука, внезапно голая, кажется мне чужой. И самой руке как-то не по себе — как улитке без домика.
Я открываю дверь, и Джил впархивает в мое жилище.
Ее приход меня нисколько не радует — впервые не радует.
Раньше ее появление всегда было праздником для меня.
— Хай, Сай! — говорит она и, комок энергии, обегает всю студию. Ей почему-то нравится здороваться именно так: «Хай, Сай!» Приходя, она всегда говорит с порога: «Хай, Сай!» — Эй, чего-то сегодня не хватает! Тут у тебя стояло что-то большое, да?
— Мольберт.
— Ага, я права. И куда он делся?
— Переставил в другую комнату.
— Сразу стало просторней. Но как же у тебя жарко, прямо сауна какая-то!
Я замечаю, что щеки у нее пылают и прядь волос прилипла к влажному лбу. Джил стоит возле нескольких газетных вырезок, прикнопленных к деревянному полу, и машинально их разглядывает, театрально обмахиваясь ладошками как веером.
— Да ну? Так уж и сауна? — говорю я.
— Ага! Может, откроем окно? Чтобы не задохнуться.
— Ладно, откроем окно. — Я начинаю воевать с оконной задвижкой.
— Неужели ты сам не замечаешь? Тут можно заживо свариться!
— Каждый третий на нашей планете живет в глине.
— Извини, ты о чем?
— В домах, где стены из глины, куда прохладней.
Я наконец открываю окно, и Джил подбегает к нему, чтобы глотнуть свежего воздуха. Мне бы угостить ее чашкой чая или предложить стакан холодной воды, но это значит, она задержится, а у меня сейчас настроение прогнать ее в шею.
Я забегаю к себе в студию, чтобы наскоро замести следы моей нынешней жизни. Убираю с глаз долой кое-какие вещи, рисунки и картины — не хочу, чтобы Джил хотя бы случайно увидела мои последние работы. Это мое и только мое, и я не желаю никаких разговоров вокруг этого — до полного завершения работы.
И тут я слышу, как под окнами тормозит машина.
Так и есть, ее «гольф».
Она выходит — прилаживая на одно плечо сумочку, другим плечом прижимая к уху сотовый, в который что-то лопочет.
До того, как она стучится в мою дверь, я успеваю снять и спрятать желтую мэриголдку — я настолько привык к ней, что левая рука, внезапно голая, кажется мне чужой. И самой руке как-то не по себе — как улитке без домика.
Я открываю дверь, и Джил впархивает в мое жилище.
Ее приход меня нисколько не радует — впервые не радует.
Раньше ее появление всегда было праздником для меня.
— Хай, Сай! — говорит она и, комок энергии, обегает всю студию. Ей почему-то нравится здороваться именно так: «Хай, Сай!» Приходя, она всегда говорит с порога: «Хай, Сай!» — Эй, чего-то сегодня не хватает! Тут у тебя стояло что-то большое, да?
— Мольберт.
— Ага, я права. И куда он делся?
— Переставил в другую комнату.
— Сразу стало просторней. Но как же у тебя жарко, прямо сауна какая-то!
Я замечаю, что щеки у нее пылают и прядь волос прилипла к влажному лбу. Джил стоит возле нескольких газетных вырезок, прикнопленных к деревянному полу, и машинально их разглядывает, театрально обмахиваясь ладошками как веером.
— Да ну? Так уж и сауна? — говорю я.
— Ага! Может, откроем окно? Чтобы не задохнуться.
— Ладно, откроем окно. — Я начинаю воевать с оконной задвижкой.
— Неужели ты сам не замечаешь? Тут можно заживо свариться!
— Каждый третий на нашей планете живет в глине.
— Извини, ты о чем?
— В домах, где стены из глины, куда прохладней.
Я наконец открываю окно, и Джил подбегает к нему, чтобы глотнуть свежего воздуха. Мне бы угостить ее чашкой чая или предложить стакан холодной воды, но это значит, она задержится, а у меня сейчас настроение прогнать ее в шею.