Энок отнёс книги в кухню и хотел сложить их в печь. Анна затряслась: «Ты хочешь спалить дорогие книги?» — и долго смотрела на мужа полуиспуганными глазами. Но он таки передумал сжигать, ушёл с книгами на чердак и швырнул их в ящик, где обретался всякий хлам.
Там же на чердаке висели старые одежды из грубой кожи; Энок заметил их, и его озарила новая мысль.
Он оглядел себя сверху вниз: одежда, которую он носил, была почти новёхонькой. И так он ходил всегда — внушал себе, что он был щёголем, желал иметь красивые вещи, чтобы хорошо выглядеть; внешний блеск, тщеславие, Адамов грех. Прочь подобную чепуху и греховные помыслы. Энок переоделся в кожаное старьё.
Штаны, отвисшие на коленках, давно сели от стирки и были коротки, куртка — слишком мала, но разве это так уж плохо для того, чтобы прикрыть грешные телеса? Он отыскал маленькую круглую шапочку с козырьком и чёрной каймой из овечьей шерсти и напялил на голову. Внизу в проходе стояла пара деревянных башмаков; они вряд ли способны были пробудить тщеславие, подумал Энок. И он обулся в них.
И тогда почувствовал он себя так хорошо и радостно. В этом одеянии он мог надёжнее противостоять дьявольским козням.
В тот же миг Анна пришла с кухни; вздрогнув, побелела: что за оборванец? Но это был Энок.
— Господи Иисусе, что ты ещё придумал?!
— «Не произноси имя Господа, Бога твоего, напрасно», — парировал Энок.
— Ты ведь не собираешься ходить в таком наряде?
— А ты знаешь, что Бог сделал Адаму и жене его одежды кожаные и одел их? Так что кожа, по-моему, вполне нам подходит.
Энок сильно клацал своими деревянными башмаками, а старые кожаные штаны трещали и поскрипывали. Быть может, он сошёл с ума?
…Всё в доме переменилось. И Анна должна была привыкать к этому, шаг за шагом. Всякая выдумка Энока объявлялась «волей Божьей», а на все увещевания он отвечал словами Библии. Домашние всегда испытывали к нему почтительный трепет, теперь же более того: он внушал им страх. И Анна ничем не могла помочь: она боялась его. Энока будто заколдовали. То, что он говорил, было как бы не от мира сего; он не мог говорить и думать как обычный человек. И под его ледяным взором и застывшим холодным лицом Анна чувствовала себя оцепеневшей, беспомощной и растерянной, и говорить с ним было то же, что и со стеной. Иногда она срывалась на плач, но её слёзы не трогали его, он лишь объяснял их причину.
— Ты плачешь сейчас, — говорил Энок, — как раз потому, что Бог желает того. Когда Господь хочет чего-нибудь, наша плоть всегда рыдает. «Плотские помышления суть вражда против Бога». «Ибо плоть желает противного духу, а дух — противного плоти».
Он совался в каждую мелочь. Для Господа нет разницы, как у нас, между «большим» и «малым»; всё ничтожно пред Ним, но всё может стать великим; Бог лишь вопрошает наши сердца; «и не сообразуйтесь с миром сим». И в противостоянии Лукавому не менее важно обращать внимание на «мелочи жизни».
Всё должно было идти к тому, чтобы «отрешиться от себя». «Распять плоть со страстями и похотями». Остерегаться «обжорства и пьянства». Отвергать всё, что относится к «соблазну, похоти и распущенной жизни». Никогда не вкушать жирной или обильной пищи, и не возбуждать аппетит изобилием блюд, равно как и искусно приготовленным кушаньем. Червивый мешок, гнездилище греха, кое мы называем плотью, вполне обойдётся самым скудным и безвкусным из того, что нам даровал Господь. Здоровье и силу Он даёт нам во время молитвы; и мы не станем здоровее оттого, что будем объедаться, как свиньи. Горячая пища на стол должна подаваться раз в день, и ни разу — по воскресеньям: в этот день мы Должны отдыхать, в том числе и от стряпни.
И так мы должны довольствоваться тем, что нам ниспослано Богом. Того, что растёт на нашей земле, нам хватит, даже более того. Никогда не услаждать себя заморскими лакомствами. Особенно следует воздерживаться от кофе, к которому народ так пристрастился в последнее время. Если б Господь желал, чтобы мы пили кофе, — Он позволил бы кофейному дереву расти здесь, на севере.
Так же нам надлежит поступать с одеждой и платьем. Покупные наряды — это всё суета и внешний блеск. Так же неразумно украшать ткани или вещи цветастыми узорами; тем двум цветам, что дал Господь, мы вполне можем радоваться, и нам не следует вмешиваться в Его замыслы. Не хотим ходить в белом — можно держать чёрных овец и прясть пряжу из их шерсти. Или же носить одежды из кожи, созданные Богом именно для нас.
В доме должны царить порядок и благонравие; Господь даровал нам Слово, Он не терпит пустой болтовни. И Он не любит, когда принимают пищу когда попало; дети должны есть только в установленное время, вместе со всеми. Им также надлежит благоговеть пред дарами Господними. Воистину Энок хотел сказать, как Иисус Навин: «Я и мой дом будем служить Господу!»
Анна перестала спорить с мужем. Всё равно никакого проку; его нынешнее помрачение наверняка пройдёт само собой. Она даже не пыталась что-то делать против его воли, даже тайком: у кого есть голова на плечах, тот не станет тягаться с безумцем. Хорошо ещё, что он не запирал от неё комнаты и не отнимал ключей…
Сказал бы ей кто-нибудь об этом тогда, когда она, молодая девушка, переехала на хутор Хове! О да, да; тягот в этом мире на всех хватит. Только бы он, Энок, окончательно не сошёл с ума!
В доме стояла тишина.
Ханс уволился; Марта тоже хотела съехать, как только будет возможность; обитатели усадьбы ходили понурые и молчали. Но деревянные башмаки Энока стучали и клацали по всему дому то там, то здесь, и его кожаные штаны шуршали и поскрипывали, словно кто-то говорил шёпотом в дальнем углу. Порой казалось, будто он хочет изловить кого-то с поличным; никто не знал, откуда он может появиться.
Энок отнёс книги в кухню и хотел сложить их в печь. Анна затряслась: «Ты хочешь спалить дорогие книги?» — и долго смотрела на мужа полуиспуганными глазами. Но он таки передумал сжигать, ушёл с книгами на чердак и швырнул их в ящик, где обретался всякий хлам.
Там же на чердаке висели старые одежды из грубой кожи; Энок заметил их, и его озарила новая мысль.
Он оглядел себя сверху вниз: одежда, которую он носил, была почти новёхонькой. И так он ходил всегда — внушал себе, что он был щёголем, желал иметь красивые вещи, чтобы хорошо выглядеть; внешний блеск, тщеславие, Адамов грех. Прочь подобную чепуху и греховные помыслы. Энок переоделся в кожаное старьё.
Штаны, отвисшие на коленках, давно сели от стирки и были коротки, куртка — слишком мала, но разве это так уж плохо для того, чтобы прикрыть грешные телеса? Он отыскал маленькую круглую шапочку с козырьком и чёрной каймой из овечьей шерсти и напялил на голову. Внизу в проходе стояла пара деревянных башмаков; они вряд ли способны были пробудить тщеславие, подумал Энок. И он обулся в них.
И тогда почувствовал он себя так хорошо и радостно. В этом одеянии он мог надёжнее противостоять дьявольским козням.
В тот же миг Анна пришла с кухни; вздрогнув, побелела: что за оборванец? Но это был Энок.
— Господи Иисусе, что ты ещё придумал?!
— «Не произноси имя Господа, Бога твоего, напрасно», — парировал Энок.
— Ты ведь не собираешься ходить в таком наряде?
— А ты знаешь, что Бог сделал Адаму и жене его одежды кожаные и одел их? Так что кожа, по-моему, вполне нам подходит.
Энок сильно клацал своими деревянными башмаками, а старые кожаные штаны трещали и поскрипывали. Быть может, он сошёл с ума?
…Всё в доме переменилось. И Анна должна была привыкать к этому, шаг за шагом. Всякая выдумка Энока объявлялась «волей Божьей», а на все увещевания он отвечал словами Библии. Домашние всегда испытывали к нему почтительный трепет, теперь же более того: он внушал им страх. И Анна ничем не могла помочь: она боялась его. Энока будто заколдовали. То, что он говорил, было как бы не от мира сего; он не мог говорить и думать как обычный человек. И под его ледяным взором и застывшим холодным лицом Анна чувствовала себя оцепеневшей, беспомощной и растерянной, и говорить с ним было то же, что и со стеной. Иногда она срывалась на плач, но её слёзы не трогали его, он лишь объяснял их причину.
— Ты плачешь сейчас, — говорил Энок, — как раз потому, что Бог желает того. Когда Господь хочет чего-нибудь, наша плоть всегда рыдает. «Плотские помышления суть вражда против Бога». «Ибо плоть желает противного духу, а дух — противного плоти».
Он совался в каждую мелочь. Для Господа нет разницы, как у нас, между «большим» и «малым»; всё ничтожно пред Ним, но всё может стать великим; Бог лишь вопрошает наши сердца; «и не сообразуйтесь с миром сим». И в противостоянии Лукавому не менее важно обращать внимание на «мелочи жизни».
Всё должно было идти к тому, чтобы «отрешиться от себя». «Распять плоть со страстями и похотями». Остерегаться «обжорства и пьянства». Отвергать всё, что относится к «соблазну, похоти и распущенной жизни». Никогда не вкушать жирной или обильной пищи, и не возбуждать аппетит изобилием блюд, равно как и искусно приготовленным кушаньем. Червивый мешок, гнездилище греха, кое мы называем плотью, вполне обойдётся самым скудным и безвкусным из того, что нам даровал Господь. Здоровье и силу Он даёт нам во время молитвы; и мы не станем здоровее оттого, что будем объедаться, как свиньи. Горячая пища на стол должна подаваться раз в день, и ни разу — по воскресеньям: в этот день мы Должны отдыхать, в том числе и от стряпни.
И так мы должны довольствоваться тем, что нам ниспослано Богом. Того, что растёт на нашей земле, нам хватит, даже более того. Никогда не услаждать себя заморскими лакомствами. Особенно следует воздерживаться от кофе, к которому народ так пристрастился в последнее время. Если б Господь желал, чтобы мы пили кофе, — Он позволил бы кофейному дереву расти здесь, на севере.
Так же нам надлежит поступать с одеждой и платьем. Покупные наряды — это всё суета и внешний блеск. Так же неразумно украшать ткани или вещи цветастыми узорами; тем двум цветам, что дал Господь, мы вполне можем радоваться, и нам не следует вмешиваться в Его замыслы. Не хотим ходить в белом — можно держать чёрных овец и прясть пряжу из их шерсти. Или же носить одежды из кожи, созданные Богом именно для нас.
В доме должны царить порядок и благонравие; Господь даровал нам Слово, Он не терпит пустой болтовни. И Он не любит, когда принимают пищу когда попало; дети должны есть только в установленное время, вместе со всеми. Им также надлежит благоговеть пред дарами Господними. Воистину Энок хотел сказать, как Иисус Навин: «Я и мой дом будем служить Господу!»
Анна перестала спорить с мужем. Всё равно никакого проку; его нынешнее помрачение наверняка пройдёт само собой. Она даже не пыталась что-то делать против его воли, даже тайком: у кого есть голова на плечах, тот не станет тягаться с безумцем. Хорошо ещё, что он не запирал от неё комнаты и не отнимал ключей…
Сказал бы ей кто-нибудь об этом тогда, когда она, молодая девушка, переехала на хутор Хове! О да, да; тягот в этом мире на всех хватит. Только бы он, Энок, окончательно не сошёл с ума!
В доме стояла тишина.
Ханс уволился; Марта тоже хотела съехать, как только будет возможность; обитатели усадьбы ходили понурые и молчали. Но деревянные башмаки Энока стучали и клацали по всему дому то там, то здесь, и его кожаные штаны шуршали и поскрипывали, словно кто-то говорил шёпотом в дальнем углу. Порой казалось, будто он хочет изловить кого-то с поличным; никто не знал, откуда он может появиться.