Поезд затормозил и остановился.
- Счастливо доехать! - крикнул я, открывая дверь. - Попутного ветра!
Спрыгнув на перрон, ослеплённый ярким солнцем, я не сразу узнал чёрные, обгорелые стены севастопольского вокзала. Позади вдруг раздался хохот, и я услышал, как Котька крикнул мне:
- Подожди.
Мы играли в футбол, когда на площади Щорса показались американцы. Мяч мы вырезали из гусеничной резины подбитого «тигра». Танк мы нашли на кладбище в густых зарослях сирени, куда он влетел, не разбирая дороги, прямо по могилам.
Когда мы по очереди финкой вырезали кусок каучука, мы всегда обсуждали, куда они побежали дальше. Отсюда они могли смотаться в Херсонес, или в Камышовую бухту, или еще дальше - в Казачью, но куда бы они ни бежали, везде впереди вставало море, а сзади катилась волна наших матросов - «полосатых дьяволов», и немцы не ждали от них пощады. Поэтому, прижатые к морю, они дрались за каждый камень, и, может быть, именно здесь и были самые страшные бои за Севастополь. Здесь и на Сапун-горе.
Мяч получился тяжёлым и твёрдым, как камень. Сначала он жутко отбивал ногу, но потом мы стали привыкать, а когда уже совсем привыкли, появились эти американцы. Трое офицеров в морской форме.
Мы еще утром знали, что в бухте стоит американский сухогруз, который пришел к нам, потому что в Ялте началась конференция. На эту конференцию Рузвельта и Черчилля везли через наш город, чтобы показать им, как он разрушен.
Они ездили по городу как раз в то время, когда мы сидели на уроках. Учились мы в бомбоубежище под школой, потому что нашу школу разбомбило - остались лишь обгорелые стены и засыпанные штукатуркой и стеклом лестничные площадки до второго этажа.
Мы с Котькой Греком сидели на кирпичах, и вместо парт у нас тоже были кирпичи, а у некоторых были столы и стулья. У нас тоже раньше был стол на двоих и два стула. Стол притащил я, стулья - Котька. У нас были самые шикарные стулья в классе, и все нам завидовали. Но в один прекрасный день кто-то стащил наш стол и наши стулья, и с тех пор мы с Котькой сидели на кирпичах. Котькина бабушка Яка тогда очень рассердилась и пошла в учительскую проверять, не поставили ли их туда или к директору. Но в учительской стульев не было, а к директору она не пошла.
Мы сидели с Котькой на кирпичах и играли в морской бой, когда Марья Сигизмундовна, наша учительница, сказала:
- Дети, завтра придите все нарядные, наденьте самое лучшее. Вы знаете, что в нашем городе сейчас высокие гости, и не исключена возможность, что они придут к нам. Ведь наша школа была самой большой в городе.
Мы пришли с Котькой домой, и я сказал бабушке, что к нам завтра приедут высокие гости и пусть она оденет меня получше.
Бабушка сказала:
- Ждите, больше им нечего делать, как к вам в гости приезжать.
Её тон меня обидел. А когда она увидела, что я обиделся, она приготовила мне белую рубашку и выгладила брюки, но никто к нам так и не приехал. Учительница сказала, что они уехали в Ялту на конференцию.
А на следующее утро ко мне прибежал Котька Грек и сказал, что пришел огромный «американец», и мы сто раз бегали на него смотреть. Мы, конечно, очень удивились, когда вдруг эти американцы притопали к нам. Мы тут все сразу стали форсить, особенно Котька Грек. Он так всех обводил, что у меня созрело решение сделать его капитаном команды. Вот уже две недели капитаном был я, но сегодня Котька играл почище меня, демонстрируя лучшие качества советского футбола перед иностранцами.
Даже Киндер старался. Он бегал, как чудик, и всё время терял правую тапочку. Тапочки были брезентовые, на негнущейся подошве, вырезанной из старых автомобильных покрышек.
Киндер возвращался за тапочкой и натягивал её на синюю в цыпках и царапинах ногу. Носков у него никогда не было. Хотя его звали Лёней, все называли его Киндером - так повелось еще с тех пор, когда здесь были немцы. Он жил с очень больной матерью и пятилетним братом Юркой.
У нас был уговор: все довески отдавать Киндеру. Поэтому каждое утро Юрка стоял возле магазина и ждал, когда мы отдадим ему мягкие, липкие, тёплые и очень, очень вкусные кусочки хлеба. Дома считалось, что мы их съели по дороге. Все собранное за день Киндер относил на базар и менял там на мясо, или на крупу, или на американский комбижир, а потом шёл домой, топил плиту и готовил обед. Часто матери становилось так худо, что он сам и кормил её, совсем как маленькую, из ложечки. Покормив мать, Киндер приходил к магазину и устраивал Юрке нагоняй, потому что Юрка, вместо того чтобы стоять и ждать, когда мы отдадим ему свои довески, гонялся за собаками, и сделанная из мешковины сумка развевалась за его спиной, как флаг.
Обычно после очереди мы тащились ловить рыбу или крабов. Киндер шёл с нами. Он не брезговал ничем, даже зеленухами, только бесчешуйчатых, покрытых слизью «собак» он со злостью бил о камни. В холодное время мы ходили на свалку или на кладбище охотиться на пичуг из рогаток, и, если нам удавалось подбить что-нибудь, мы отдавали птиц Киндеру. В такие дни он часто смеялся, подмигивал и похлопывал себя по животу, который почему-то у него был побольше наших, хотя сам он был тощий, как хамса.
Когда Котька забил гол, союзники захлопали в ладоши, а самый длинный американец поманил нас к себе. Он показал на какую-то коричневую коробку и сказал, что это шоколад. Как-то моряки угощали меня шоколадам, маленьким коричневым кусочком, который тут же растаял во рту. Другие ребята его не ели - это уж точно. Жереб даже спросил у меня, что вкуснее: виноград или шоколад. Тоже мне, нашёл, что сравнивать!
Поезд затормозил и остановился.
- Счастливо доехать! - крикнул я, открывая дверь. - Попутного ветра!
Спрыгнув на перрон, ослеплённый ярким солнцем, я не сразу узнал чёрные, обгорелые стены севастопольского вокзала. Позади вдруг раздался хохот, и я услышал, как Котька крикнул мне:
- Подожди.
Мы играли в футбол, когда на площади Щорса показались американцы. Мяч мы вырезали из гусеничной резины подбитого «тигра». Танк мы нашли на кладбище в густых зарослях сирени, куда он влетел, не разбирая дороги, прямо по могилам.
Когда мы по очереди финкой вырезали кусок каучука, мы всегда обсуждали, куда они побежали дальше. Отсюда они могли смотаться в Херсонес, или в Камышовую бухту, или еще дальше - в Казачью, но куда бы они ни бежали, везде впереди вставало море, а сзади катилась волна наших матросов - «полосатых дьяволов», и немцы не ждали от них пощады. Поэтому, прижатые к морю, они дрались за каждый камень, и, может быть, именно здесь и были самые страшные бои за Севастополь. Здесь и на Сапун-горе.
Мяч получился тяжёлым и твёрдым, как камень. Сначала он жутко отбивал ногу, но потом мы стали привыкать, а когда уже совсем привыкли, появились эти американцы. Трое офицеров в морской форме.
Мы еще утром знали, что в бухте стоит американский сухогруз, который пришел к нам, потому что в Ялте началась конференция. На эту конференцию Рузвельта и Черчилля везли через наш город, чтобы показать им, как он разрушен.
Они ездили по городу как раз в то время, когда мы сидели на уроках. Учились мы в бомбоубежище под школой, потому что нашу школу разбомбило - остались лишь обгорелые стены и засыпанные штукатуркой и стеклом лестничные площадки до второго этажа.
Мы с Котькой Греком сидели на кирпичах, и вместо парт у нас тоже были кирпичи, а у некоторых были столы и стулья. У нас тоже раньше был стол на двоих и два стула. Стол притащил я, стулья - Котька. У нас были самые шикарные стулья в классе, и все нам завидовали. Но в один прекрасный день кто-то стащил наш стол и наши стулья, и с тех пор мы с Котькой сидели на кирпичах. Котькина бабушка Яка тогда очень рассердилась и пошла в учительскую проверять, не поставили ли их туда или к директору. Но в учительской стульев не было, а к директору она не пошла.
Мы сидели с Котькой на кирпичах и играли в морской бой, когда Марья Сигизмундовна, наша учительница, сказала:
- Дети, завтра придите все нарядные, наденьте самое лучшее. Вы знаете, что в нашем городе сейчас высокие гости, и не исключена возможность, что они придут к нам. Ведь наша школа была самой большой в городе.
Мы пришли с Котькой домой, и я сказал бабушке, что к нам завтра приедут высокие гости и пусть она оденет меня получше.
Бабушка сказала:
- Ждите, больше им нечего делать, как к вам в гости приезжать.
Её тон меня обидел. А когда она увидела, что я обиделся, она приготовила мне белую рубашку и выгладила брюки, но никто к нам так и не приехал. Учительница сказала, что они уехали в Ялту на конференцию.
А на следующее утро ко мне прибежал Котька Грек и сказал, что пришел огромный «американец», и мы сто раз бегали на него смотреть. Мы, конечно, очень удивились, когда вдруг эти американцы притопали к нам. Мы тут все сразу стали форсить, особенно Котька Грек. Он так всех обводил, что у меня созрело решение сделать его капитаном команды. Вот уже две недели капитаном был я, но сегодня Котька играл почище меня, демонстрируя лучшие качества советского футбола перед иностранцами.
Даже Киндер старался. Он бегал, как чудик, и всё время терял правую тапочку. Тапочки были брезентовые, на негнущейся подошве, вырезанной из старых автомобильных покрышек.
Киндер возвращался за тапочкой и натягивал её на синюю в цыпках и царапинах ногу. Носков у него никогда не было. Хотя его звали Лёней, все называли его Киндером - так повелось еще с тех пор, когда здесь были немцы. Он жил с очень больной матерью и пятилетним братом Юркой.
У нас был уговор: все довески отдавать Киндеру. Поэтому каждое утро Юрка стоял возле магазина и ждал, когда мы отдадим ему мягкие, липкие, тёплые и очень, очень вкусные кусочки хлеба. Дома считалось, что мы их съели по дороге. Все собранное за день Киндер относил на базар и менял там на мясо, или на крупу, или на американский комбижир, а потом шёл домой, топил плиту и готовил обед. Часто матери становилось так худо, что он сам и кормил её, совсем как маленькую, из ложечки. Покормив мать, Киндер приходил к магазину и устраивал Юрке нагоняй, потому что Юрка, вместо того чтобы стоять и ждать, когда мы отдадим ему свои довески, гонялся за собаками, и сделанная из мешковины сумка развевалась за его спиной, как флаг.
Обычно после очереди мы тащились ловить рыбу или крабов. Киндер шёл с нами. Он не брезговал ничем, даже зеленухами, только бесчешуйчатых, покрытых слизью «собак» он со злостью бил о камни. В холодное время мы ходили на свалку или на кладбище охотиться на пичуг из рогаток, и, если нам удавалось подбить что-нибудь, мы отдавали птиц Киндеру. В такие дни он часто смеялся, подмигивал и похлопывал себя по животу, который почему-то у него был побольше наших, хотя сам он был тощий, как хамса.
Когда Котька забил гол, союзники захлопали в ладоши, а самый длинный американец поманил нас к себе. Он показал на какую-то коричневую коробку и сказал, что это шоколад. Как-то моряки угощали меня шоколадам, маленьким коричневым кусочком, который тут же растаял во рту. Другие ребята его не ели - это уж точно. Жереб даже спросил у меня, что вкуснее: виноград или шоколад. Тоже мне, нашёл, что сравнивать!