— Я отражающая, зеркальная маска.
— Я не о воровстве чужого, а о том, что есть у тебя внутри.
Лайсве задумалась. Ведь и правда!
— Я родилась с даром ветра, Ягиня связала меня с землёй, как пророчица я слышу шёпот воды о грядущем, как огонь я училась исцелять в храме Вулкана. Мой предыдущий наставник говорил, что у каждого человека есть зачатки всех способностей, но и десятка жизней не хватит, чтобы их развить. Но вы объясняете понятнее и знаете намного больше, чем книжники. Откуда?
— Общая память. Мне открыто всё, что знали мои предыдущие воплощения в Дольнем мире. А ещё мои предки и все, кого я когда-либо встречал: люди, демоны, духи, боги, звери и птицы. Они связаны одной нитью, настолько тонкой, что даже самый острый глаз не заметит. Она составляет идеальный узор, в котором всякая вещь на своём месте. Это и есть — мир.
Лайсве припоминала ощущения в танце, в медитации, в снах, в единении с богами и духами.
— Я тоже иногда чувствую себя в каждой частичке мира. Не могла облечь свои ощущения в слова, а у вас получилось. Научите меня?
Хорхор кивнул. Они вместе взялись плести сети из воды с кровью. Сверкающий рубиновый покров ложился на обожжённую кожу и, шипя, испарялся багровыми клубами.
Они работали, пока вода не иссякла. Лайсве без сил опустилась на пол, пытаясь унять тяжёлое дыхание. Гед принялся отирать ей лицо от пота тряпкой. Лайсве поцеловала сына и попыталась встать.
— Нужно ещё? Я разыщу Ягиню!
Хорхор подал ей руку и помог подняться:
— Не нужно. Смотри!
Обугленная плоть восстанавливалась и затягивались тонкой розовой кожей. Оставались большие рубцы и бугры. Грудь вздымалась ровнее, словно боль стала терпимей, почти прошла.
— Ирий напоён жизнью: земля, вода, небо, воздух, даже избушка. Микаш быстро излечится. Соткём ему новую кожу и восстановим силы. Тогда можно будет ехать домой.
Лайсве улыбнулась, приложив ладони к груди. Всё хорошо, что хорошо заканчивается.
Дни бежали в беспрестанных хлопотах. Микаша будили лишь для того, чтобы накормить и напоить лечебными зельями. Седые крошки-лесовички ткали новую кожу из глины, сосновой коры и листьев подорожника. Гед руководил ими, маршируя на месте и выкрикивая:
— Топай-топай, вжух-вжух!
Он изображал работу лесовичков. Маленькие ножки утаптывали белую глину ровным слоем по телу Микаша, маленькие ручки ткали из подорожника покрова, маленькие зубки разгрызали кору и сыпали её сверху для прочности. Вернут ли лесовички Микашу человеческий облик? У духов ведь свои понятия о внешности.
— Не переживай, будет как новенький! — успокаивал Хорхор.
После их ухода в избушку заглянул леший и спеленал Микаша в кокон из своей бороды. Наутро Лайсве разрезала седые пряди ритуальным кинжалом. Микаш оказался лучше, чем был раньше: с чистой белой кожей без изъянов, словно заново родился и обрёл блеск небожителей.
Он распахнул веки: серые глаза полыхали необычайно ярко. Твёрдые, резко очерченные губы шевелились, словно Микаш хотел что-то сказать, но получались только сипы и вздохи.
— Погоди, скоро всё вернётся, — Лайсве приложила палец к его рту.
— Я отражающая, зеркальная маска.
— Я не о воровстве чужого, а о том, что есть у тебя внутри.
Лайсве задумалась. Ведь и правда!
— Я родилась с даром ветра, Ягиня связала меня с землёй, как пророчица я слышу шёпот воды о грядущем, как огонь я училась исцелять в храме Вулкана. Мой предыдущий наставник говорил, что у каждого человека есть зачатки всех способностей, но и десятка жизней не хватит, чтобы их развить. Но вы объясняете понятнее и знаете намного больше, чем книжники. Откуда?
— Общая память. Мне открыто всё, что знали мои предыдущие воплощения в Дольнем мире. А ещё мои предки и все, кого я когда-либо встречал: люди, демоны, духи, боги, звери и птицы. Они связаны одной нитью, настолько тонкой, что даже самый острый глаз не заметит. Она составляет идеальный узор, в котором всякая вещь на своём месте. Это и есть — мир.
Лайсве припоминала ощущения в танце, в медитации, в снах, в единении с богами и духами.
— Я тоже иногда чувствую себя в каждой частичке мира. Не могла облечь свои ощущения в слова, а у вас получилось. Научите меня?
Хорхор кивнул. Они вместе взялись плести сети из воды с кровью. Сверкающий рубиновый покров ложился на обожжённую кожу и, шипя, испарялся багровыми клубами.
Они работали, пока вода не иссякла. Лайсве без сил опустилась на пол, пытаясь унять тяжёлое дыхание. Гед принялся отирать ей лицо от пота тряпкой. Лайсве поцеловала сына и попыталась встать.
— Нужно ещё? Я разыщу Ягиню!
Хорхор подал ей руку и помог подняться:
— Не нужно. Смотри!
Обугленная плоть восстанавливалась и затягивались тонкой розовой кожей. Оставались большие рубцы и бугры. Грудь вздымалась ровнее, словно боль стала терпимей, почти прошла.
— Ирий напоён жизнью: земля, вода, небо, воздух, даже избушка. Микаш быстро излечится. Соткём ему новую кожу и восстановим силы. Тогда можно будет ехать домой.
Лайсве улыбнулась, приложив ладони к груди. Всё хорошо, что хорошо заканчивается.
Дни бежали в беспрестанных хлопотах. Микаша будили лишь для того, чтобы накормить и напоить лечебными зельями. Седые крошки-лесовички ткали новую кожу из глины, сосновой коры и листьев подорожника. Гед руководил ими, маршируя на месте и выкрикивая:
— Топай-топай, вжух-вжух!
Он изображал работу лесовичков. Маленькие ножки утаптывали белую глину ровным слоем по телу Микаша, маленькие ручки ткали из подорожника покрова, маленькие зубки разгрызали кору и сыпали её сверху для прочности. Вернут ли лесовички Микашу человеческий облик? У духов ведь свои понятия о внешности.
— Не переживай, будет как новенький! — успокаивал Хорхор.
После их ухода в избушку заглянул леший и спеленал Микаша в кокон из своей бороды. Наутро Лайсве разрезала седые пряди ритуальным кинжалом. Микаш оказался лучше, чем был раньше: с чистой белой кожей без изъянов, словно заново родился и обрёл блеск небожителей.
Он распахнул веки: серые глаза полыхали необычайно ярко. Твёрдые, резко очерченные губы шевелились, словно Микаш хотел что-то сказать, но получались только сипы и вздохи.
— Погоди, скоро всё вернётся, — Лайсве приложила палец к его рту.