Но Саша не стал будить. Прошлую ночь мать была на ногах и днем не ложилась, помогала раненым: стирала белье, делала перевязки, обед готовила, бегала в больницу за лекарствами. Пусть теперь отдыхает! А он, Саша, подежурит.
Раненые потребовали, чтобы и Саша шел спать. Но он схитрил, перетащил свою постель с сеновала в комнату и заявил, что будет спать рядом с ними.
Он привернул фитиль лампы и дал себе клятву — не спать! Мало чего может случиться! Его могут потребовать в любой момент.
Саша закрыл глаза, притворился спящим. Лежал и ждал, когда заснут раненые. Вдруг почувствовал, что сам засыпает.
Саша тихонечко поднялся. Подошел на цыпочках к комоду, где стояла швейная машина. Взял самую большую иголку и снова нырнул под одеяло.
Как только глаза начинали слипаться, он больно колол иголкой свой палец. И сон сразу отступал.
В темноте слышалось дыхание спящих. Кто-то похрапывал. А бородатый Воробьев ворочался с боку на бок и тихо стонал.
Саша несколько раз бегал в сени за водой, поил раненого. У него был жар. Воробьев то и дело вздрагивал и что-то кричал во сне.
Голова Саши сделалась тяжелой, точно свинцом налилась. Саша вновь и вновь брался за иголку.
Перед рассветом бородач застонал так громко, что проснулась Пелагея Ефимовна на кухне. Испуганная, вбежала в комнату, торопливо смочила платок холодной водой и положила ему на лоб. Воробьев, должно быть, подумал, что это Саша, прошептал:
— Спасибо, Сашок, воробышек мой…
Раненый ничего не видел перед собой. Но дышал теперь ровнее и не метался, как прежде. Жар на щеках стал спадать.
Пелагея Ефимовна спросила Сашу:
— Что ж ты не разбудил меня? Я ведь просила…
Саша ответил:
— Я сегодня командир! Война днем и ночью не спит. Значит, и мне нельзя.
Он отдал иголку Пелагее Ефимовне и побрел на сеновал, где сестренки с Аркашкой досматривали последние сны.
Было далеко уже за полдень, когда Василий Иванович приехал домой. Разбудил на сеновале сонного сына:
— А ну-ка, пошли на реку щук пугать!
Саша, конечно, рад.
Отец снял гимнастерку, остался в нижней белой рубашке и синих галифе. Через плечо — полотенце.
Они пересекли двор, вышли на бугор, за ним — река. У самой воды на другом берегу зеленый кустарник, а дальше — выгоревшая бурая степь. Справа — каменное здание мельницы. Вода возле плотины серебрится от солнца, словно множество рыбешек всплыло на поверхность и хвастаются своей чешуей.
Но Саша не стал будить. Прошлую ночь мать была на ногах и днем не ложилась, помогала раненым: стирала белье, делала перевязки, обед готовила, бегала в больницу за лекарствами. Пусть теперь отдыхает! А он, Саша, подежурит.
Раненые потребовали, чтобы и Саша шел спать. Но он схитрил, перетащил свою постель с сеновала в комнату и заявил, что будет спать рядом с ними.
Он привернул фитиль лампы и дал себе клятву — не спать! Мало чего может случиться! Его могут потребовать в любой момент.
Саша закрыл глаза, притворился спящим. Лежал и ждал, когда заснут раненые. Вдруг почувствовал, что сам засыпает.
Саша тихонечко поднялся. Подошел на цыпочках к комоду, где стояла швейная машина. Взял самую большую иголку и снова нырнул под одеяло.
Как только глаза начинали слипаться, он больно колол иголкой свой палец. И сон сразу отступал.
В темноте слышалось дыхание спящих. Кто-то похрапывал. А бородатый Воробьев ворочался с боку на бок и тихо стонал.
Саша несколько раз бегал в сени за водой, поил раненого. У него был жар. Воробьев то и дело вздрагивал и что-то кричал во сне.
Голова Саши сделалась тяжелой, точно свинцом налилась. Саша вновь и вновь брался за иголку.
Перед рассветом бородач застонал так громко, что проснулась Пелагея Ефимовна на кухне. Испуганная, вбежала в комнату, торопливо смочила платок холодной водой и положила ему на лоб. Воробьев, должно быть, подумал, что это Саша, прошептал:
— Спасибо, Сашок, воробышек мой…
Раненый ничего не видел перед собой. Но дышал теперь ровнее и не метался, как прежде. Жар на щеках стал спадать.
Пелагея Ефимовна спросила Сашу:
— Что ж ты не разбудил меня? Я ведь просила…
Саша ответил:
— Я сегодня командир! Война днем и ночью не спит. Значит, и мне нельзя.
Он отдал иголку Пелагее Ефимовне и побрел на сеновал, где сестренки с Аркашкой досматривали последние сны.
Было далеко уже за полдень, когда Василий Иванович приехал домой. Разбудил на сеновале сонного сына:
— А ну-ка, пошли на реку щук пугать!
Саша, конечно, рад.
Отец снял гимнастерку, остался в нижней белой рубашке и синих галифе. Через плечо — полотенце.
Они пересекли двор, вышли на бугор, за ним — река. У самой воды на другом берегу зеленый кустарник, а дальше — выгоревшая бурая степь. Справа — каменное здание мельницы. Вода возле плотины серебрится от солнца, словно множество рыбешек всплыло на поверхность и хвастаются своей чешуей.