Мира протягивает ко мне дрожащую руку, из глаз капают слёзы:
— Марьяна, ты жива? Ирод этот тебя не замучил?
Оглянувшись на дверь — закрыта, на окна — кучера не видно, наклоняюсь к моим перепуганным ведьмам и шёпотом отвечаю:
— Меня беспокоит то, что я его никак до развода замучить не могу. Поможете?
Мира закрывает округлившийся рот ладонью. Эльза с минуту смотрит на меня, потом оглядывает бутыль с настойкой на поганках и приходит к странному выводу:
— Кажется, мы допились.
Не сразу, но мои старушечки всё же верят, что я не плод их воображения. Пока они умываются и пьют рассол, я вытаскиваю из-под лавки замотанную в кокон Ворчунью.
— Ворчала много, — поясняет её странное положение Мира.
Выпускаю из-под кадки болотные огоньки и прибираю на столе. Жор находит в углу откатившееся яйцо и, спрятавшись за печку, хрустит скорлупой и причмокивает.
Удивительно, но только сейчас, когда прямо под носом оказывается хлеб, мой желудок слабо подёргивается, намекая на необходимость поесть. То ли я привыкла мало кушать, то ли светлый властелин пугает меня до потери аппетита.
Эльза и Мира, умытые, благоухающие настойкой и рассолом, выставляют бутыль на стол к остаткам закуски, облокачиваются на столешницу и внимательно на меня смотрят.
— Ты угощайся, — Эльза выставляет глиняную чашку.
— И рассказывай, — просит Мира.
У обеих как-то подозрительно блестят глаза. Они наклоняются ближе ко мне и шепчут наперебой:
— Ну как?
— У светлых там, как у всех?
— Или что-то особенное?
— Он может это самое?
— Или тебя для каких иных целей?
— Было уже? Понравилось? — это уже в один голос.
— Да кому какое дело? — подаёт голос оставшаяся на печке Злюка.
— Ну как же? — у Эльзы розовеют щёки.
Мира протягивает ко мне дрожащую руку, из глаз капают слёзы:
— Марьяна, ты жива? Ирод этот тебя не замучил?
Оглянувшись на дверь — закрыта, на окна — кучера не видно, наклоняюсь к моим перепуганным ведьмам и шёпотом отвечаю:
— Меня беспокоит то, что я его никак до развода замучить не могу. Поможете?
Мира закрывает округлившийся рот ладонью. Эльза с минуту смотрит на меня, потом оглядывает бутыль с настойкой на поганках и приходит к странному выводу:
— Кажется, мы допились.
Не сразу, но мои старушечки всё же верят, что я не плод их воображения. Пока они умываются и пьют рассол, я вытаскиваю из-под лавки замотанную в кокон Ворчунью.
— Ворчала много, — поясняет её странное положение Мира.
Выпускаю из-под кадки болотные огоньки и прибираю на столе. Жор находит в углу откатившееся яйцо и, спрятавшись за печку, хрустит скорлупой и причмокивает.
Удивительно, но только сейчас, когда прямо под носом оказывается хлеб, мой желудок слабо подёргивается, намекая на необходимость поесть. То ли я привыкла мало кушать, то ли светлый властелин пугает меня до потери аппетита.
Эльза и Мира, умытые, благоухающие настойкой и рассолом, выставляют бутыль на стол к остаткам закуски, облокачиваются на столешницу и внимательно на меня смотрят.
— Ты угощайся, — Эльза выставляет глиняную чашку.
— И рассказывай, — просит Мира.
У обеих как-то подозрительно блестят глаза. Они наклоняются ближе ко мне и шепчут наперебой:
— Ну как?
— У светлых там, как у всех?
— Или что-то особенное?
— Он может это самое?
— Или тебя для каких иных целей?
— Было уже? Понравилось? — это уже в один голос.
— Да кому какое дело? — подаёт голос оставшаяся на печке Злюка.
— Ну как же? — у Эльзы розовеют щёки.