Миссис Гарднер сочувственно посмотрела на меня.
— Я могу вам чем-то помочь? — спросила она. — Горячего чая?
— Тройную порцию виски.
Милое лицо нашей хозяйки посветлело. Она щедрой рукой налила мне живительной влаги и сказала, что Роджер весь день провел на трибунах, его совершенно задергали полиция и репортеры, не говоря уже о стрэттоновской семейке, нахлынувшей туда во взбешенном состоянии.
По-видимому, ребята и миссис Гарднер с нетерпением ждали программу новостей, которая началась почти сразу после моего прихода, и главным событием дня был террористический акт на ипподроме Стрэттон-Парк. На экране замелькали снятые с разных точек кадры, показывающие здание ипподрома с тыла, откуда наиболее впечатляюще выглядели разрушения. Пять секунд интервью раскрыли глубокомысленные соображения Конрада («потрясен, глубоко возмущен»). За кадром, на котором было видно, как меня стаскивают вниз по ступеням (к счастью, узнать меня было невозможно), прозвучали слова: «К счастью, легко пострадал только один человек».
— Ведь это ты, папочка, — взбудораженно воскликнул Нил.
Всеобщее оживление вызвали кадры, на которых рука об руку с пожарным шествовал Тоби. Затем последовали десять секунд с Роджером — полковником Гарднером, заявившим как управляющий ипподромом, «что семья Стрэттонов обещает не отменять назначенных на понедельник скачек». «Важно не поддаться тактике террористов». Репортаж завершался кадрами, показывающими шерстяные шапочки с плакатами у ворот ипподрома и вызывающими у зрителей чувство беспокойства и настороженности. «И совершенно напрасно», — подумал я.
Когда новости переключились на хитросплетение политических событий, я сказал миссис Гарднер, что пойду переоденусь, и, налегая на костыли, поплелся к автобусу, куда забрался уже без их помощи и где, несмотря на то, что пришел переодеться, распластался на длинном диванчике, являвшемся одновременно моей койкой; меня трясло и било, так что пришлось признаться самому себе, что я получил повреждений гораздо больше того, что мне хотелось бы.
Через некоторое время дверь на улицу тихонько отворилась, я думал, что это кто-то из ребят, но оказалось, это пришел Роджер.
Он сел на такой же длинный диванчик напротив и выглядел как выжатый лимон.
— Ну как, живы? — спросил он.
— А как же, — ответил я, не в силах пошевелиться.
— Жена сказала, вы совершенно посерели.
— Да я бы не сказал, что и вы слишком розовый.
Он улыбнулся и потер двумя пальцами кончик носа — худощавый, собранный, подтянутый солдат, позволивший себе показать, что устал после долгого дня маневров.
— Полиция и блюстители безопасности набросились, как свора гончих. С ними занимался Оливер — я ему сейчас же велел приехать, — ведь он умеет замечательно расправляться с ними. Он вынудил их тут же согласиться, что мы можем спокойно проводить бега в понедельник. Он настоящий волшебник-златоуст. — Он помолчал. — Полицейские поехали в больницу, чтобы снять ваши показания. Неужели у них не нашлось койки, чтобы вы в вашем состоянии остались там на ночь?
— Я не хотел оставаться.
— Но ведь я сказал вам, что мы присмотрим за ребятами.
— Знаю. Один или двое, это еще куда ни шло, но пятеро…
— Они очень легкие дети, — не согласился он.
— Сегодня они подавлены. Мне лучше было приехать.
Он не стал пререкаться, но, вероятно, не будучи готовым обсуждать то, что больше всего его занимало, спросил, кто из них есть кто.
Миссис Гарднер сочувственно посмотрела на меня.
— Я могу вам чем-то помочь? — спросила она. — Горячего чая?
— Тройную порцию виски.
Милое лицо нашей хозяйки посветлело. Она щедрой рукой налила мне живительной влаги и сказала, что Роджер весь день провел на трибунах, его совершенно задергали полиция и репортеры, не говоря уже о стрэттоновской семейке, нахлынувшей туда во взбешенном состоянии.
По-видимому, ребята и миссис Гарднер с нетерпением ждали программу новостей, которая началась почти сразу после моего прихода, и главным событием дня был террористический акт на ипподроме Стрэттон-Парк. На экране замелькали снятые с разных точек кадры, показывающие здание ипподрома с тыла, откуда наиболее впечатляюще выглядели разрушения. Пять секунд интервью раскрыли глубокомысленные соображения Конрада («потрясен, глубоко возмущен»). За кадром, на котором было видно, как меня стаскивают вниз по ступеням (к счастью, узнать меня было невозможно), прозвучали слова: «К счастью, легко пострадал только один человек».
— Ведь это ты, папочка, — взбудораженно воскликнул Нил.
Всеобщее оживление вызвали кадры, на которых рука об руку с пожарным шествовал Тоби. Затем последовали десять секунд с Роджером — полковником Гарднером, заявившим как управляющий ипподромом, «что семья Стрэттонов обещает не отменять назначенных на понедельник скачек». «Важно не поддаться тактике террористов». Репортаж завершался кадрами, показывающими шерстяные шапочки с плакатами у ворот ипподрома и вызывающими у зрителей чувство беспокойства и настороженности. «И совершенно напрасно», — подумал я.
Когда новости переключились на хитросплетение политических событий, я сказал миссис Гарднер, что пойду переоденусь, и, налегая на костыли, поплелся к автобусу, куда забрался уже без их помощи и где, несмотря на то, что пришел переодеться, распластался на длинном диванчике, являвшемся одновременно моей койкой; меня трясло и било, так что пришлось признаться самому себе, что я получил повреждений гораздо больше того, что мне хотелось бы.
Через некоторое время дверь на улицу тихонько отворилась, я думал, что это кто-то из ребят, но оказалось, это пришел Роджер.
Он сел на такой же длинный диванчик напротив и выглядел как выжатый лимон.
— Ну как, живы? — спросил он.
— А как же, — ответил я, не в силах пошевелиться.
— Жена сказала, вы совершенно посерели.
— Да я бы не сказал, что и вы слишком розовый.
Он улыбнулся и потер двумя пальцами кончик носа — худощавый, собранный, подтянутый солдат, позволивший себе показать, что устал после долгого дня маневров.
— Полиция и блюстители безопасности набросились, как свора гончих. С ними занимался Оливер — я ему сейчас же велел приехать, — ведь он умеет замечательно расправляться с ними. Он вынудил их тут же согласиться, что мы можем спокойно проводить бега в понедельник. Он настоящий волшебник-златоуст. — Он помолчал. — Полицейские поехали в больницу, чтобы снять ваши показания. Неужели у них не нашлось койки, чтобы вы в вашем состоянии остались там на ночь?
— Я не хотел оставаться.
— Но ведь я сказал вам, что мы присмотрим за ребятами.
— Знаю. Один или двое, это еще куда ни шло, но пятеро…
— Они очень легкие дети, — не согласился он.
— Сегодня они подавлены. Мне лучше было приехать.
Он не стал пререкаться, но, вероятно, не будучи готовым обсуждать то, что больше всего его занимало, спросил, кто из них есть кто.