Женька вздохнул и полез дальше, оскальзываясь на мелкой каменной крошке, что с готовностью сползала под сандалиями, пытаясь утащить его обратно вниз.
— Тут, — сказала девочка, похлопав по маковке очень неудобного валуна, серого, с выступами и торчащими из дырок сухими стеблями, — сядь. Глаза закрой, хорошо?
— Уши заткнуть? — улыбнулся Женька, ерзая по кусачим каменным выступам.
Женя подумала немного и кивнула.
— Да. Пожалуйста. Это недолго.
Молча смотрели друг на друга, и наконец, Женька, с юмором скривившись, подчеркнуто старательно сунул в уши указательные пальцы. Зажмурился. Сразу стало ужасно беспокойно. Как же интересно, живут глухие люди, вдруг озадачился он, чувствуя, как зной припекает голову, будто давит на темя пылающей ладонью. Слепые понятно, ходят, щупают все, палка у них. Полная печальная фигня. Но вот жить, когда ты с виду нормальный, но не слышишь шагов, голоса. Машин. И не выдернешь наушники плеера — послушать. Оказывается, тоже не сахар…
Вдруг пришел ветерок, совсем легкий, овеял потное лицо, коснулся воздушными пальцами носа, пробежал по закрытым глазам, и кажется, остался на переносице, держась там, как давешняя мокрая повязка. Только намного приятнее. На лоб упала капля, за ней еще одна. Женька дернулся, пытаясь сообразить, что это капает, посреди ясного жаркого дня. Может вообще — птичка-зарраза. Капли участились, но свет, проницающий веки красным, не стемнился, был тут, и Женьке показалось, кто-то поливает его из лейки, как морковку какую. Вся башка мокрая, сердясь на свою беспомощность, подумал он, передергивая плечами в тоже намокшей тишотке. И собрался открыть глаза, прекращая издевательства.
Теплые руки взялись за его запястья, отводя их от головы.
— Все. Можешь смотреть. Только быстро, а то не успеешь.
Он и посмотрел. Быстро.
Внизу, за улочками холма, за тугими шапками деревьев, что закрывали городские дома, за большим колесом обозрения, несущим свои колыбельки почти в небе, лежала вода бухты — невероятного тяжелого цвета — глубокая зелень с серым оттенком. И над ней, протягиваясь над всем городом, над ажурными решетками колеса, над зелеными деревьями и рыжей травой холмистой гряды, висела низкая туча, почти черная, с толстым брюхом, отражающим зелень воды. Женька задрал голову, щурясь от восторга — туча кончалась в аккурат над их валуном, солнечный свет резко очерчивал черный край, и сбоку в него была воткнута радуга — яркая, как на детских картинках. Переливалась не полукругом, а толстой скобкой, казалось, привязывающей край тучи к степи. И уходила в склон нижним краем буквально в десятке метров от них. А на головы и плечи, на волосы, руки и одежду, сыпал мелкий серебристый дождь, сверкал бусинами капель вокруг валуна.
Ветер вздохнул, усилился, трава затрепетала, сверкая мокрыми стеблями. И радуга, тускнея, растаяла, туча зашевелилась, сворачиваясь сама в себя, и вдруг, буквально в одну минуту, рассеялась, плывя по выгоревшей синеве сперва черными тонкими прядями, потом — светлеющими перышками, которые растворились в звонком от влаги, шуршащем ветреном воздухе.
— Офигеть! — перекрикивая шелесты и шуршание, заорал Женька, тыкая рукой в остатки тучи, — ничего себе!
— Что? — девочка смеялась, придерживая подол короткого платья, — не слышу!
Ветер уже радостно ревел, словно пытаясь сорвать всю траву и унести ее в море.
— Супер, я говорю!
— Это Соларис!
Откуда-то снова упал дождь, внезапной короткой завесой, и ветер тут же рванул, унес ее, темня влагой кроны деревьев.
И — все стихло.
Девочка подошла вплотную, с заботой осматривая Женькино лицо. Тронула пальцем нос, скулу, коснулась переносицы.
— Ну, вот, у нас все получилось. Хорошо, что ты не открыл глаза.
Женька недоверчиво поднял руку. Надавил на скулу. Корча рожу, поклацал зубами. Не болит.
Женька вздохнул и полез дальше, оскальзываясь на мелкой каменной крошке, что с готовностью сползала под сандалиями, пытаясь утащить его обратно вниз.
— Тут, — сказала девочка, похлопав по маковке очень неудобного валуна, серого, с выступами и торчащими из дырок сухими стеблями, — сядь. Глаза закрой, хорошо?
— Уши заткнуть? — улыбнулся Женька, ерзая по кусачим каменным выступам.
Женя подумала немного и кивнула.
— Да. Пожалуйста. Это недолго.
Молча смотрели друг на друга, и наконец, Женька, с юмором скривившись, подчеркнуто старательно сунул в уши указательные пальцы. Зажмурился. Сразу стало ужасно беспокойно. Как же интересно, живут глухие люди, вдруг озадачился он, чувствуя, как зной припекает голову, будто давит на темя пылающей ладонью. Слепые понятно, ходят, щупают все, палка у них. Полная печальная фигня. Но вот жить, когда ты с виду нормальный, но не слышишь шагов, голоса. Машин. И не выдернешь наушники плеера — послушать. Оказывается, тоже не сахар…
Вдруг пришел ветерок, совсем легкий, овеял потное лицо, коснулся воздушными пальцами носа, пробежал по закрытым глазам, и кажется, остался на переносице, держась там, как давешняя мокрая повязка. Только намного приятнее. На лоб упала капля, за ней еще одна. Женька дернулся, пытаясь сообразить, что это капает, посреди ясного жаркого дня. Может вообще — птичка-зарраза. Капли участились, но свет, проницающий веки красным, не стемнился, был тут, и Женьке показалось, кто-то поливает его из лейки, как морковку какую. Вся башка мокрая, сердясь на свою беспомощность, подумал он, передергивая плечами в тоже намокшей тишотке. И собрался открыть глаза, прекращая издевательства.
Теплые руки взялись за его запястья, отводя их от головы.
— Все. Можешь смотреть. Только быстро, а то не успеешь.
Он и посмотрел. Быстро.
Внизу, за улочками холма, за тугими шапками деревьев, что закрывали городские дома, за большим колесом обозрения, несущим свои колыбельки почти в небе, лежала вода бухты — невероятного тяжелого цвета — глубокая зелень с серым оттенком. И над ней, протягиваясь над всем городом, над ажурными решетками колеса, над зелеными деревьями и рыжей травой холмистой гряды, висела низкая туча, почти черная, с толстым брюхом, отражающим зелень воды. Женька задрал голову, щурясь от восторга — туча кончалась в аккурат над их валуном, солнечный свет резко очерчивал черный край, и сбоку в него была воткнута радуга — яркая, как на детских картинках. Переливалась не полукругом, а толстой скобкой, казалось, привязывающей край тучи к степи. И уходила в склон нижним краем буквально в десятке метров от них. А на головы и плечи, на волосы, руки и одежду, сыпал мелкий серебристый дождь, сверкал бусинами капель вокруг валуна.
Ветер вздохнул, усилился, трава затрепетала, сверкая мокрыми стеблями. И радуга, тускнея, растаяла, туча зашевелилась, сворачиваясь сама в себя, и вдруг, буквально в одну минуту, рассеялась, плывя по выгоревшей синеве сперва черными тонкими прядями, потом — светлеющими перышками, которые растворились в звонком от влаги, шуршащем ветреном воздухе.
— Офигеть! — перекрикивая шелесты и шуршание, заорал Женька, тыкая рукой в остатки тучи, — ничего себе!
— Что? — девочка смеялась, придерживая подол короткого платья, — не слышу!
Ветер уже радостно ревел, словно пытаясь сорвать всю траву и унести ее в море.
— Супер, я говорю!
— Это Соларис!
Откуда-то снова упал дождь, внезапной короткой завесой, и ветер тут же рванул, унес ее, темня влагой кроны деревьев.
И — все стихло.
Девочка подошла вплотную, с заботой осматривая Женькино лицо. Тронула пальцем нос, скулу, коснулась переносицы.
— Ну, вот, у нас все получилось. Хорошо, что ты не открыл глаза.
Женька недоверчиво поднял руку. Надавил на скулу. Корча рожу, поклацал зубами. Не болит.