— Мал еще, — величественно парировала тетя Валя, выпрямляясь во все свои метр восемьдесят пять.
— Так, — донесся через белую дверь сердитый девичий голос, — если про курево там шепчетесь, все нахрен повыбрасываю в помойку! И синий, и красный!
Капча уже переоделся, на удивление ловко пользуясь одной правой рукой. Толкая Женьку, вытурил его в прихожую, оттуда в подъезд, пока тетя Валя через двери льстивым голосом уверяла дочь, что никто не о куреве, и здоровье золотого Эдюшечки не пострадает.
На улице было ожидаемо жарко, зато не пахло пеленками и горелой молочной смесью. Воняло выхлопами машин, с заваленной хламом помойки вокруг трех зеленых контейнеров, вечно переполненных, несло овощной гнилью, небольшой ветерок носил пыль, от которой першило в горле и чесались глаза. Капча чихнул, фыркнул, промаргиваясь, и устремился в сторону большого сквера поодаль от их пятиэтажек. Сквер, украшенный десятком усталых от жары софор и редкими кустишками бирючины, носил гордое имя «городской сквер Деметры» — рядом находился античный склеп, огороженный каменным забором, но местные называли его по существу, хотя и не так романтично — «собачья площадка».
У Капчи и компании там было свое насиженное место — на каменном бордюре, укрытом длинными ветками старой неухоженной ивы. Такими длинными, что нижние ветки ее постоянно связывали свободными узлами, чтоб не возили по макушкам, но что странно, озадачился Женька, который тоже тут временами сидел, хотя не любил больших компаний, — что странно, никто их не обрывал и не обламывал. Хотя, конечно, вязать лиственные плети прикольнее, чем просто ломать. Это получше, чем некоторые придурки вырезают на коре старых тополей инициалы, чтобы потом год за годом видеть — не зарастают, а становятся толще и чернее. Будто дерево меняет шрифт с курсива на обычный, а дальше — на полужирный и жирный, сравнил Женька.
— Курнем, — скомандовал Капча, усаживаясь под гибкими петлями и узлами. Вытянул длинные ноги, нашаривая в кармане мятую пачку, — одна осталась, дам затянуться.
— Я не хочу, — Женька сел тоже, глядя через листья на выгоревшую траву, среди которой неопрятными горками валялись дворовые собаки. Три серых блоховоза и один внезапно совсем рыжий. Интересно, а нос у него конопатый?
— А давай ты мне баблом отдашь, — внезапно предложил Женька, стремительно выстроив мысленную цепочку от рыжего пса, через его конопушки, к лицу Жени Местечко, пылающему веснушками, оттуда — к ее рубиновым ушам и своему предложению заработать денег на починку зуба.
Капча закашлялся. Но Женька надавил без всякого стеснения:
— Ты же с клиентов своих лупишь за ремонт? Ну, и ты ж уверен, что победишь, так? Считай, никакого риска. Но если… если вдруг, то ты мне даешь штуку. Фонарик, между прочим, тыщу триста стоит. А в охотничьем они кончились давно. Не купить.
— Ну ты, Смола, — Капча задумался, не зная, какое поставить дальше слово, потому закруглился неопределенно, играя интонациями, — ну, ваще, Смола! Да-а… Не думал я, что ты.
— А что тут такого? — Женька рассердился внезапно и сильно, так что от обиды даже стемнилось перед глазами на мгновение.
Он мог бы сказать другу, о том, что всегда платил за него там, где нужна была чисто мелочишка. Троллейбус, мороженое, даже чистые бланки анкетные, когда они пару лет назад пахали в зеленхозе за копейки, через городское трудоустройство — всегда было так: «Смола, заплати» и кивок королевский, вроде он приказывает. Мелочь, конечно, реально копейки, но обидно, почему всегда он, а если большие траты, на шашлык с пивом, так разумеется, скидываются все поровну. Припоминать мелочевку вслух — совсем стыдно. Но и рисковать ценным фонариком Женька никак не хотел, тем более, знал он, зачем Капче фонарик с отпугивателем, будет гонять по квартире несчастную сиамскую Таю, чтоб у той еще пуще характер испортился… А деньги у Капчи всегда водились, все же иногда он умудрялся починить клиентам то старый комп, то плеер, а то и запаять кому-то из девчонок материн фен.
Так что, он просто упрямо повторил:
— Спорить будем по-взрослому. Я отдаю фонарь, без балды, сразу. А ты, если что — штуку мне. Или не спорим вообще.
— Малой! — крикнул Капча, отодвигая висящие у самого лица длинные ветки, — а ну, подь сюда!
Толстый мальчик с надутыми щеками мрачно посмотрел на ивовые кущи, отвернулся, пыхтя, залез по ступенькам в пластиковый купол горки и, так же пыхтя, торжественно съехал, вытянув загорелые ноги, похожие на исцарапанные сосиски. И только после этого, не торопясь, направился к иве.
— Вот гад, — восхитился Капча, — да я в его возрасте ссал, если на меня взрослый дядя просто поглядит!
— Кипятком? — съехидничал Женька.
Но Капча уже общался с призванным пятилеткой.
— Разобьешь, понял?
Тот с той же величавой торжественностью поставил ребром пухлую ладошку. Две руки встретились, закрепляя пари, две пары глаз испытующе заглянули друг в друга.
— Мал еще, — величественно парировала тетя Валя, выпрямляясь во все свои метр восемьдесят пять.
— Так, — донесся через белую дверь сердитый девичий голос, — если про курево там шепчетесь, все нахрен повыбрасываю в помойку! И синий, и красный!
Капча уже переоделся, на удивление ловко пользуясь одной правой рукой. Толкая Женьку, вытурил его в прихожую, оттуда в подъезд, пока тетя Валя через двери льстивым голосом уверяла дочь, что никто не о куреве, и здоровье золотого Эдюшечки не пострадает.
На улице было ожидаемо жарко, зато не пахло пеленками и горелой молочной смесью. Воняло выхлопами машин, с заваленной хламом помойки вокруг трех зеленых контейнеров, вечно переполненных, несло овощной гнилью, небольшой ветерок носил пыль, от которой першило в горле и чесались глаза. Капча чихнул, фыркнул, промаргиваясь, и устремился в сторону большого сквера поодаль от их пятиэтажек. Сквер, украшенный десятком усталых от жары софор и редкими кустишками бирючины, носил гордое имя «городской сквер Деметры» — рядом находился античный склеп, огороженный каменным забором, но местные называли его по существу, хотя и не так романтично — «собачья площадка».
У Капчи и компании там было свое насиженное место — на каменном бордюре, укрытом длинными ветками старой неухоженной ивы. Такими длинными, что нижние ветки ее постоянно связывали свободными узлами, чтоб не возили по макушкам, но что странно, озадачился Женька, который тоже тут временами сидел, хотя не любил больших компаний, — что странно, никто их не обрывал и не обламывал. Хотя, конечно, вязать лиственные плети прикольнее, чем просто ломать. Это получше, чем некоторые придурки вырезают на коре старых тополей инициалы, чтобы потом год за годом видеть — не зарастают, а становятся толще и чернее. Будто дерево меняет шрифт с курсива на обычный, а дальше — на полужирный и жирный, сравнил Женька.
— Курнем, — скомандовал Капча, усаживаясь под гибкими петлями и узлами. Вытянул длинные ноги, нашаривая в кармане мятую пачку, — одна осталась, дам затянуться.
— Я не хочу, — Женька сел тоже, глядя через листья на выгоревшую траву, среди которой неопрятными горками валялись дворовые собаки. Три серых блоховоза и один внезапно совсем рыжий. Интересно, а нос у него конопатый?
— А давай ты мне баблом отдашь, — внезапно предложил Женька, стремительно выстроив мысленную цепочку от рыжего пса, через его конопушки, к лицу Жени Местечко, пылающему веснушками, оттуда — к ее рубиновым ушам и своему предложению заработать денег на починку зуба.
Капча закашлялся. Но Женька надавил без всякого стеснения:
— Ты же с клиентов своих лупишь за ремонт? Ну, и ты ж уверен, что победишь, так? Считай, никакого риска. Но если… если вдруг, то ты мне даешь штуку. Фонарик, между прочим, тыщу триста стоит. А в охотничьем они кончились давно. Не купить.
— Ну ты, Смола, — Капча задумался, не зная, какое поставить дальше слово, потому закруглился неопределенно, играя интонациями, — ну, ваще, Смола! Да-а… Не думал я, что ты.
— А что тут такого? — Женька рассердился внезапно и сильно, так что от обиды даже стемнилось перед глазами на мгновение.
Он мог бы сказать другу, о том, что всегда платил за него там, где нужна была чисто мелочишка. Троллейбус, мороженое, даже чистые бланки анкетные, когда они пару лет назад пахали в зеленхозе за копейки, через городское трудоустройство — всегда было так: «Смола, заплати» и кивок королевский, вроде он приказывает. Мелочь, конечно, реально копейки, но обидно, почему всегда он, а если большие траты, на шашлык с пивом, так разумеется, скидываются все поровну. Припоминать мелочевку вслух — совсем стыдно. Но и рисковать ценным фонариком Женька никак не хотел, тем более, знал он, зачем Капче фонарик с отпугивателем, будет гонять по квартире несчастную сиамскую Таю, чтоб у той еще пуще характер испортился… А деньги у Капчи всегда водились, все же иногда он умудрялся починить клиентам то старый комп, то плеер, а то и запаять кому-то из девчонок материн фен.
Так что, он просто упрямо повторил:
— Спорить будем по-взрослому. Я отдаю фонарь, без балды, сразу. А ты, если что — штуку мне. Или не спорим вообще.
— Малой! — крикнул Капча, отодвигая висящие у самого лица длинные ветки, — а ну, подь сюда!
Толстый мальчик с надутыми щеками мрачно посмотрел на ивовые кущи, отвернулся, пыхтя, залез по ступенькам в пластиковый купол горки и, так же пыхтя, торжественно съехал, вытянув загорелые ноги, похожие на исцарапанные сосиски. И только после этого, не торопясь, направился к иве.
— Вот гад, — восхитился Капча, — да я в его возрасте ссал, если на меня взрослый дядя просто поглядит!
— Кипятком? — съехидничал Женька.
Но Капча уже общался с призванным пятилеткой.
— Разобьешь, понял?
Тот с той же величавой торжественностью поставил ребром пухлую ладошку. Две руки встретились, закрепляя пари, две пары глаз испытующе заглянули друг в друга.