Нос галеры рассекал черноту спокойных волн. В барашках пены перед форштевнем отражались огненные блики ясного неба, где всходила полная, круглая и громадная луна, казавшаяся совсем близкой. Ночь солнцестояния была теплой, а морской бриз так усилился, что на согнувшейся от ветра до самой палубы мачте развернули большой квадратный парус. Три ряда весел бесшумно, неторопливо и слаженно ударялись о воду, подернутую сильной зыбью, которая зародилась на далеких просторах великого западного океана. Иногда из трюмов судна доносился хлопок хлестнувшего по спине каторжника бича, раздавался крик боли, слышалась брань стражника. Одни матросы сновали по палубе, другие отдыхали, привалившись к борту и поглядывая на Моргану — украдкой, с испугом и вожделением.
Она стояла рядом с Мерлином на корме триремы, недалеко от мостика, где капитан крепко держал штурвал и пристально вглядывался в темноту, не желая доверить кому бы то ни было управление кораблем со столь прославленными пассажирами на борту.
Отыскав Артура, Мерлин сразу же отправился в Иску к Моргане и, чтобы она больше не оставалась в поле зрения короля — подобно ране, начинающей вновь кровоточить при каждой встрече и способной ввергнуть его в неисцелимое уже безумие, покрыв несмываемым позором, — осудил ее на временное изгнание в Арморику, отдаленную область королевства Беноик. Но он любил ее, а потому изъявил желание отправиться вместе с ней и остаться подле нее на все время беременности — оставив сверх того за собой право решить судьбу ребенка, которого, как он знал, Моргана намеревалась превратить в оружие против Логриса и Круглого Стола. В тот же день они добрались верхом до Дурноварии, портовой столицы племени дуротригов на юге Британии, где стоял на якоре боевой флот Артура. Мерлин нанял одну из трирем и покинул побережье Логриса еще до рассвета. Плавание заняло весь день и часть следующей ночи. Наконец показались северные берега Арморики. Мерлин попросил капитана править не к порту Беноик, от которого получило свое название королевство Бана, а к стоявшей среди болот и лесов одинокой крепости Треб, где их прибытие могло бы остаться незаметным.
В первых рассветных лучах на западе появилась громадная стена, словно эти неслыханные укрепления возникли прямо посреди моря. Ровная, почти горизонтальная вершина вздымалась над волнами на сто пятьдесят футов, у основания разбивались в белесую пену бурлящие волны, чьи мерные и звучные удары стихали на внезапно возникающих отмелях.
— Авалон, — сказал Мерлин Моргане, — Остров Плодов. Суеверные племена, некогда населявшие Арморику, считали это место священным и заколдованным. От континента его отделяет опасный пролив, а на суше — лес, который называют Дольним. Таким образом, остров, вода и лес составляют вместе то, что галлы именовали «неметон» — запретная и пустынная земля. А ведь скрытый этими скалами остров — настоящий сад, здешние воды кишат рыбой, а лес с его гигантскими деревьями напоен ароматами и полон дичи. Я знаю это, ибо нарушил неприкосновенность «неметона» во время завоевания Арморики.
— Мерлин, — сказала Моргана, — Иска так и не стала полностью мне подвластна, что доказывается твоим решением о моем изгнании. Если когда-нибудь я захочу иметь независимое королевство, ты отдашь мне Авалон?
Ничего не ответив, Мерлин отвернулся, охваченный какой-то невыразимой печалью.
Через несколько часов показались высокие стены крепости Треб, вздымавшиеся над хаотическим нагромождением гранитных скал. Галера встала на якорь у входа в бухту с песчаным берегом. Пожитки переселенцев сгрузили в лодку, затем они сами спустились туда и вскоре высадились на сушу. Лошадей свели в воду по трапу, и они поплыли к берегу, где матросы поймали и взнуздали их, перед тем как навьючить поклажей. Чуть позже галера развернулась и вышла из бухты в открытое море, держа курс на Логрис, а ее пассажиры направились к крепости.
Так Моргана двадцати лет от роду вступила в свою вторую жизнь. И с самого начала ощутила она гнет великой печали. Ибо рядом с ней был человек, которого она любила больше всего на свете, — но именно он осудил ее на изгнание. Она знала, что материнство ее — акт не творения, а уничтожения. И ей казалось, что она с бесповоротной неотвратимостью вступила на долгую тропу одиночества.
Мерлин возвестил о своем прибытии перед вратами замка Треб. Распоряжавшийся в отсутствие короля управитель поторопился открыть ему, встревоженный неожиданным визитом верховного владыки Логриса, «творца королей», который после войны в Арморике посадил на трон Беноика самого Бана. Когда же управитель увидел Моргану, тревога его сменилась страхом. Он проводил обоих путешественников в самые роскошные покои крепости. Там Мерлин приказал послать вестника в Беноик и передать Бану, чтобы тот как можно скорее прибыл в Треб. Этот молодой воин был ровесником Артура: сражаясь бок о бок с королем, он завоевал великую славу и проявил такую доблесть в сражениях, такую мудрость стратега, такое великодушие к побежденным, что завоевал расположение Мерлина, дружбу Артура и место за Круглым Столом, получив также самые прекрасные и обширные земли Арморики.
— Король Бан, — сказал ему Мерлин, — я знаю, что в самом сердце Беноика, в большом лесу, прозываемом Броселиандским и занимающем немалую часть как твоих владений, так и земель твоего соседа Кардевка, короля редонов, у тебя есть названный Дольним летний замок, который стоит посреди громадной поляны, расчищенной и возделанной по твоему приказу. Я хочу, чтобы ты отдал его мне на срок, пока еще мною не определенный. Это будет резиденция принцессы Морганы: ей пришлось удалиться из Кардуэла, Камелота и даже Логриса по причине, о которой тебе не следует знать. Сверх того, ты отдашь мне, кроме уже заселивших эту местность людей, сто воинов, служанок и слуг из числа самых надежных и верных — они должны подчиняться Моргане, как тебе, и даже более, чем тебе, ибо целиком перейдут под ее власть, выйдя из-под твоей. Готов ли ты исполнить мою просьбу?
— Государь, — сказал Бан, — все достояние мое — власть, земли, богатства — получено мною от тебя и Артура Логрского. Будет только справедливо, если ты распорядишься им по своему усмотрению.
— Благодарю тебя. Завтра же мы отправимся в Броселианд.
Вечером Моргана пригласила Бана в свою спальню. Он вошел и застыл перед ней, не в силах оторвать взгляд от ее совершенного по красоте тела, ибо она лежала на постели почти обнаженная.
— У меня к тебе личная просьба, — сказала она ему. — Я хочу, чтобы ты отсылал ко мне в Дольний замок всех преступников, приговоренных к смерти твоим судом. Не тревожься, справедливой кары они не избегнут. Я сама убью их, но так, чтобы от этого была польза. Они нужны мне для опытов по биологии и медицине. И мне потребуется вскрывать человеческие тела, как учили Герофил из Калхедона и Эрасистрат из Кеоса, а вслед за ними Руф и Гален.
— Почему они нужны тебе живыми? Неужели ты хочешь превратить свою медицинскую залу в пыточную камеру, взрезая живую человеческую плоть? Названный тобой великий Гален из Пергама, отстаивая необходимость вскрытия трупов, восставал против подобных опытов, ибо считал их бесполезными и жестокими. И я уверен, что сам Мерлин разделяет эту точку зрения.
Моргана улыбнулась:
— Для воина ты чересчур учен и слишком чувствителен. Тебе ли давать мне урок научной этики? И мне ли отчитываться перед тобой? Неужто я, Моргана, должна оправдываться в замыслах своих и деяниях перед жалким корольком завоеванной страны, безвестным племенным вождем, получившим трон лишь по милости моей семьи?
Оскорбленный до глубины души, Бан побледнел, но ему удалось совладать с гневом и унижением. Он ответил спокойно:
— Я не учен, а просто любопытен. Единственная моя наука состоит в том, что я умею читать и писать по-гречески и по-латыни. Этим я удовлетворил свое любопытство, но сохранил интерес к философской этике, о которой должен размышлять любой человек, облеченный ответственностью власти, какой бы жалкой она тебе ни казалась. Твоя семья подарила мне трон, но не купила этим мою свободу и мою совесть. Я знаю, что в твоей власти лишить меня трона и даже жизни. Ты думаешь, меня это пугает? Можешь забрать и трон мой, и жизнь мою, и все мои владения — мне все равно! Но речь, как ты сама сказала, о личной просьбе, которая идет вразрез с моей ответственностью — единственной подлинной ответственностью власти по отношению к другим людям, не исключая и преступников. Если я отрекусь от этой ответственности, то могу отречься и от трона, который потеряет всякую значимость. Пока же я, жалкий королек, сижу на этом дарованном мне троне, у меня есть право и обязанность требовать от тебя отчета в делах такого рода.
Моргана взглянула на него с любопытством.
— Мне следовало знать, — сказала она, — что Мерлин не мог сделать дурной выбор, следуя собственной логике власти, и ты кажешься мне достойным защитником его мира. Поэтому я дам тебе объяснение. Они нужны мне живыми, потому что предназначенные для вскрытия тела не должны иметь повреждений, вызванных пыткой или разложением. Это означает, что мне нужно производить опыты сразу после смерти. Я убью их, сохранив в целости плоть и костяк, что невозможно при обезглавливании или повешении: они умрут мгновенно и, следовательно, безболезненно. Если я обещаю тебе это, будут ли удовлетворены твои отцовские чувства по отношению к отребью человечества и исполнишь ли ты мою просьбу?
— Да, принцесса Моргана.
Он поклонился, намереваясь удалиться.
— Не уходи, — сказала Моргана. — Я не хочу оставаться одна в первые часы моего изгнания. Ты кажешься мне достойным мужем, а наслаждение способно исцелить печаль, от которой томится сейчас и тело мое, и дух. Желаешь ли ты провести со мной ночь? Я задаю этот вопрос потому, что твои суровые понятия о моральной ответственности могут относиться не только к преступникам, но и к тебе самому.
Бан приблизился к ложу. Проснувшись на следующее утро возле обнаженной Морганы, он ощутил такую всепоглощающую любовь к ней и такой порожденный этой любовью страх, какого не смогли бы внушить ему ее гордость и властность. Он спросил:
— Смогу ли я навестить тебя в Броселианде?
— Нет, разве что я сама тебя приглашу. Я намерена превратить Дольний замок в запретное и неприкосновенное место, на что дает право дарованная мне Утером королевская привилегия. Преступивший границу заплатит жизнью. Да и зачем тебе навещать меня?
— Как ты можешь спрашивать после подобной ночи?
— Подобной ночи? О чем ты говоришь? Если о наслаждении, которое ты мне доставил, то я могу получить его от любого другого мужчины. К таким вещам следует относиться с насмешкой или, по крайней мере, с эпикурейской снисходительностью. Если о любви, то тебя ослепило честолюбие, и ты возомнил о себе больше, чем заслуживаешь. Ибо любовь есть достояние духа, за которым следует, не опережая его, тело. В наслаждении я женщина, а таковых, полагаю, в Беноике достаточно. Но в любви я Моргана. И питаю любовь лишь к двум живым существам — Мерлину и Артуру, отцу и брату. Первый отверг меня, не переставая любить. Второго отвергла я, не переставая любить. Эта страсть души образует нерасторжимую связь между нами: чувствами мы пребываем в любви, духом пребываем во вражде. На кону стоят наши жизни — и даже участь мира. При чем здесь ты? Я ценю твою мужскую и королевскую гордость, Бан, но презираю смешное тщеславие самца. А теперь оставь меня. Кто знает, быть может, когда-нибудь мы еще раз доставим наслаждение друг другу?
После дневного перехода на лошадях Мерлин, Моргана, их небольшая свита из нескольких слуг из Иски, а также отданные Баном сто воинов и пятьдесят рабов обоего пола достигли опушки Броселианда и разбили лагерь в тени первых деревьев — вырвавшихся за кромку леса гигантских дубов. На следующий день отряд, двинувшись в путь с рассветом, последовал по довольно широкой просеке и через шесть часов, ближе к полудню, вступил во владения Дольнего замка. Это была огромная поляна, которая представляла собой почти идеальный круг периметром в три с половиной мили и площадью в более чем восемьсот югеров. Злаковые поля, пастбища для скота, виноградники, огороды и сады с проложенными повсюду оросительными каналами, которые вели начало от полноводной реки, окружали замок. Занимая по меньшей мере пять югеров, он включал в себя хозяйственные постройки и господскую резиденцию, где удобная практичность деревенского жилища сочеталась с роскошью городского дома. Ухоженный парк отделял ферму от двухэтажного дворца с галереями и колоннами на фасаде. Через весь парк проходил извилистый канал, снабжавший водой фонтаны, водоемы и рыбные садки. Большая водонапорная башня, которую заполняли с помощью хитроумного гидравлического механизма, обеспечивала доступ проточной воды на все этажи и во все помещения дворца.
С первых же дней изгнания Моргана решила укрепить свою вотчину, лишенную каких бы то ни было оборонительных сооружений, чтобы материальным образом утвердить независимый, запретный и неприкосновенный характер этого места. Согласно ее плану, по периметру лес следовало выкорчевать на пятьсот футов, обнести расчищенную площадь глубоким внешним рвом, из вырытой земли создать насыпь с дозорным путем, оградив ее палисадом из выкорчеванных деревьев. Расстояние от верха ограды до нижней точки рва должно было составлять двадцать футов. Под насыпью предполагалось отрыть два туннеля, облицевать их камнями и закрыть решетками там, где река входила во владение и выходила из него, провести земляные работы на сухом русле и затем открыть проходы, чтобы вода затопила ров. В сплошном палисаде должен был быть только один вход — высокие и массивные ворота, открывающиеся на лесную просеку.
Моргана желала построить эти укрепления в кратчайшие сроки, но имела в своем распоряжении лишь сотню воинов, поскольку слуги и рабы были заняты на полевых работах и в замке. Она потребовала и получила от Бана тысячу землекопов, сто дровосеков и плотников, десять каменщиков и двух кузнецов, а также обоз с продовольствием для их пропитания, ибо ей не хотелось тратить на них собственные запасы и ставить тем самым под угрозу свою независимость. Итак, каждому землекопу предстояло отрыть участок рва длиной в восемнадцать, шириной в двадцать и глубиной в восемь футов, а также возвести соответствующую часть насыпи. Каждому плотнику предстояло соорудить семьдесят восемь футов ограды. Две команды, состоявшие из пяти каменщиков и одного кузнеца, должны были создать два туннеля. К концу первого месяца дровосеки срубили деревья и ободрали с них кору, землекопы выкорчевали и обожгли пни, преобразившись в угольщиков, чтобы создать запас топлива, каменщики закончили работу над сводами, а кузнецы приварили решетки. Моргана отослала каменщиков. За второй месяц землекопы отрыли ров и возвели насыпь, плотники обтесали бревна и доски, необходимые для постройки ограды. Моргана приказала залить ров водой. В течение третьего месяца все ее работники строили ограду, вкапывая колья на вершине насыпи, прибивая к ним доски и укрепляя их поперечинами. Затем Моргана отослала всех землекопов и большую часть плотников, оставив только самых искусных из них, чтобы они — вместе с кузнецами — соорудили ворота. Они так прекрасно справились с этим делом, что она решила не отсылать их, сохранив на своей службе. Когда все работы были закончены, она разделила воинов на шесть караульных отрядов, каждый из которых должен был обходить дозорный путь по насыпи на протяжении четырех часов — как ночью, так и днем.
Лишь теперь Моргана ощутила усталость и одиночество. Живот у нее сильно округлился, и это очень ее встревожило. В самом начале строительства Мерлин отбыл в Логрис, поскольку считал свою помощь бесполезной, а систему обороны полагал бессмысленной умственной забавой, ибо реальной необходимости в ней не было и она имела скорее символическое значение. Моргана послала к Мерлину вестника с просьбой вернуться к ней.
Два месяца прошли после возвращения Мерлина в Дольний замок. Февраль 479 года только начинался, зима была в самом разгаре. Снег до сих пор не выпал, и все вокруг словно застыло от холода, смягченного далеким дыханием океана, который окружал Арморику с трех сторон. Оцепенение это было уютным и благостным, потому что люди ни в чем не испытывали нужды, а запасено у них было великое множество всего, что необходимо для жизни и даже сверх того. Всякая деятельность почти замерла — лишь караульные продолжали столь же ревностно нести неусыпную службу, да Моргана вновь приступила к научным исследованиям, в которые вовлекла Мерлина, освободившегося от забот о власти и возобновившего давно прерванные размышления, опыты и труды. Она была на девятом месяце беременности, но огромный живот не наносил ущерба ее красоте. Двигалась она несколько неуклюже, словно утеряв глазомер, и, поскольку при Кардуэльском дворе ни у кого не было столь благородной осанки и столь изящной поступи, она порою расстраивалась по-детски до слез и бросалась в объятия Мерлина, который утешал ее с нежной насмешливостью. Она говорила ему, что, не будь у нее такого мерзкого брюха, это время было бы самым счастливым в ее взрослой жизни, а он вспоминал восхитительные беседы юного наставника и маленькой девочки в самом начале ее ученичества.
Однажды перед главными воротами появилась группа людей. Это был первый обоз смертников, которых Бан обещал прислать Моргане. Их было около дюжины — закованных в цепи, тощих и грязных, одетых в лохмотья, дрожащих от холода. Охраняло их столько же воинов короля. Моргана приказала открыть ворота и ввести за ограду преступников, которых тут же препоручила собственным стражам, не позволив ни одному человеку из прежней охраны ступить в пределы своего владения. Она велела им немедля возвращаться в Беноик, и они подчинились безропотно, хотя и не без горечи, ибо надеялись передохнуть и сытно поесть. Но страх оказался сильнее: они знали, что при любой попытке ослушаться или просто выразить неудовольствие им придется пополнить ряды пленников и разделить их участь. Моргана негодовала из-за того, что смертники дошли до такого физического истощения, ибо собиралась вскрывать лишь тела, находившиеся в хорошем состоянии. Задержка приводила ее в раздражение. Она приказала тщательно вымыть пленников, накормить до отвала и одеть в новую теплую одежду. Затем их отвели в подземный эргастул, в котором не было ни единого человека, ибо ее рабы отличались непоколебимой верностью и были прекрасно вымуштрованы — ей редко приходилось наказывать их, и они свободно расхаживали по всему владению.
Среди смертников была одна женщина, которую Моргана приказала отделить от остальных. Когда служанки вымыли, переодели и накормили пленницу, она призвала ее к себе для допроса. Ее звали Бондука, она родилась двадцать два года назад на земле Беноика, но сама была бриттского происхождения: ее семья покинула земли логских белгов и нашла убежище в Арморике после того, как сорок лет назад узурпатор Вортигерн поселил в том краю саксов. Лишившись мужа, она впала в чудовищную нищету и, видя, как ее двое детей трех и четырех лет медленно угасают от голода, убила их, чтобы избавить от мучений. Ее схватили, когда она хоронила их, и королевское правосудие приговорило ее к смерти. Она просила позволения оправдаться перед лицом самого Бана, который был великодушен и добр по отношению к беднякам, но в этой милости ей было отказано. Путь из Беноика в Долину оказался для нее куда ужаснее, чем для других осужденных, ибо она не только страдала, подобно им, от холода и голода, но подвергалась постоянному насилию, переходя от одного стражника к другому и даже к товарищам по несчастью. Несколько раз она пыталась покончить с собой, но ей не дали этого сделать, поскольку охрана не желала лишиться единственного удовольствия, а командир, сверх того, должен был, согласно распоряжению короля, передать принцессе Моргане всех пленников живыми. Моргана объявила ей, что милует ее и берет к себе в услужение — на правах свободной, а не рабыни. Бондука припала к ее ногам и стала их целовать. Моргана с досадой отослала ее прочь.
— Стало быть, и тебе не чужда человечность? — спросил Мерлин.
— Я могу сострадать только женщинам. Однако было бы любопытно препарировать ее и изучить внутреннее устройство женского тела в сравнении с мужским. Но я всегда смогу это сделать, когда умрет какая-нибудь служанка или рабыня. Впрочем, я сумею извлечь пользу из этой ситуации, ибо дух справедливости и мои научные устремления совпали, предоставив в мое распоряжение здоровое тело прямо сейчас.
Она послала за удалявшимися стражниками всадника, который держал в поводу вторую лошадь. Быстро поравнявшись с людьми Бана, вестник сказал их командиру, что принцесса Моргана желает вручить ему послание для короля. Он сможет поесть и отдохнуть в замке, а лошадь останется при нем, так что ему будет нетрудно догнать воинов, которые должны продолжить свой путь. Командир согласился с радостью. Когда же он оказался перед Морганой, та приказала схватить его и раздеть догола. У него было мощное и грубое тело, с крепким костяком и хорошо развитыми мускулами. Моргана была довольна. Ему она сказала просто:
— В моих владениях изнасилование карается смертью.
Затем она приказала вымыть его и обрить ему все волосы — на голове, на лице и на теле. Его привели в медицинскую залу и привязали к столу для вскрытия, который был сделан из мрамора, а не из дерева, слишком легко впитывавшего кровь. Моргана отослала всех прочь, дозволив остаться только Мерлину. Сбросив с себя одежду, чтобы не запачкать, она подошла к столу. В руке у нее была длинная и очень тонкая металлическая игла. Нащупав между ребрами место, где находилось сердце, она приставила туда иглу и быстрым движением пронзила грудь. Из крохотной раны на ее руки хлынула кровь. Жертва издала лишь короткий хрип, и все было кончено. Острым ножом она разрезала путы и начала снимать с мертвеца кожу.
А Мерлин задумчиво смотрел, как эта обнаженная, великолепная и изуродованная беременностью женщина пятнает кровью свою белизну, словно вскрывая саму смерть в поисках тайны жизни — жизни, вызревающей в ее собственном чреве.
Окровавленный ребенок выходил из прекрасного материнского тела. Его высвободившиеся ручки зашевелились, и Мерлин, вложив в его ладошки два пальца, которые они цепко обхватили, потянул. Так Мордред и родился, с натужным криком, словно сам вырывался в этот мир, схватившись за руки своего врага. Мерлин принял его и, перерезав пуповину, поднял на свет и поднес к лицу. Он был тяжелый, хорошо сложенный, полный жизненной силы.