Мерлин в задумчивости смотрел на сына Артура и Морганы. Вот уже много месяцев он не раз думал о том, что должен будет убить ребенка, едва тот появится на свет. Но теперь не мог на это решиться. Он держал на руках существо, которое было сильнее его — той силой, что нагие и беззащитные черпают в самой своей наготе и беззащитности. Он протянул его Моргане, и она прижала его к груди. Она была вся в крови и в поту, но никогда не выглядела такой красивой. Он обтер ее тело влажным полотенцем. И продолжал смотреть на нее, не говоря ни слова.
— Почему ты не убил его? — спросила она.
— Неотвратимого рока не существует. Я — живое тому подтверждение, и к тому же чувствую какое-то родство с этим ребенком, как будто — общность происхождения. Так же, как я не могу быть полностью уверенным в том, что мне подвластна судьба Артура, так и ты не можешь надеяться окончательно предопределить будущее своего сына. Таким образом, нет ничего неотвратимого ни в творении, ни в разрушении, поскольку на свете существуют две вещи, не поддающиеся самым тщательным расчетам предусмотрительного ума: душа и случай. И даже если тебе удастся сделать из этого существа совершенное орудие, служащее твоей ненависти к человеческому роду, оно сможет причинить вред только в том случае, если Артур и пэры Круглого Стола проявят безумие или слабость. А если они станут безумными или слабыми — так не все ли равно, в чем будет причина их гибели, потому что виновной будешь тогда не ты и не твой сын, но они сами.
— Сколько хитрых уловок, для того чтобы просто сказать, что ты не способен убить младенца.
— И уловка, и действительность могут в равной степени быть признаны истинными.
Она улыбнулась.
— Ты больше не испытываешь ко мне ненависти, Мерлин?
— Я буду всегда любить тебя, Моргана. Ничто не заставит меня отречься от того, что я сказал тебе, слагая с себя опеку над тобой. Ты мое дитя, а также и другая сторона меня самого. Но я буду сражаться с тобой.
Она отдала ему Мордреда.
— Держи его подальше от меня. Я не хочу заниматься им, пока он не достигнет возраста обучения, но учить его буду сама. Найди среди моих служанок и рабынь женщину, у которой есть молоко, пусть она станет его кормилицей. Он начнет свою жизнь так же, как начал ее Артур, и, быть может, судьба его окажется столь же славной.
Первое весеннее тепло согревало все живое и пробуждало растительный мир. Мерлин и Моргана стояли перед воротами, выходившими в лес. Конюх держал в поводу рослого, уже оседланного жеребца.
— Ты вернешься навестить меня, Мерлин? — спросила Моргана.
— Нет. Разве что тебе будет грозить смертельная опасность. Но я вновь призову тебя в Логрис, когда Артур окончательно исцелится от недуга, которым ты стала для его души.
Моргана улыбнулась.
— Быть может, этого никогда не произойдет, — сказала она. — Ты не слишком высокого мнения обо мне, если думаешь, будто можно исцелить рану, нанесенную моими словами, моей любовью и моей плотью.
— Тем не менее я так думаю. Меня же твое отсутствие не исцелит, однако не сможет — как и присутствие твое — довести до безрассудства.
Моргана положила голову ему на плечо и сомкнула руки вокруг его стана.
— Я не вернусь в Иску, Мерлин, — сказала она, — как и в любое другое место Логриса. Здесь я познала свободу, которую не хочу терять, и обменяю это крохотное королевство лишь на более обширное, более надежное — такое, как Авалон. Ибо я предпочитаю настоящий остров посреди моря островку земли, зажатому между владениями Артура или Бана. В Кардуэл я вернусь лишь для того, чтобы привезти туда Мордреда, когда обучение его завершится. Но отныне и впредь я никогда и никому не стану давать отчета — даже тебе.
Мерлин сжал ее в объятиях и прикоснулся губами к ее волосам. Затем резко высвободился, вскочил в седло и пустил коня в галоп. Моргана провожала его взглядом, пока он не исчез за деревьями Броселианда. И она заплакала так, как не плакала с семилетнего возраста — в Кардуэльском лесу. Но тогда она нашла утешение и прибежище в объятиях Мерлина, которых теперь лишилась, и ей казалось, что она потеряла это последнее прибежище — более надежное и более мощное, чем любая крепость, защищавшая ее от мира и от себя самой. И что Мерлин оставил ее во власти демонов — навечно.
Моргана, объявившая войну человеческому роду, по отношению к подданным своим проявляла неукоснительную и грозную справедливость. Никогда не карая без причины, она соразмеряла наказание с проступком, и молить ее о пощаде было бесполезно. На своих землях она сама вершила правосудие, но занималась также и врачеванием, которое одно лишь свидетельствовало о некотором снисхождении к людям. Благодаря своим исследованиям она достигла невиданного прежде уровня в познании человеческой физиологии и химического состава растений, поэтому ее хирургические операции и лекарственные снадобья почти всегда оказывались благотворными, отчего подвластный ей маленький народ проникся к ней религиозным благоговением. Это обожествление привело к тому, что внушаемые ею любовь и ужас окончательно слились воедино, превратившись в безоговорочную преданность и нерушимую верность. Воины, которых дал ей Бан, готовы были умереть за нее, отражая нападение любого врага — пусть даже им пришлось бы сразиться с прежним своим господином. Так Моргана в дополнение к искусству убеждать, обольщать и вызывать страх овладела искусством внушать к себе любовь. С каждым годом благосостояние Дольнего замка возрастало, а плодородие земель достигло такой степени, что Моргана уступала излишки урожая королю Бану в обмен на припасы и товары, которые нельзя было произвести в ее угодьях. Несмотря на эту оживленную торговлю, никогда подданные Бана — будь то вестники, воины или вожатые обоза — не допускались за крепостные ворота. Когда Моргана желала снестись с королем, она посылала к нему в сопровождении самых могучих бойцов Бондуку, которую сделала не только личной служанкой и управительницей замка, но также посланницей и иногда подругой своих ночей, ибо та отличалась красотой и чувственностью. Моргана научила ее доставлять себе столь же великое наслаждение, какое ощущала от близости с мужчиной. Признательность и преданность Бондуки не знали границ, но вдобавок она прониклась к своей повелительнице любовной страстью, которой предалась целиком — телом и душой, ибо подобного чувства она еще не испытывала ни к одному живому существу. И проведенные в восторженном обожании ночи с Морганой стали для нее источником бесконечного счастья и мистического наслаждения — тогда как другие, более частые ночи вдали от госпожи обращались в томительную разлуку, похожую на изгнание.
В этих владениях чужакам, будь они из Беноика или других земель империи Артура, следовало страшиться Морганы. Мало кто осмеливался проникнуть за крепостные стены, ибо это означало неминуемую смерть. Но такая же кара ожидала даже тех, кто без особой надобности бродил поблизости и попадался в руки вооруженной стражи. Бан во всеуслышание провозгласил Дольний замок независимым, запретным и неприкосновенным местом, поскольку Моргана обладала королевской привилегией и не подчинялась законам Беноика. Для большинства такого предупреждения оказалось достаточно — люди старались не заходить в эту часть Броселианда. Зато сюда потянулись бежавшие от правосудия Логриса преступники, которым казалось, будто они обретут надежное убежище именно благодаря дарованной Моргане привилегии: избежав относительной опасности — тюрем и галер Артура, они отправлялись в подземный эргастул замка, где их ждала верная гибель. Находились также воины и вельможи, ослепленные жаждой славы, обладания и наслаждения: им хотелось добиться любви самой прекрасной и самой знатной женщины западного мира — в надежде возлечь на одном с ней ложе они попадали на ее стол для вскрытия. Некоторые из них сразу пополняли ряды смертников, другие получали краткое удовольствие, которым Моргана дарила их за красоту и за которое приходилось платить величайшим унижением, — но домой ни один из них не вернулся.
И, поскольку никто не знал, жизнь или смерть нашли в Долине пришедшие туда люди, получила она двусмысленное названия Долины Откуда Нет Возврата.
В течение первых четырех лет своей жизни Мордред лишь один раз увидел мать. Он был отдан на попечение кормилицы и нескольких рабов: ему отвели самую дальнюю комнату, где его держали взаперти, когда Моргана занималась различными делами во дворце и окрест. Выходить на прогулку в сад ему разрешали лишь тогда, когда она удалялась в свои покои, к которым он никогда не приближался. Так Моргана желала оградить себя от заложенной в нем изначально сыновней привязанности, способной повредить ее будущим наставлениям, ибо возникающая между учителем и учеником страстная любовь — которой она сама некогда воспылала к Мерлину, и чувство это сохранилось у нее до сих пор, став источником всех ее противоречий, — неизбежно должна была ослабить, смягчить и даже исказить то, что она собиралась внушить ему: железные в своей несокрушимой абстрактности идеалы, подобные мысли, никогда не соприкасавшейся с реальностью. Впрочем, она получала о нем подробные известия от Бондуки: та часто навещала его и выказывала ему нежную привязанность, которая несколько смягчала ее скорбь, связанную с утратой собственных детей.
Когда Мордреду исполнилось четыре года, Моргана велела привести его к себе. Она рассматривала его с удовольствием, ибо это был чудесный ребенок. Рослый и сильный не по годам, он взял от матери громадные зеленые глаза, очень темные волосы и ослепительную белизну кожи, а за детской пухлостью и расплывчатостью линий уже угадывались мощная красота тела Артура и благородство его черт. Нельзя было сказать, на кого он походил больше, ибо обольстительной прелестью лица — за исключением глаз, унаследованных только от Морганы, — он был обязан обоим родителям, которых одарила красотой их общая мать Игрейна. Мордред смотрел на Моргану с робким восхищением.
— Я принцесса Моргана, твоя мать, — сказала она ему. — Твой отец — великий король Артур Логрский, самый могучий государь западного мира после падения Империи. Мы с ним единоутробные брат и сестра, ибо родились от одной матери Игрейны. Поскольку в этой части света плотская любовь между столь близкими родственниками строжайше запрещена и плоды ее считаются греховными, люди не должны знать, кто твой истинный отец, и тебе нельзя никому говорить о нем, за исключением Мерлина, которому эта тайна известна. Сам Артур не ведает о твоем существовании. Мерлин откроет ему это лишь в тот день, когда ты появишься при его дворе. Ты — потомок еще трех королей: короля Думнонии, моего природного отца, короля Логриса Утера-Пендрагона, моего приемного отца, и короля Уэльса Мерлина, моего духовного отца — самого важного для меня. Некогда он уступил в дар Утеру свой трон и отказался от власти, дабы прочнее воцариться в человеческих душах. Твой дед Мерлин учредил Круглый Стол, ставший законом для Логриса и логрской империи. Твой отец Артур — его опора, глава и дух. Для Мерлина, который знает о твоем существовании и который помог тебе появиться на свет, ты — предмет постоянных тревог, ибо он думает, что я хочу сделать тебя врагом Стола. Для Артура, если бы он знал о тебе, ты стал бы, несомненно, предметом стыда и муки. Но ты будешь, напротив, самым ревностным служителем Стола. В глазах Мерлина ты превратишься из врага в самого мощного его хранителя, в глазах Артура ты станешь предметом не стыда, а гордости. При твоем рождении Мерлин сказал мне, что он чувствует себя подобным тебе, ибо родился, как и ты, вследствие преступления, именуемого кровосмесительной связью. Невежественный народ решил, что непонятная беременность его матери объясняется кознями злых сил, — вот почему получил он прозвище «сын дьявола». Созданный злом, он создал благо Логриса и всех людей: он — величайший из всех человеческих существ. Подобный ему по рождению, согласно его собственным словам, ты сможешь уподобиться ему и по судьбе, способствуя исполнению его великого замысла даже больше, чем Артур. Ты будешь служить человеку — Артуру, но прежде всего идее — Круглому Столу Мерлина. Если же эти два служения вступят в противоречие друг с другом, всегда выступай за идею против человека, за Круглый Стол против собственного отца. Ты узнаешь от меня о законе духа и души в самом чистом его виде — это идеал и долг. Но не узнаешь ты ни о законе вещей или истинном познании, ни о законе существующих в мире вещей людей, или власти, ибо последние два закона могут нанести ущерб первому. Этот закон должен утвердиться в тебе не только силой собственной правоты, но также силой отторжения от своей противоположности. Поэтому я покажу тебе зло. Ты узнаешь, что отличает меня от других, и я покажу тебе себя. Ибо ночь — наилучшая защитница света.
И постепенно она превратила Мордреда в ледяного приверженца абстрактного идеала, суть которого составляли благо — столь же смутное, сколь желанное, справедливость — рожденная не милосердием и пониманием, а голым расчетом, умозрительная любовь — неотделимая от духа и полностью лишенная природного, иначе говоря, плотского влечения. Ибо она внушила ему веру в абсолютное противостояние двух начал: тело воплощает беспорядок, произвол и жестокость — с ним должна бороться и сразить его душа, которая заключает в себе логику, красоту и благость чистой идеи. Она вскрывала при нем трупы и показывала совокупления рабов — и тем самым заставила его возлюбить все нематериальное, навсегда отвратив от плотского и чувственного, которое казалось ему мерзостным и унизительным. Используя приемы самых отъявленных христианских мракобесов, она создавала фанатика веры — заклятого врага любого познания, которое могло бы ее поколебать. Она подолгу говорила с ним о Круглом Столе, умышленно искажая некоторые выражения из речи Артура и полностью умалчивая о речи Мерлина.
— Твой отец сказал: «Вы — Артур Логрский. Так разделил я свое тело за этим Круглым Столом. Вы — смертные члены мистического бессмертного тела». Но ты, Мордред, превосходишь любого пэра Стола, ибо создан плотью самого Артура, и ответственность твоя столь же велика, как его. Он сказал также: «Если вы отступитесь и предадите, то умрете, мы все умрем, и неразгаданный бездушный мир сотрет наши следы». Предать могут все, не исключая и самого Артура. Все, кроме тебя, ибо ты станешь высшим хранителем, неподкупным защитником духа Стола. И любой его пэр, кем бы он ни был, станет злейшим твоим врагом, если поддастся слабости, разврату или измене.
Она внушала ему, что женщины тесно связаны с законом вещей, с телом и похотью, с постоянством природы в душе и в идее — и незаметно превратила женщину если не во врага, то в существо, которому нельзя доверять.
Таким образом, в наставлениях своих она всегда пребывала между истиной и ложью. Ибо она правдиво объясняла Мордреду причины своего мятежа против детерминизма материи, обрекающей людей на жалкое существование и исчезновение. Средство же для исцеления предлагала фальшивое — идеал и веру, которых сама не имела, но надеялась, что порожденный этой приманкой фанатизм окажется более разрушительным, чем ее собственное отчаяние.
В середине 490 года Бан известил ее о том, что на холмах Бадона недалеко от Камелота произошла великая битва между войском Артура и саксонскими захватчиками, которые высадились на землях Логриса с самой большой армией, какую когда-либо видели в Британии. Все саксы до последнего человека были истреблены, но Артур заплатил за победу дорогой ценой. Он потерял большую часть своих воинов, павших в сражении, а из пэров Круглого Стола в живых осталось только двадцать. Среди них, помимо Бана, были его брат Богорт Гонский, молочный брат короля Кэй, сын Моргаузы и Лота Орканийского Гавейн, а также сам Артур. Погиб король бригантов Леодеган — страж Морганы во время ее удочерения. Погиб и Лот, равно как все прочие вожди времен Утера. За Столом оказалось сто тридцать свободных мест. Узнав об этом, Моргана решила ускорить обучение Мордреда и как можно скорее представить его ко двору, где началась бы вершиться судьба, которую она ему предназначила.
Через год после сражения при Бадоне Артур женился на Гвиневере, дочери Леодегана.
Гвиневера была прекрасна. В свои шестнадцать лет она ничем не напоминала ребенка, являя собой все совершенства женщины. У нее были длинные и тяжелые золотые волосы, славившиеся во всей Британии, лицо с чертами правильными и немного холодными, которое более прельщало с первого взгляда, нежели по-настоящему очаровывало. Лицо ее выражало смесь благородства, безразличия, своенравия и скуки, входя в противоречие с той нежностью, грацией и чувственностью, которыми были преисполнены ее движения. Все существо ее внушало мысль о наслаждении — равнодушном и недоступном. Она испытывала удовольствие — не будучи при этом настолько мелочной или простодушной, чтобы показывать это, — чувствуя себя предметом всеобщего внимания и восторженного поклонения. Выше всего она ценила власть, роскошь и богатое платье. Поэтому когда она увидала Артура, соединявшего в себе все эти достоинства и бывшего к тому же самым красивым мужем на всем западе, она полюбила его так сильно, как только вообще могла любить.
Свадьбу отпраздновали в Изуриуме, столице королевства бригантов, которую Артур, в память о Леодегане, избрал одной из своих столиц. Празднества продолжались в Лондоне и наконец в Кардуэле. Здесь Артур, желая пышно завершить увеселения, задал в своем дворце большой пир. Он созвал туда всех королей, вождей и знатных людей Логриса и покоренных земель.
В разгар праздничной трапезы в залу вошли двое гостей и приблизились к самому королевскому столу. Оба были одеты в дорожные накидки, лица их были скрыты под широкими, низко опущенными капюшонами. Тот, что был выше, откинул свой капюшон, и все узнали Моргану. Ее красота была столь ослепительна, что все присутствовавшие там замолчали, затаив дыхание. Рядом с ней другие женщины казались уродливыми, словно уничтоженные этим прекрасным сиянием, и даже великолепие Гвиневеры, которая была вдвое ее младше, потускнело. Сильно побледневший Артур поднялся, пристально глядя на нее с выражением ужаса и несказанной радости на лице. И Мерлин понял, что внезапное появление Морганы было для него мигом райского блаженства, разжегшим с новой силой адскую пытку разлуки.
Моргана откинула капюшон со своего спутника. Шепот восхищения пробежал по зале. Это был ребенок лет двенадцати, и по красоте его стана и лица все догадались, что он — сын Морганы. Но Мерлин, перенесясь мыслью на двадцать лет назад, вдруг увидел перед собой короля в этом возрасте.
— Это Мордред — мой сын, — сказала Моргана Артуру. — Он вырос и был воспитан в Беноике, в стране короля Бана, посреди Броселиандского леса, в уединенном замке, который дал мне Мерлин и который народ в страхе называет Замком В Долине Откуда Нет Возврата, потому что из всех, кто заблудился в тех местах либо отправился туда по своей воле — из похвальбы, любопытства, надеясь предаться сладострастию или страдая от любви, — ни один, кроме разве что Мерлина, не вернулся оттуда. Между тем именно в этом проклятом месте Мордред узнал от меня все то, что ум возвышенный и могучий может только пожелать узнать, и даже то, чего он, может быть, совсем и не желает знать, ибо истина нераздельна, она включает в себя в равной мере добро и зло, а знать наполовину — невозможно. Теперь настало время ему закалить свое тело и — поскольку он тебе родня — научиться у тебя боевым искусствам, равно как искусству войны и искусству власти. Я хочу, чтобы он служил тебе и стал членом Круглого Стола.
— Почему же отец не научил его всему этому? — надменно и гневно спросил ее один из вождей. — Рожден ли он в согласии с нашим законом или же тот, кто его породил, — одна из бесчисленных жертв, навсегда сгинувших в твоем волчьем логове? Этот вопрос не должен смутить тебя, раз ты пришла сюда прилюдно похваляться своими преступлениями — как если бы стояла над законом. Но берегись — хотя бы ты и была королевской крови. Никто в Логрисе, даже король, не стоит выше закона — так постановили Мерлин и члены Круглого Стола.
Артур взялся было за рукоять меча, но Мерлин удержал его и подошел к Моргане и Мордреду. И обратился к тому, кто только что говорил:
— Отец Мордреда и Моргана были связаны узами родства, если это известие может успокоить твою потревоженную добродетель. Я самолично пожелал разрушить эти узы и осудить этого человека на вечное забвение. Это означает, что его имя не будет произнесено. Тебе придется удовольствоваться тем, что сказано. Что же до того, что ты сказал о законе Логриса, — это вполне справедливо, и ты прав, пусть ты и кажешься мне взбесившимся псом, который вдруг набрасывается на своих хозяев. Вот мое решение. Мордред будет принят при дворе, с ним обойдутся в соответствии с его положением и воспитают так, как хочет его мать. И он станет впоследствии пэром Круглого Стола, если окажется достойным этого. Ты, Моргана, навсегда отправишься в изгнание. Я даю тебе Авалон. Отныне этот остров не является более частью Логриса, но переходит в твое полное владение и будет подвластен лишь твоему закону. Таким образом ты будешь защищена от правосудия Логриса, потому как не следует допускать, чтобы с сестрой короля обходились как с простой преступницей, а Логрис будет избавлен от твоих злодеяний и от позора, который ты навлекаешь на него. Но у тебя не будет больше права покидать это место, под страхом немедленной смерти без суда, потому что, когда ты, движимая дерзновенным и греховным желанием, приняла на себя одну всю ответственность за совершенные тобой дела, ты уже сама вынесла себе приговор.
— Я принимаю твое решение, — сказала Моргана.
— Да будет так, — сказал Артур.
После этого он внезапно встал и вышел вон.
В эту ночь Артур покинул ложе Гвиневеры. Оседлав лошадь, он поскакал в Иску, где Моргана, не желавшая останавливаться в Кардуэльском замке даже на краткое время пребывания в Логрисе, вновь увиделась со своими бывшими подданными, которые встретили ее с ликованием. Войдя в спальные покои и заметив, что она возлежит на триклинии перед столом, он застыл на месте, не сводя с нее глаз и словно заново переживая мгновение первого своего визита, тринадцать лет назад. Он зарыдал безудержно, не стыдясь слез, в которых словно бы растворилась броня, выкованная из сплава могучих чувств — властного долга, свирепой решимости и неутоленной горечи. В одно мгновение исчезла исполненная тоски и безнадежного ожидания вечность. Перед ним была Моргана — и женщина казалась еще более прекрасной, еще более желанной, чем девушка. Она тоже рассматривала его. Артур изменился. Он был все так же красив лицом, хотя черты его несколько посуровели под бременем государственных забот и какой-то тайной печали. Он утратил ту юношескую гибкость, что была у него в начале царствия, и теперь его более тяжелые и спокойные движения рождали ощущение громадной и укрощенной силы. Исходившие от него благородство и властность не имели себе равных. Он был добр и милостив с простыми людьми, сдержан со знатью. Народ боготворил его, вельможи — боялись, но не переставали любить. В сражении с саксами при Бадоне он совершил подвиги, затмившие деяния Утера и короля Уэльса, которые до него считались величайшими воинами западного мира. Он обрел там славу непобедимого вождя. При жизни и еще совсем молодым он стал легендой. Увидев его слезы, Моргана ощутила смятение и нежность — чувство, неведомое ей прежде. Она встала и подошла к нему. Он опустился на колени и прижался головой к ее животу, крепко обхватив бедра руками.
До самого утра они любили друг друга, получив такое наслаждение, какого не испытывали никогда и которое им не суждено было испытать вновь. На рассвете Артур ушел. За всю ночь ни один из них не произнес ни единого слова.