— Нет. Впрочем, завтра уже наступило, — спохватывается он. — Я должен исчезнуть. Не вздумай закрутить роман с кем-нибудь из итальянцев. Доктор Парух будет присматривать за тобой — и завтра мне скажет.
— Не глупи. В котором часу выезжаем?
— Ровно в шесть. Кто не успеет, будет трястись в поезде. Ей-богу! Наш старик таков.
— Позвонишь мне в Варшаве.
Плихоцкий наклоняется, целует ее в губы.
— У меня есть твой номер телефона, — говорит он. — Варшава, ты моя Варшава…
И оставляет девушку на паркете: ведь все равно к ней тут же бросится прилизанный итальянец. Парух издали делает ему какие-то знаки, инженер пробивается к столику.
— В чем дело? — спрашивает он и оглядывается на паркет, после смены цветной линзы ставший золотисто-желтым. Малина, пожирая глазами своего итальянца и воздев руки, вибрирует всем телом в такт мелодии.
— Это не танец, а сплошное неприличие, — говорит доктор Миколай Парух, и трудно понять, восхищен он или шокирован. — Вы остаетесь?
— Едва дышу.
Они проталкиваются по сумрачному проходу, забитому парочками, в холл, потом лифт поднимает их на пятый этаж.
— Спокойной ночи, побудка заказана! — говорит Плихоцкий у своей двери.
Он запирается, сбрасывает пиджак, одной рукой освобождается от галстука, а другой торопливо набирает номер коммутатора гостиницы. Связывается по междугородному со своей варшавской квартирой и лишь потом смотрит на часы: без двадцати два. Дают Варшаву, голос у жены заспанный, но без тревожных ноток — она привыкла к его фокусам.
— Что-то случилось?
— Я очень тебя люблю, — говорит Плихоцкий.
— Объясни, что случилось. Я только заснула, и вдруг…
— Очень скучаю.
— Ты пьян? Знаешь же, с каким трудом я засыпаю…
— С чего бы мне быть пьяным?
— В такое время…
— Дорогая моя! Для любви хорошо любое время. Выезжаю утром, прямо в офис, но постараюсь пораньше быть дома.
— Даже не спросишь, что с моей выставкой, — говорит Мария Плихоцкая и кладет трубку.
— Нет. Впрочем, завтра уже наступило, — спохватывается он. — Я должен исчезнуть. Не вздумай закрутить роман с кем-нибудь из итальянцев. Доктор Парух будет присматривать за тобой — и завтра мне скажет.
— Не глупи. В котором часу выезжаем?
— Ровно в шесть. Кто не успеет, будет трястись в поезде. Ей-богу! Наш старик таков.
— Позвонишь мне в Варшаве.
Плихоцкий наклоняется, целует ее в губы.
— У меня есть твой номер телефона, — говорит он. — Варшава, ты моя Варшава…
И оставляет девушку на паркете: ведь все равно к ней тут же бросится прилизанный итальянец. Парух издали делает ему какие-то знаки, инженер пробивается к столику.
— В чем дело? — спрашивает он и оглядывается на паркет, после смены цветной линзы ставший золотисто-желтым. Малина, пожирая глазами своего итальянца и воздев руки, вибрирует всем телом в такт мелодии.
— Это не танец, а сплошное неприличие, — говорит доктор Миколай Парух, и трудно понять, восхищен он или шокирован. — Вы остаетесь?
— Едва дышу.
Они проталкиваются по сумрачному проходу, забитому парочками, в холл, потом лифт поднимает их на пятый этаж.
— Спокойной ночи, побудка заказана! — говорит Плихоцкий у своей двери.
Он запирается, сбрасывает пиджак, одной рукой освобождается от галстука, а другой торопливо набирает номер коммутатора гостиницы. Связывается по междугородному со своей варшавской квартирой и лишь потом смотрит на часы: без двадцати два. Дают Варшаву, голос у жены заспанный, но без тревожных ноток — она привыкла к его фокусам.
— Что-то случилось?
— Я очень тебя люблю, — говорит Плихоцкий.
— Объясни, что случилось. Я только заснула, и вдруг…
— Очень скучаю.
— Ты пьян? Знаешь же, с каким трудом я засыпаю…
— С чего бы мне быть пьяным?
— В такое время…
— Дорогая моя! Для любви хорошо любое время. Выезжаю утром, прямо в офис, но постараюсь пораньше быть дома.
— Даже не спросишь, что с моей выставкой, — говорит Мария Плихоцкая и кладет трубку.