И ни шутки, ни смеха, ни веселых возгласов. Всегда и везде — лишь поникшие головы, безвольно опущенные руки, пустые потухшие глаза. Даже дети их напоминали маленьких затравленных зверьков.
Да и что могло бы развлечь их, если не знали они ни музыки, ни живописи, ни литературы, если не было у них ни религии, ни даже примитивных суеверий, если не умели они ни петь, ни танцевать, не могли полюбоваться даже картинами живой природы, обреченные на вечный мрак подземных катакомб.
Там, под землей, они рождались, становились взрослыми, заводили семьи, воспитывали детей, старились и умирали, выходя на поверхность лишь в случае крайней необходимости. Даже в летних шатрах, замаскированных под заросли кустарников, редко кто оставался дольше, чем на сутки. Для пастухов же, пасших коз в альпийских лугах, на склонах котловины, были оборудованы специальные подземные наблюдательные пункты, снабженные неким подобием перископов, через которые можно было наблюдать за животными. Такие же «убежища» располагались на полях и огородах. Работающие там женщины и дети словно только и ждали нападения с воздуха.
Почему бы это? Откуда такой страх? И как случилось, что целое племя неглупых, старательных, по-своему талантливых людей оказалось лишенным всех атрибутов человеческой культуры?
О-Стелли не могла или не хотела объяснить этого, как не могла или не хотела объяснить и того, откуда и как пришли сюда эрхорниоты, где была их прародина.
Во всяком случае, на дикарей они были не похожи. Более того, некоторые особенности их быта заставляли предположить, что это отголосок какой-то очень высокоразвитой цивилизации. Правда, кое-что из того, что особенно поразило Артема на первых порах, объяснилось очень просто. Так, непонятные таинственные светильники оказались всего лишь искусными перископными системами, подающими под землю обычный дневной свет. Однако многое не получило абсолютно никакого объяснения. Хотя бы те же зеркала в перископах: изготовить их было весьма не просто. Но больше всего поражал воображение сам подземный «город». Это был не просто лабиринт хаотически разбросанных землянок, соединенных примитивными переходами. Это была строго спланированная система первоклассных тоннелей, больших подземных холлов, просторных складских и производственных помещений.
Правда, большая часть подземных сооружений особенно индивидуальных жилищ эрхорниотов и некоторых мелких мастерских пришла в сильное запустение: стены и потолки их, забранные сосновым кругляком, настолько обветшали, что сквозь них сыпалась земля, полы, еле прикрывали дырявыми, полустертыми шкурами, были черны от грязи и пыли, старая деревянная мебель потрескалась, покосилась, готова была рассыпаться от одного хорошего удара.
Однако магистральные тоннели и места общего пользования находились в отличном состоянии. Да в этом и не было ничего удивительного. Стены всех тоннелей, имевших форму идеальных цилиндров абсолютно одинакового диаметра, были облицованы каким-то поразительно прочным материалом. На всем их протяжении даже при самом придирчивом осмотре нельзя было заметить ни единой трещинки, ни одной капли просачивающихся грунтовых вод. Воздух в них был сухим и чистым, температура ни днем, ни ночью, похоже, не менялась даже на доли градусов, что могло обеспечиваться лишь какой-то исключительно совершенной системой вентиляции. И это не только в центральных магистралях, проложенных в пределах самого «города». Такие же тоннели вели и к пастушеским кордонам на альпийских лугах и к огородно-полевым зонам, расположенным по берегам озера. И всюду они сообщались с земной поверхностью совершенно одинаковыми автоматическими люками, которые казались Артему вершиной технического совершенства: настолько быстро, легко и надежно открывали и закрывал они вход в подземные помещения эрхорниотов, стоило лишь нажать ногой или рукой приводящий их в действие рычаг.
И наряду со всем этим — шаткие деревянные лестницы, ведущие к люкам, грязь и неимоверная захламленность всех тоннелей, жалкие чаши с жиром, освещающие «город» в ночное время, полное отсутствие каких бы то ни было объектов чисто эстетического назначения в местах общего пользования. Трудно было понять также, какую роль в жизни эрхорниотов играют металлические изделия и инструменты. Все, что было связано с ними, окружала какая то тайна. Вначале Артему подумалось, что эрхорниоты вообще не знают металла. Но потом оказалось, что металлические изделия у них все-таки есть. Немного, но есть. Металлические детали он заметил в тех же сегментах люков. Металлическими ножами мужчины резали посуду и другие предметы утвари. И происхождение этих ножей, очень острых, сделанных из какого-то особого сплава, также не смогла или не захотела объяснить О-Стелли, не говоря уже о ее таинственном рионато, несомненно изготовленном из какого-то экзотического красноватого металла на который вообще было наложено абсолютное табу.
Словом, загадочного и непонятного оставалось немало, хоть Артему и была предоставлена полная свобода действий: он мог ходить всюду, где захочет, и говорить со всеми, с кем пожелает. Но было бы слишком непорядочным заводить разговор о том, что составляло почему-то тайн эрхорниотов, к тому же все они были большими молчунами и потому, несмотря на то, что большинство из них относилось к Артему вполне доброжелательно, откровенного разговора с ними не получалось.
Исключение составляла лишь Саатало О-Горди, тетушка О-Горди, как называли ее взрослые и дети. Она наведывалась к Артему по нескольку раз в день. Но старалась не задерживаться у него в шатре и не вступать здесь в какие посторонние разговоры.
Зато в своем собственном жилище, под землей, старая горничная будто преображалась. Здесь она с утра до вечера не поднималась от такого же дряхлого, как она сама, сооружения, играющего роль ткацкого станка, и, если было с кем поговорить, то не умолкала ни на минуту Артем был здесь самым желанным гостем. Старушка всякий раз встречала его с особым радушием, сажала на свою мягкую, с периной из козьего пуха, постель, обязательно выставляла какое-нибудь одной ей известное угощение и, не переставая работать, принималась рассказывать о своей долгой нелегкой жизни. Именно она посвятила Артема во многие подробности жизненного уклада своих соплеменников, особенно чисто бытовых, не вполне эстетичных, каких О-Стелли предпочитала не касаться.
Артем любил сидеть в ее крохотной теплой комнатушке, смотреть, как сухонькие старческие руки проворно протаскивают сквозь сетку натянутых нитей катушку с челноком и слушать ее простую неторопливую речь. От нее он и узнал, что О-Стелли приходится внучкой О-Брайна. От нее узнал и о тем, что готовится свадьба ее с самым красивым, самым ловким, самым смелым молодым эрхорниотом Фратом О-Геймом, и о том, что именно он, О-Гейм, скорее всего сменит дряхлеющего О-Брайна, хотя она, О-Горди, этого и не одобряет.
— Ну да ведь все в руках О-Брайна. Как он захочет, так и будет, — смиренно закончила старушка, еще ниже склоняясь над станком.
— А если народ не захочет? — подал голос Артем.
— Как это не захочет? — О-Брайн — старшой, Мудрейший из Мудрейших, все равно, что отец над всеми. И потом… Только он, он один знает Великий завет.
— Это что за Завет такой? — навострил уши Артем.
— Вот этого я тебе не скажу. Мудреное что-то, не нашего ума дело. Никто ничего о нем не знает. А без него бы нам не жить…
— Так, может, этот Завет и заставляет вас прятаться под землей?
— Может, и так. Ведь это там, в Великом завете, говорят, сказано о большом море, что придет из-за гор.
— Каком море? — насторожился Артем.
— Кто его знает. Мор он мор и есть. А как от него спастись, только старшой знает. Потому все, что О-Брайн ни скажет, так оно и делается. Так и Завет повелевает.
— Интересно… А до него, О-Брайна, кто был за старшего?
— До О-Брайна был старец О-Дрейс. Я его хорошо помню. Добрый был старик. Тот сменил О-Глодля. А до О-Глодля правил О-Норр. Так тот этот Завет чуть ли не от самого О-Стрема получил.
— О-Стрем?… Это еще кто такой?
— Как кто? Это прапредок наш. От него и пошел весь род эрхорниотов.
— Но откуда и как появился этот О-Стрем в котловине?
— Всякое говорят. Но доподлинно только О-Брайн об этом и знает, да, может, еще О-Стелли. Очень он доверяет своей внучке. О-Гейма они, конечно, во все это еще не посвятили. Рано! Хоть и числится он в этом, как его… Орио.
— Орио? А это что такое?
— Орио… Ну, значит, те трое, кому все должны подчиняться. Только опять скажу: рано, больно рано быть О-Гейму в Орио. Да ведь куда денешься — жених! Не будь он женихом О-Стелли, О-Брайн и не подумал бы наречь его своим преемником: мало ума нажил. А О-Стелли умна. Ох, умна! Вот бы кого за старшого. Да нельзя: не женское это дело. Только, скажу я тебе, не больно О-Гейму, ее будущему мужу, позавидуешь: характер у девчонки — камень!
Она чуть помолчала, ловко связала порвавшуюся нить, ласково, по-матерински взглянула на Артема:
— А ты не присмотрел еще кого-нибудь себе по сердцу?
— Что ты, тетушка О-Горди! — смутился Артем, застигнутый врасплох столь неожиданным вопросом. — Я еще и говорить-то по-вашему как следует не научился.
— И-и — велика беда! Много ль надо слов между мужем и женой. Главное, чтоб нравились друг другу. А ты мужчина видный, не чета здешним женихам. Наши девчонки, я слышала, только о тебе и шепчутся.
— Ты скажешь, тетушка О-Горди! — еще больше смутился Артем.
— Говорю, что знаю! — строго возразила старушка. — Скоро вот праздник Длинного дня. На нем исстари женихи невест присматривают. Смотри и ты. Чего тянуть? Одному жить — только горе мыкать. — Она тяжко вздохнула, вытерла тряпочкой слезящиеся глаза.
На минуту воцарилось молчание, нарушаемое лишь стуком тяжелого челнока и хриплым астматическим дыханием старого человека, и Артем хотел уже встать и уйти. Но тетушка О-Горди остановила его движением руки и, тряхнув головой, словно отгоняя непрошеные мысли, вновь заговорила тихим глуховатым голосом:
— И как бы я порадовалась, видя, что ты нашел здесь, у нас, свое счастье. А может быть, успела бы еще и твоих деток понянчить…
— Тетушка О-Горди, — перебил ее Артем, — а почему ты всегда одна? У тебя разве не было мужа, детей, внуков?
Она снова вздохнула:
— Как не быть. Были у меня и муж и детки. Да не довелось им дожить до старости. Страшная болезнь напала на нас в одну из зим. Много эрхорниотов ушло тогда из жизни. Из всей моей семьи одна я и выжила. Тогда же умерли и родители О-Стелли. Осталась она крохотным младенцем на руках О-Брайна. Вот он и предложил мне заменить ей мать. Я своего младшенького-то еще грудью кормила, после его смерти молочко подсохнуть не успело. Как было не взять бедную малютку. Она мне всех деток заменила. Выходила я ее, вынянчила. Она и теперь как дочь. Только редко навещает меня теперь. А уж если замуж выйдет… Ну да ведь каждому свое…
Так вот говорили они часами, и все это время Артем не отрывал глаз от быстрых рук старушки, проворно орудующих челноком. Туда — сюда, туда — сюда. Сколько же таких движений сделала она за свою долгую жизнь? И сколько еще предстоит их сделать слабеющим день ото дня рукам? Но ведь можно как-то помочь старой женщине, усовершенствовать эту допотопную колымагу. Сделать, скажем, несложный привод, вроде тех, что стоят на ножных швейных машинках, подсоединить два шарнирных рычага…
Мысль о том, как помочь доброй тетушке О-Горди все больше захватывала Артема. Вечерами он брал олотоо и, вспомнив годы своего слесарничанья, чертил все новые и новые варианты «механического» станка, пока не остановился на самом простом и удобном для изготовления.
Тогда он обратился к своей наставнице: