— У тебя нет таких денег? И у Хорька тоже?
— Мы сейчас кукарекаем, что твой общипанный петух… А для чего вам десять дуро?
— Для того, о чем тебе знать не обязательно. Скажи: дашь ты мне их или не дашь. Отдам скоро и, если хочешь реал на дуро, я на это согласная.
— Не в этом дело, просто у меня нет и ломаного гроша. С этими дрянными овечками одно разоренье.
— Господи боже! А как насчет?..
— Нет, и драгоценностей у меня нет. Если б были…
— Поищи хорошенько, подруга.
— Ну ладно. Есть два колечка. Не мои, а Трефового Короля, приятеля моего Ромуальдо, тот дал их ему на хранение, а он отдал мне.
— Ну так…
— Так если вы дадите слово выкупить их через неделю и вернуть мне — только верное слово — то бог с вами, забирайте… За них дадут самое малое десять дуро, ведь в одном — бриллиант на целую катаракту.
Лишних разговоров не было. Заперли дверь, чтоб никто не подслушивал из коридора. А если бы кто-нибудь и попробовал это сделать, то услышал бы только звук выдвигаемого и задвигаемого ящика, шепот Бенины и хриплый клекот хозяйки дома.
Затем они вернулись к лежавшему в беспамятстве Фраскито; вскоре пришел и Хорек, статный молодец, развязный в обхождении, лицом смахивавший на цыгана, в широкополой шляпе, туго подпоясанный факой, и сразу же заявил, что пострадавшего скоро увезут в больницу. Бенина запротестовала и принялась уверять Хорька, что у Понте такая болезнь, которая требует домашнего ухода в лоне семьи, а в больнице он непременно умрет, так что лучше уж она отвезет его в дом сеньоры доньи Франсиски Хуарес: та хоть и обеднела, но еще в состоянии совершить такой акт милосердия, тем более что Понте ее земляк и, кажется, дальний родственник. В это время несчастный кабальеро пришел в себя и, узнав свою благодетельницу, принялся целовать ей руки, называть ее ангелом и говорить всякие чудные слова — так он обрадовался, увидев ее рядом с собой. Фитюлька, для вящей убедительности топнув ногой, отправила обеих лахудр исполнять свои обязанности на панели возле дома, Хорек спустился к посетителям таверны, а с бедным Понте остались только Бенина и ее подруга; они надели на него сюртук и пальто, чтобы он был готов к поездке по городу.
— Теперь, дон Фраскито, когда здесь все свои, скажите нам, по какой причине вы не сделали того, что я вам велела.
— Что именно, сеньора?
— Дать Бернарде песету в погашение долга за ночлег… Может, вы потратили ее на что-нибудь очень нужное, скажем, на краску для усов? Если так, тут уж ничего не скажешь.
— На косметику? Нет… клянусь вам, нет, — ответил Фраскито слабым голосом, с превеликим трудом выдавливая из себя слова. — Я ее потратил… но не на это… Мне надо было при… при… сейчас скажу… приобрести фото… график).
Он сунул руку в карман пальто и среди мятых бумаг отыскал небольшой сверток, из которого извлек фотографию размером с обыкновенную почтовую открытку.
— Кто эта мадама? — спросила Фитюлька, взяв фотографию, чтобы разглядеть ее хорошенько. — Красивая, ничего не скажешь…
— Я хотел, — продолжал Фраскито, переводя дух после каждого слова, — показать Обдулии, что она изумительно похожа на…
— Но это не портрет нашей девочки, — сказала Бенина, глядя на фотографию. — Лицом немного похожа, а в остальном — совсем другая женщина.
— Что вы там толкуете, похожа, не похожа. Для меня они — одна и та же личность… Что одна, что другая, не отличишь.
— Но кто же это?
— У тебя нет таких денег? И у Хорька тоже?
— Мы сейчас кукарекаем, что твой общипанный петух… А для чего вам десять дуро?
— Для того, о чем тебе знать не обязательно. Скажи: дашь ты мне их или не дашь. Отдам скоро и, если хочешь реал на дуро, я на это согласная.
— Не в этом дело, просто у меня нет и ломаного гроша. С этими дрянными овечками одно разоренье.
— Господи боже! А как насчет?..
— Нет, и драгоценностей у меня нет. Если б были…
— Поищи хорошенько, подруга.
— Ну ладно. Есть два колечка. Не мои, а Трефового Короля, приятеля моего Ромуальдо, тот дал их ему на хранение, а он отдал мне.
— Ну так…
— Так если вы дадите слово выкупить их через неделю и вернуть мне — только верное слово — то бог с вами, забирайте… За них дадут самое малое десять дуро, ведь в одном — бриллиант на целую катаракту.
Лишних разговоров не было. Заперли дверь, чтоб никто не подслушивал из коридора. А если бы кто-нибудь и попробовал это сделать, то услышал бы только звук выдвигаемого и задвигаемого ящика, шепот Бенины и хриплый клекот хозяйки дома.
Затем они вернулись к лежавшему в беспамятстве Фраскито; вскоре пришел и Хорек, статный молодец, развязный в обхождении, лицом смахивавший на цыгана, в широкополой шляпе, туго подпоясанный факой, и сразу же заявил, что пострадавшего скоро увезут в больницу. Бенина запротестовала и принялась уверять Хорька, что у Понте такая болезнь, которая требует домашнего ухода в лоне семьи, а в больнице он непременно умрет, так что лучше уж она отвезет его в дом сеньоры доньи Франсиски Хуарес: та хоть и обеднела, но еще в состоянии совершить такой акт милосердия, тем более что Понте ее земляк и, кажется, дальний родственник. В это время несчастный кабальеро пришел в себя и, узнав свою благодетельницу, принялся целовать ей руки, называть ее ангелом и говорить всякие чудные слова — так он обрадовался, увидев ее рядом с собой. Фитюлька, для вящей убедительности топнув ногой, отправила обеих лахудр исполнять свои обязанности на панели возле дома, Хорек спустился к посетителям таверны, а с бедным Понте остались только Бенина и ее подруга; они надели на него сюртук и пальто, чтобы он был готов к поездке по городу.
— Теперь, дон Фраскито, когда здесь все свои, скажите нам, по какой причине вы не сделали того, что я вам велела.
— Что именно, сеньора?
— Дать Бернарде песету в погашение долга за ночлег… Может, вы потратили ее на что-нибудь очень нужное, скажем, на краску для усов? Если так, тут уж ничего не скажешь.
— На косметику? Нет… клянусь вам, нет, — ответил Фраскито слабым голосом, с превеликим трудом выдавливая из себя слова. — Я ее потратил… но не на это… Мне надо было при… при… сейчас скажу… приобрести фото… график).
Он сунул руку в карман пальто и среди мятых бумаг отыскал небольшой сверток, из которого извлек фотографию размером с обыкновенную почтовую открытку.
— Кто эта мадама? — спросила Фитюлька, взяв фотографию, чтобы разглядеть ее хорошенько. — Красивая, ничего не скажешь…
— Я хотел, — продолжал Фраскито, переводя дух после каждого слова, — показать Обдулии, что она изумительно похожа на…
— Но это не портрет нашей девочки, — сказала Бенина, глядя на фотографию. — Лицом немного похожа, а в остальном — совсем другая женщина.
— Что вы там толкуете, похожа, не похожа. Для меня они — одна и та же личность… Что одна, что другая, не отличишь.
— Но кто же это?