Так вот, я начал с того, что Орасио, чтобы убить время, читал меланхоличного поэта из Реканати и задержался на глубокой мысли: «E discoprendo solo il nulla s’acresse», когда услышал легкие шаги, которые жаждал услышать. Он тут же забыл о Леопарди, его тотчас же перестало волновать, увеличивается или уменьшается наше знанье.
Слава богу! Тристана вошла с детской легкостью, как будто и не поднималась по бесконечной лестнице, и сразу направилась к нему, чтобы обнять, как будто они не виделись целый год.
— Дорогой мой, сладкий ты мой мазила, как много времени прошло со вчерашнего дня! Я умирала от желания увидеть тебя… А ты вспоминал обо мне? Бьюсь об заклад, что ты не видел меня во сне, как я тебя. Мне снилось, что… нет, не буду рассказывать, хочу тебя подразнить.
— Да ты просто змея! Дай мне твои дубки, ну, дай же скорее, а не то задушу — и глазом не моргну!
— Деспот, разбойник, хитрюга! — кричала она, падая в изнеможении на тахту. — Ты меня не одурачишь своим parlare onesto… Вот! «Сомкни уста… Покуда солнце золотая грива…» Иисусе, какой вздор! Не обращай внимания, я сошла с ума. А виноват в этом ты! Ой, я же столько должна тебе рассказать, carino! До чего ж красив итальянский язык, такой нежный, и какое это наслаждение говорить: «Mio diletto!». Хочу, чтоб ты хорошенько меня научил разговаривать на нем, а потом я буду учить других. Но ближе к делу. Перво-наперво скажи мне, поваляемся?
Так вот они и говорили на смеси пикантных выражений и итальянских слов и фраз, позаимствованных из услышанных ими соленых анекдотов да из чтения возвышенной прозы и знаменитых стихов. Все это обогащает интимный лексикон влюбленных, живущих общими мыслями и чувствами. Так, слово «поваляемся» пришло из анекдота, рассказанного Сатурной, а услышав от Орасио другой малопристойный анекдот, Тристана стала называть его не иначе как сеньо́ Хуан — так звали в том анекдоте одного придурковатого и очень зловредного цыгана. И порой девушка брала своего любимого за ухо и с хрипотцой в голосе говорила:
— Сеньо Хуан, ты меня любишь?
Он тоже редко называл ее по имени. Она была то Беатриче, то Франческа, или, вернее, Пака да Римини, а иногда сенья́ Реститута. Эти прозвища, комические окончания и лирические выражения, придававшие особое очарование их беседам, менялись время от времени, по мере того как появлялись новые анекдоты.
— Поваляемся, когда прикажешь, дорогая Реститута, — отвечал Диас. — Я только этого и ждал!.. Разве может мужчина так долго терпеть в одиночестве муки исступленной любви?.. Ну же, «…одарю тебя кобылкою буланой, что, по твоим словам, скачет вдоль поляны».
— За границу, за границу! — хлопала в ладоши Тристана. — Я хочу, чтобы мы с тобой были иностранцами где-нибудь в другой стране и гуляли бы, взявшись об руку, где нас никто не знает.
— Да, жизнь моя. Вот бы увидеть тебя…
— Среди французов, — нараспев подхватила девушка, — и среди англичан… Так вот, я не могу больше терпеть своего сиракузского тирана. Понимаешь? Сатурна называет его не иначе как дон Лепе, и я тоже буду звать его так. Он сейчас избрал себе патетическую позу. Со мной почти не разговаривает, чему я очень рада. Старается произвести впечатление в надежде, что я растаю. Но вчера вечером был очень любезен и рассказал о некоторых своих похождениях. Этот старый лис, конечно же, думает, что на таких примерах он вырастает в моих глазах, но он ошибается. Видеть его не могу! Иногда я смотрю на него с жалостью, а иногда — с ненавистью, как вчера, потому что в этом рассказе о его кознях — чудовищных, между прочим, — я разглядела коварный умысел разжечь мое воображение. Другого такого хитрюгу на всей земле не сыщешь! Меня так и подмывало сказать ему, что мне дела нет до его похождений, что меня интересует только мой сеньо Хуан, которого я обожаю всеми своими «иррациональными потенциями», как сказал кто-то.
— А мне, по правде говоря, хотелось бы послушать рассказы дона Лопе о его любовных приключениях.
— Да, уж можешь поверить, что они очень занимательные. История с маркизой дель Кабаньяль ох как пикантна!.. Ее муж, больший ревнивец, чем Отелло, сам водил его к себе в дом. Но я, кажется, тебе уже об этом рассказывала. А как он похитил монашенку из монастыря святого Павла в Толедо? И в том же году убил на дуэли генерала, считавшего себя мужем самой добродетельной женщины Испании, а она сбежала с доном Лопе в Барселону. Там у него было семь приключений за один месяц, и про каждое из них можно написать роман. Видно, что он был человек отважный, уверенный в себе и на все готовый.
— Реститута, ты не очень-то восхищайся своим отставным Тенорио.
— Я восхищаюсь только вот этим мазилой. Ну и вкус у меня! Вы только посмотрите на эти глаза… какие некрасивые и невыразительные! А этот рот? Противно смотреть! А эта нескладная фигура? Фу, как я еще смотрю на тебя! Нет, ты мне противен, уйди с глаз долой!
— А ты-то какое страшилище!.. Зубы как у дикого кабана, нос морковкой, а тело — кувшин с ручками. Ой, да у тебя пальцы как клещи!
— Да, клещи, железные клещи. Это чтобы содрать с тебя по полоскам всю твою ослиную шкуру. Ну почему ты такой? Gran Dio, morir si giovane!.
— Прелестница, чаровница, более коварная и могущественная, чем Тридентский собор и чем дон Альфонсо Мудрый… послушай, что пришло мне в голову. А что, если сейчас откроется дверь и сюда войдет твой дон Лопе?..
— Ой, да ты не знаешь дона Лепе. Дон Лепе сюда не придет и ни за что на свете не станет изображать ревнивца из комедии. Это покрыло бы позором его рыцарственность. Если не считать совращения более или менее добродетельных женщин, он весь состоит из достоинств.
— А если бы я вдруг ночью заявился в твой дом и он меня там застал?
— Ну, для начала, я думаю, он переломил бы тебя на две части или сделал бы из твоего черепа копилку для пуль из своего револьвера. При всей своей рыцарственности он умеет быть свирепым, когда его задевают за больное место. Поэтому лучше тебе туда не ходить. Я не знаю, как он обо всем узнал, но дело в том, что знает. При его нюхе старого лиса и опытности мастера всяких интриг от него ничего не скроешь. Вчера он сказал мне с ухмылкой: «Значит, художнички у нас завелись?» Я ему не ответила. Я уже не обращаю на него внимания. В один прекрасный день он придет домой, а птичка улетела… Ah Pisa, vituperio delle genti. Куда же мы отправимся, душа моя? Куда ты меня поведешь? La ci darem la mano…— пропела она. — Я знаю, что несу околесицу. Мысли теснятся у меня в голове, рвутся наружу, отталкивая друг друга, как толпа людей в дверях церкви… Ты люби меня, люби как можно сильнее, а все остальное — пустяки. Иногда мне приходят в голову грустные вещи, например, что я буду очень несчастной, что все мои мечты о счастье обратятся в дым. Поэтому я так цепляюсь за надежду завоевать независимость и жить своим умом, как сумею. Если у меня на самом деле есть какое-то соображение, то почему бы мне не найти ему достойное применение и извлекать из него пользу, как некоторые извлекают из своей красоты и привлекательности?
Так вот, я начал с того, что Орасио, чтобы убить время, читал меланхоличного поэта из Реканати и задержался на глубокой мысли: «E discoprendo solo il nulla s’acresse», когда услышал легкие шаги, которые жаждал услышать. Он тут же забыл о Леопарди, его тотчас же перестало волновать, увеличивается или уменьшается наше знанье.
Слава богу! Тристана вошла с детской легкостью, как будто и не поднималась по бесконечной лестнице, и сразу направилась к нему, чтобы обнять, как будто они не виделись целый год.
— Дорогой мой, сладкий ты мой мазила, как много времени прошло со вчерашнего дня! Я умирала от желания увидеть тебя… А ты вспоминал обо мне? Бьюсь об заклад, что ты не видел меня во сне, как я тебя. Мне снилось, что… нет, не буду рассказывать, хочу тебя подразнить.
— Да ты просто змея! Дай мне твои дубки, ну, дай же скорее, а не то задушу — и глазом не моргну!
— Деспот, разбойник, хитрюга! — кричала она, падая в изнеможении на тахту. — Ты меня не одурачишь своим parlare onesto… Вот! «Сомкни уста… Покуда солнце золотая грива…» Иисусе, какой вздор! Не обращай внимания, я сошла с ума. А виноват в этом ты! Ой, я же столько должна тебе рассказать, carino! До чего ж красив итальянский язык, такой нежный, и какое это наслаждение говорить: «Mio diletto!». Хочу, чтоб ты хорошенько меня научил разговаривать на нем, а потом я буду учить других. Но ближе к делу. Перво-наперво скажи мне, поваляемся?
Так вот они и говорили на смеси пикантных выражений и итальянских слов и фраз, позаимствованных из услышанных ими соленых анекдотов да из чтения возвышенной прозы и знаменитых стихов. Все это обогащает интимный лексикон влюбленных, живущих общими мыслями и чувствами. Так, слово «поваляемся» пришло из анекдота, рассказанного Сатурной, а услышав от Орасио другой малопристойный анекдот, Тристана стала называть его не иначе как сеньо́ Хуан — так звали в том анекдоте одного придурковатого и очень зловредного цыгана. И порой девушка брала своего любимого за ухо и с хрипотцой в голосе говорила:
— Сеньо Хуан, ты меня любишь?
Он тоже редко называл ее по имени. Она была то Беатриче, то Франческа, или, вернее, Пака да Римини, а иногда сенья́ Реститута. Эти прозвища, комические окончания и лирические выражения, придававшие особое очарование их беседам, менялись время от времени, по мере того как появлялись новые анекдоты.
— Поваляемся, когда прикажешь, дорогая Реститута, — отвечал Диас. — Я только этого и ждал!.. Разве может мужчина так долго терпеть в одиночестве муки исступленной любви?.. Ну же, «…одарю тебя кобылкою буланой, что, по твоим словам, скачет вдоль поляны».
— За границу, за границу! — хлопала в ладоши Тристана. — Я хочу, чтобы мы с тобой были иностранцами где-нибудь в другой стране и гуляли бы, взявшись об руку, где нас никто не знает.
— Да, жизнь моя. Вот бы увидеть тебя…
— Среди французов, — нараспев подхватила девушка, — и среди англичан… Так вот, я не могу больше терпеть своего сиракузского тирана. Понимаешь? Сатурна называет его не иначе как дон Лепе, и я тоже буду звать его так. Он сейчас избрал себе патетическую позу. Со мной почти не разговаривает, чему я очень рада. Старается произвести впечатление в надежде, что я растаю. Но вчера вечером был очень любезен и рассказал о некоторых своих похождениях. Этот старый лис, конечно же, думает, что на таких примерах он вырастает в моих глазах, но он ошибается. Видеть его не могу! Иногда я смотрю на него с жалостью, а иногда — с ненавистью, как вчера, потому что в этом рассказе о его кознях — чудовищных, между прочим, — я разглядела коварный умысел разжечь мое воображение. Другого такого хитрюгу на всей земле не сыщешь! Меня так и подмывало сказать ему, что мне дела нет до его похождений, что меня интересует только мой сеньо Хуан, которого я обожаю всеми своими «иррациональными потенциями», как сказал кто-то.
— А мне, по правде говоря, хотелось бы послушать рассказы дона Лопе о его любовных приключениях.
— Да, уж можешь поверить, что они очень занимательные. История с маркизой дель Кабаньяль ох как пикантна!.. Ее муж, больший ревнивец, чем Отелло, сам водил его к себе в дом. Но я, кажется, тебе уже об этом рассказывала. А как он похитил монашенку из монастыря святого Павла в Толедо? И в том же году убил на дуэли генерала, считавшего себя мужем самой добродетельной женщины Испании, а она сбежала с доном Лопе в Барселону. Там у него было семь приключений за один месяц, и про каждое из них можно написать роман. Видно, что он был человек отважный, уверенный в себе и на все готовый.
— Реститута, ты не очень-то восхищайся своим отставным Тенорио.
— Я восхищаюсь только вот этим мазилой. Ну и вкус у меня! Вы только посмотрите на эти глаза… какие некрасивые и невыразительные! А этот рот? Противно смотреть! А эта нескладная фигура? Фу, как я еще смотрю на тебя! Нет, ты мне противен, уйди с глаз долой!
— А ты-то какое страшилище!.. Зубы как у дикого кабана, нос морковкой, а тело — кувшин с ручками. Ой, да у тебя пальцы как клещи!
— Да, клещи, железные клещи. Это чтобы содрать с тебя по полоскам всю твою ослиную шкуру. Ну почему ты такой? Gran Dio, morir si giovane!.
— Прелестница, чаровница, более коварная и могущественная, чем Тридентский собор и чем дон Альфонсо Мудрый… послушай, что пришло мне в голову. А что, если сейчас откроется дверь и сюда войдет твой дон Лопе?..
— Ой, да ты не знаешь дона Лепе. Дон Лепе сюда не придет и ни за что на свете не станет изображать ревнивца из комедии. Это покрыло бы позором его рыцарственность. Если не считать совращения более или менее добродетельных женщин, он весь состоит из достоинств.
— А если бы я вдруг ночью заявился в твой дом и он меня там застал?
— Ну, для начала, я думаю, он переломил бы тебя на две части или сделал бы из твоего черепа копилку для пуль из своего револьвера. При всей своей рыцарственности он умеет быть свирепым, когда его задевают за больное место. Поэтому лучше тебе туда не ходить. Я не знаю, как он обо всем узнал, но дело в том, что знает. При его нюхе старого лиса и опытности мастера всяких интриг от него ничего не скроешь. Вчера он сказал мне с ухмылкой: «Значит, художнички у нас завелись?» Я ему не ответила. Я уже не обращаю на него внимания. В один прекрасный день он придет домой, а птичка улетела… Ah Pisa, vituperio delle genti. Куда же мы отправимся, душа моя? Куда ты меня поведешь? La ci darem la mano…— пропела она. — Я знаю, что несу околесицу. Мысли теснятся у меня в голове, рвутся наружу, отталкивая друг друга, как толпа людей в дверях церкви… Ты люби меня, люби как можно сильнее, а все остальное — пустяки. Иногда мне приходят в голову грустные вещи, например, что я буду очень несчастной, что все мои мечты о счастье обратятся в дым. Поэтому я так цепляюсь за надежду завоевать независимость и жить своим умом, как сумею. Если у меня на самом деле есть какое-то соображение, то почему бы мне не найти ему достойное применение и извлекать из него пользу, как некоторые извлекают из своей красоты и привлекательности?