Предложение Пырьева пригласить Игоря Ильинского повергло меня в панику. Ильинский по возрасту годился мне в отцы. Я знал его как зритель с самого детства. Любимый актёр Якова Протазанова, снявшийся в «Аэлите», «Закройщике из Торжка», «Процессе о трёх миллионах», «Празднике святого Иоргена». Ведущий артист в театре Всеволода Мейерхольда, исполнивший роли Счастливцева и Присыпкина, Фамусова и Расплюева. Непревзойдённый Вывалов в фильме Григория Александрова «Волга-Волга». Актёр, создавший блистательную галерею русских классических образов — от Хлестакова до Городничего — на сцене Малого театра. С одной стороны, любимец публики, популярнейший артист, крупный художник, с другой стороны, я, то есть никто!
«Что за человек Ильинский? Захочет ли он слушать указания молодого режиссёра? Не будет ли вести себя со мной пренебрежительно и высокомерно, как «маститый» и «народный»?» — думал я, робея перед знаменитым именем.
Дебютант всегда болезненно относится к попытке вмешаться в его работу. Я боялся, что Ильинский станет навязывать мне свои решения, вторгаться в мои дела, угнетать советами. И пока Игорь Владимирович читал сценарий, я молил в душе: хорошо бы отказался!
Накануне встречи с актёром я выработал программу, как себя вести. Однако Ильинский держался необычайно деликатно, скромно, ничем не высказывая своего превосходства. Так что вся моя подготовка пропала даром. Игорь Владимирович усадил меня в кресло, и мы начали беседу:
— Даже не знаю, что вам сказать, Эльдар Александрович. Понимаете, я уже играл Бывалова в «Волге-Волге». Не хочется повторяться.
«Сейчас откажется от роли!» — возликовал я про себя, но положение режиссёра обязывало уговаривать.
Сразу согласиться с Ильинским и попрощаться с ним было как-то неловко.
— Игорь Владимирович, — заметил я, — да ведь бюрократы сейчас совсем не те, что в тридцать восьмом — в тридцать девятом годах. Всё-таки прошло уже больше пятнадцати лет. Наш народ ушёл далеко вперёд, а бюрократы вместе с ним. Нынешние чинуши научились многому.
— Верно, верно, — подтвердил Ильинский. — Бюрократы сейчас стали «демократичнее». Они, знаете ли, со всеми за руку… Что же, может быть, поищем грим, костюм, прощупаем черты современного бюрократа?
Это означало, что Ильинский решил попробоваться, и отступать мне было невозможно.
— Мне кажется, — добавил я, — нужно играть не отрицательную роль, а положительную. Ведь Огурцов — человек честный, искренний, деятельный. Он преисполнен лучших намерений. Он горит на работе, весь отдаётся делу, забывая о семье и личных интересах. Огурцов неутомим, он появляется везде и всюду — непоседливый, энергичный труженик. Огурцов непохож на иных начальников, которые вросли в мягкое кресло. Он весь в движении, контролирует, активно вмешивается, советует, даёт указания. Он инициативен, не отрывается от коллектива, по-хозяйски относится к народному добру. Вспомните — «бабу-ягу воспитаем в своём коллективе». Он открыт, прост, наш Огурцов, и совсем нечестолюбив. Он демократичен без панибратства и фамильярности. В нём есть все качества, которые мы требуем от положительного героя. И в нём даже есть кое-какие недостатки, чтобы не выглядеть иконой.
Правда, может быть, кое-кому наш портрет покажется неполным и кое у кого будет вертеться на языке старое, простое и точное слово «дурак». Так ведь это слово в характеристиках не пишется, и с работы за глупость не увольняют. Да и что такое дурак? Если вдуматься, человечество не может без них существовать! Ни один умник не считался бы таковым, если бы его не оттенял дурак.
— Но и дураки бывают разные, — подхватил Игорь Владимирович. — Пассивный дурак неопасен. Но активный дурак, благонамеренный дурак, услужливый дурак, дурак, обуреваемый жаждой деятельности, не знающий, куда девать рвущуюся наружу энергию, — от такого спасения нет, это подлинное стихийное бедствие! Вот таков, по-моему, Огурцов.
Перебивая друг друга, мы долго говорили с Игорем Владимировичем Ильинским. Я не могу сказать, что после первой беседы мы расстались друзьями, но мы расстались единомышленниками. Нас объединила ненависть к герою нашей будущей комедии. А то, как вёл себя Ильинский, подкупило меня. Я подумал, что с ним будет интересно, легко, а все мои опасения, пожалуй, безосновательны.
И действительно, Ильинский оказался прекрасным партнёром. Работа с ним доставляла только удовольствие. У нас не случилось ни одного конфликта, мы всегда находили общий язык.
Ильинский, который сотрудничал с крупнейшими мастерами режиссуры, был воспитан в почтении к режиссёрской профессии. Я, со своей стороны, с абсолютным доверием относился ко всем его актёрским предложениям.
Во время производства «Карнавальной ночи» именно Игорь Владимирович задал тон уважительного отношения ко мне. Глядя на него, остальные актёры и члены съёмочной группы, вероятно, думали про себя: «Уж если такой огромный, много повидавший артист, как Ильинский, слушается молодого режиссёра, то, пожалуй, этот постановщик не полный идиот. Надо и нам попытаться его понять. Может быть, то, что он мелет, не такие уж глупости».
Меня поражала безупречная дисциплинированность Игоря Владимировича. Я почему-то думал, что если актёр знаменит, популярен, то он обязательно должен ни с кем не считаться, опаздывать на съёмки, хамить, выпячивать себя на первый план. А Ильинский держался так, что окружающие не чувствовали разницы ни в опыте, ни в годах, ни в положении. Он в своём повседневном поведении проявлял талант такта и чуткости не меньший, чем актёрский.
Жизнь ломала мои привычные представления. У меня тогда впервые зародилась, казалось бы, парадоксальная мысль, которая впоследствии подтвердилась на многих примерах и превратилась в прочное убеждение: чем крупнее актёр, тем он дисциплинированнее, тем меньше в нём фанаберии, тем глубже его потребность подвергать свою работу сомнениям, тем сильнее его желание брать от своих коллег всё, чем они могут его обогатить. И наоборот: чем мельче актёр, тем больше у него претензий, озабоченности в сохранении собственного престижа, необязательности по отношению к делу и людям…
В нашем фильме отжившее выражалось в образе Огурцова с его моралью «как бы чего не вышло», с его позицией, что запретить всегда легче и безопаснее, чем разрешить.
И здесь сатирическое дарование Ильинского сослужило прекрасную службу. Актёр буквально «раздел» своего героя, показал его тупость, ограниченность, самодовольство, подхалимство, приспособленчество, темноту, надменность, псевдовеличие.
Когда я сейчас думаю об образе Огурцова, то понимаю, какое разнообразие красок и оттенков вложил в эту роль крупнейший артист нашего времени. И убеждён, что успех, выпавший на долю картины, во многом определило участие в ней Ильинского. В его Огурцове зрители узнавали черты тех самодуров и дураков, которые вознеслись на руководящие холмы, и с этих вершин пытались спускать директивные глупости… Ильинский своей мастерской игрой, своим гражданским темпераментом разоблачил огурцовых и огурцовщину…
Вторая встреча с Игорем Владимировичем произошла у меня во время подготовки к фильму «Человек ниоткуда». Сценарий этой картины родился так: я пришёл кталантливому театральному драматургу Леониду Зорину и предложил ему тему: первобытный снежный человек попадает в современную Москву и что из этого получается. В те годы пресса широко обсуждала гипотезу о существовании снежного человека. Чего только не было в сценарии-кинодебюте Зорина, а затем и на экране. Картина одновременно и цветная и чёрнобелая; в ней причудливо переплетаются реальная действительность и сон, фантастика. Персонажи то говорят прозой, то вещают белыми стихами. Невероятные события перемешиваются с вполне узнаваемыми жизненными ситуациями. Философские частушки сменяются остротами, дикари-людоеды наблюдают за запуском ракеты, седобородые академики поют куплеты и пляшут. Эксцентрические трюки соседствуют с реалистическим повествованием.
Эта фантасмагория, нагромождение довольно-таки разнородных элементов образовали замысловатую форму кинорассказа.
Но оригинальность формы, необычность приёмов понадобились нам с Зориным для того, чтобы объёмнее, резче подчеркнуть идею фильма. Чтобы взглянуть свежими глазами на нашу жизнь, где переплеталось хорошее и дурное, важное и случайное, мусор и крупицы прекрасного, требовался герой с совершенно детским, непосредственным, наивным восприятием. Мы не стали извлекать его из среды реально существующих людей и прибегли к вымыслу: привели в Москву чудака — «человека ниоткуда», из несуществующего племени «тапи».
Я предложил роль Чудака Игорю Владимировичу Ильинскому. Тот отнёсся к ней с сомнением. Ему казалось, что образ написан для более молодого исполнителя, нежели он. В сценарии много сцен связано с бегом, прыжками, лазанием по горам. Физическая, спортивная нагрузка роли действительно была велика. «Но вы же всю жизнь занимаетесь теннисом и коньками! — убеждал я Ильинского. — А если уж придётся делать что-нибудь акробатическое, то пригласим дублёра», — добавил я. У Игоря Владимировича имелись кое-какие претензии к самому сценарию, но мы с Зориным обещали переработать сцены, вызывавшие его тревогу. В общем, я рассеял его сомнения и был уверен, что вместе мы всё преодолеем. За спиной маячила недавно законченная и прошедшая с успехом «Карнавальная ночь».
Начались съёмки. Они шли туго, со скрипом. Я не мог нащупать стилистику картины, степень её условности. Кроме того, постепенно выяснилось, что интуиция не подвела Ильинского. Наивность, детскость, непосредственность Чудака получались у актёра прекрасно сыгранными, но явно противоречили его психофизической природе и возрасту. Оказалась также непосильной и тяжелейшая физическая нагрузка. Когда же трюки вместо артиста выполнял дублёр, становилось сразу ясно, что их делает каскадёр, а не сам исполнитель. Надо честно признаться, что всё это Ильинский понял гораздо раньше меня. Ошибка была, конечно, обоюдной, но главная доля вины лежала на мне. Режиссёрская напористость на этот раз повредила делу. Мы расстались, не испортив ни на йоту наших добрых отношений…
В 1961 годуя перечитал пьесу Александра Гладкова «Давным-давно». Озорная, написанная звонкими стихами, она рассказывала о смелых, лихих людях, которые весело дерутся, горячо влюбляются, бескорыстно дружат, готовы прийти на помощь другу, о людях, которые ценят шутку, застолье и вообще любят жизнь. Мне захотелось снять такой фильм. И повод подвернулся удобный: через полтора года исполнялось сто пятьдесят лет со дня Бородинской битвы.
Я не сомневался, что с запуском фильма сложностей не будет. Пьеса семнадцать лет шла на сцене и была достаточно популярна. Неожиданно я наткнулся на сопротивление. Произведение сочли слишком легковесным.
«Как! К юбилею Отечественной войны 1812 года выступить с легкомысленной комедией, смакующей пьянки дворян и их любовные забавы? Это невозможно», — говорили мне авторитетные работники. Я пытался доказать, что пьеса вызывает в зрителе гордость за наших предков, восхищение их подвигом, будит любовь к Отчизне. Однако призывы оставались тщетными. Неблагоприятная реакция на моё намерение поставить «Давным-давно» диктовалась не дурным отношением к пьесе или ко мне, а тем, что фильм будет выпущен к юбилею.
У нас порой считают, что комедия не способна рассказать о крупных исторических событиях, таких, как война или революция. Мы к юбилеям относимся серьёзно и никаких улыбок, когда речь идёт о важных темах, не признаём. Некоторые считают, что торжествам подобают тягучие оды, бездушные кантаты и эпопеи, холодные оратории, которые ускучняют, отяжеляют праздник.
Однако благодаря опять-таки поддержке Пырьева «Гусарскую балладу» (так я решил назвать фильм по пьесе Гладкова) удалось протолкнуть в производство.
«Гусарская баллада» — моя первая историческая картина и первая экранизация известной пьесы. Я, как режиссёр, не имел права сделать картину ниже известных постановок или хуже пьесы.
В сценарии, как и в пьесе, роль народного полководца Михаила Илларионовича Кутузова не очень большая, но ключевая, смысловая, важная. На все роли я подбирал комедийных актёров и не сомневался, что Кутузова тоже должен играть комик. Я решил предложить роль фельдмаршала моему старому другу Игорю Ильинскому. Как говорится, битому неймётся. Мало того, что мне с трудом удалось протащить запуск фильма в производство, я ещё захотел взять на роль национального героя смешного, развесёлого артиста. Из-за своей затеи я хлебнул немало горя.
Как и следовало ожидать, это предложение на студии встретили в штыки. «Комедийный актёр, — говорили мне, — не имеет права появляться на экране в образе великого полководца. Ведь как только зрители увидят Ильинского в форме фельдмаршала, они покатятся со смеху, и память Кутузова будет оскорблена, скомпрометирована».
Я возражал:
— Это же комедия, особый жанр. Среди забавных героев картины Кутузов не должен выделяться своей унылостью и глубокомыслием. Он должен быть таким же, как остальные. Все исполнители обязаны играть в одной интонации, в одном стиле, в одном ключе, говорить на одном языке, языке комедийного жанра.
Кроме соучастников, то есть членов съёмочной группы, убедить я никого не смог. Но это было ещё полбеды. Когда я приехал к Игорю Владимировичу, он наотрез отказался играть роль Кутузова.
«Нет, нет. Во-первых, крошечная роль, почти эпизод. Несерьёзно для меня. А потом я значительно моложе, чем Кутузов был в 1812 году. Мне придётся изображать старика, это может получиться не очень естественно». Но, как читатель уже, вероятно, понял, если что втемяшилось мне в голову, бороться с этим очень тяжко. После урока с «Человеком ниоткуда» я проверял себя очень тщательно, но все опасения разбивались о логические доводы. Итак, ясно, только Ильинский, и никаких гвоздей! Это убеждение подкреплялось ещё тем, что я провёл несколько кинопроб других очень сильных актёров, но результат не удовлетворял меня.
Чтобы осуществить свой адский замысел — втянуть Ильинского в «Гусарскую балладу», я принялся вести двойную игру. Я решил перехитрить всех: и руководство студии, и Ильинского. Методом, оружием, что ли, своей интриги я выбрал… враньё. Ильинского я обманывал, говоря, что вся студия только и мечтает увидеть его в роли Кутузова, что весь пятитысячный коллектив просто не работает в ожидании его решения, что дирекция буквально стоит перед ним на коленях, умоляя о согласии. «Кутузов, — охмурял я артиста, — фактически самая главная роль в картине: ведь он всё-таки фельдмаршал, а не поручик какой-нибудь».
На студии же я плёл, что активно ищу актёра, снимаю кинопробы и выражал лицемерное сожаление, что подходящий кандидат ещё не найден.
А тут наступила зима, и пришла пора выезжать на зимнюю натуру. Вскоре натура стала «уходящей», то есть снег принялся таять, и съёмки находились под угрозой срыва. Я буквально умолил Ильинского сниматься и, не проинформировав руководство студии, совершил самовольный поступок — отснял эпизод, где Кутузов проезжает перед войсками. А вскоре снег стаял совсем, и эту сцену переснять с другим исполнителем не представлялось возможным. Так я поставил студию перед свершившимся фактом. Пришлось смириться с моим выбором. Далее начались павильонные съёмки, и тут Игорь Владимирович сам увлёкся ролью, разошёлся, понял, что, несмотря на малый объём, она действительно очень значительна, и с удовольствием её играл. Уже во время первых репетиций я почувствовал, что артист угадан точно.
Мне хотелось показать Кутузова не монументальным старцем с историческими жестами (эдаким кинополководцем, величественным снаружи, но пустым внутри), а живым, лукавым стариком, человеком добрым и усталым. Это мне казалось и драматургически более верным. Если такого хитреца, который обвёл вокруг пальца французов, провела семнадцатилетняя девчонка, ситуация становилась действительно комедийной.
Мне думается, Ильинскому эта задача удалась полностью. Его Кутузов обаятелен, хитёр, мудр, добр, очень значителен и вызывает, с моей точки зрения, не только смех, но и любовь зрителя. Именно любовь. А это чувство выжать из зрителя ох как нелегко!..